Олама и Солея любились под открытым звездным небом. Не смущали глазастые звёзды, бесстыдно разглядывающие их, слитых в одно. Свадебные суматошные дни с запретами и неловкостью давно отодвинулись… Ночи – их. Муж и жена. Навечно! Сон убежал от них. Они любили друг друга неистово, ненасытно… К концу ночи, ослабев, Солея перебирала рыжеватые кудри мужа и благодарно целовала ласкающую руку его непослушными губами, а Олам, засыпая, слегка покусывая ушко, уже невнятно шептал ей: у наас буудеетмноогоосыыноовей… спиии, лююбимкаа… скооо раассвет… спиии мооя краасоотуу…
А в это время из Вавилониии в Иерусалим шел отряд. Путь тяжелый, изнурительный… Несколько человек пали от укусов змей и нещадной жары. Во главе отряда Ездра, сын Сераии. Молодой красавец, с горящими глазами, – пользовавшийся почетом среди иудеев - священник и чтец из рода Ааронова. Книжник, наученный в Законе Моисеевом, родившийся в плену у язычников. В нем пылала ревность о славе Яхве и Израиля. И он жаждал приобрести людей для служения. И всякими средствами старался привести грешников к покаянию, очистить народ, возобновить служение Храму... Они несли много серебра и золота, дарованное Царем Персии, а так же золотые священные сосуды для ритуалов, которые были вывезены из Иерусалима ещё Навуходоноссором. Сохраненные Киром и Дарием.
На три дня остановились на реке Феран. Там молодой Ездра собрал мужей Израильских: левитов и книжников, не посрамивших изменой жизни своей. Они с радостной надеждой присоединились. Их пятимесячный путь, наконец, заканчивался. Впереди - изнасилованная языческими народами - Иудея. Защищала отряд Ездры от идумеев, хеттеев, ферезеев, хананеев охранная грамота могущественного Царя Артаксеркса Лонгимана.
Прошло время. "Смотри, вот, Солея, наш Храм. Смотри, как хорош Дом нашего Бога! Его только вычистили, обновили, восстановили заново стену, скоро, после освящения, начнутся службы… Мы придем сюда и принесем своего первенца. Солея, приведенная из Идумеи, впервые видела это великолепие. Держась за руки, задрав головы, они рассматривали величественное, сверкающее золотом белое здание Храма, фениксом воспрянувшее из поругания и всеми своими белоснежными колоннами-крыльями гордо устремившееся в небо.
"А твой Господь, он не злой? Ведь я не иудейка. Разве наш бог дружит с вашим…" - " Дорогая, ты это забудь. Наш Господь - милостив… ".
… Олама стоял на коленях в толпе и с тревогой вслушивался в слова священника, пришедшего из Иерусалима, как законник Ездра в разодранной одежде и разорванном священном облачении валялся в пыли перед Храмом до самой вечерней жертвы… Простерши руки к Храму, он громко рыдал и говорил: "Господи! Я стыжусь и смущаюсь пред лицом Твоим. Осквернена мерзостями иноплеменных святая земля наша, и они наполнили ее нечистотами своими. Не прогневайся. Веди нас так, чтобы не погубить. Ты истинен, Господи, Боже Израиля! Ибо мы остались корнем до сего дня. Но вот ныне пред Тобою мы в беззакониях наших, и в них не надлежало бы стоять пред Тобою... А когда Ездра молился и исповедовался и посыпал голову пылью, распластавшись на земле перед Храмом, собрался к нему почти весь Иерусалим. Мужчины, женщины и дети, и был большой плач в народе. И тогда, рыдая, Иехония, сын Иоиля, один из авторитетных сынов Израиля, сказал:
- Ездра! Мы согрешили пред Господом, некоторые из народа нашего взяли иноплеменных жен из языческих народов земли; да будет совершена нами клятва. Объявим волю Господа нашего. Пусть все жители Иудеи и Иерусалима в эти три дня соберутся к Храму… Даем им три дня, а кто не явится - на все имение их будет наложено заклятие, а сам будет отлучен от сообщества переселенцев… Кто же не будет исполнять закон Бога твоего и закон Царя, над тем немедленно пусть произведут суд, на смерть ли, на изгнание ли , или на денежную пеню, или на заключение в темницу.
И толпа хрипло и мстительно выдохнула : Аминь! И потекли покорно жители Иудеи в Иерусалим и собрались у дома Господня. И встал Ездра...
Солея и Олама молча, онемев, глядели друг другу в глаза. Ланьи очи Солеи выкатывали крупные капли ужаса, ореховые Олама - подрагивали. Острыми колючками впивались в их сознание слова клятвы, которую произнесли все собравшиеся: изгнать в три дня всех иноплеменных жен и мужей и детей рожденных в оскверненном браке… клянемся перед оком Господа нашего…клянемся…клянемся…клянемся.
Полил долгий дождь. Шел девятый месяц года. Самый холодный - ветреный - ненастный месяц. Когда и собаку не гонят из-под крыши... Олама и Солея быстро шли к своей куще. Женщина вся промокла и мелко дрожала, придерживая одной рукой выпуклый животик, другой вцепившись в руку Олама, вопрошающе ловя взгляды мужа. Тот сосредоточенно молчал, прибавляя шаг, стиснув до боли маленькую ладошку жены...
И настало завтра. Отец, пряча глаза( за спиной его толпились братья и их жены с детьми), приказал: Олама, иди в стадо, отбери годовалого овна без пятнышка и какого-нибудь порока. Ты должен принести в жертву Господу овна в знак того, что ты повинен. Пойдет с тобой и Клит. У него тоже жена хеттеянка. За день вы должны успеть. Скоро в Храме жертвоприношение. Идите, пока не развезло дороги. Олам удивлённо глянул на отца и тут же опустил глаза: дойти до пастбища и вернуться назад до вечера невозможно. Почувствовав непонятную ложь отца, перечить не стал. Уходя, Олама наказал Солеи: старайся не выходить сегодня из дома, пока я не вернусь.
- Не оставляй меня одну. Мне страшно.
- Не бойся, любимая, если нельзя оставить тебя в Иудее, я уйду с тобой в изгнание. Жди меня.
Вернулся он только к полудню следующего дня. Ни Солеи, ни жены Клита в доме не было. "Их увели люди, пришедшие из Иерусалима", - глухо сказал отец, глянув в помертвевшие глаза сына. - Одних посадили в рыбачью лодку, а других повели в пустыню..." В доме стояла тишина, будто все вымерли. И не смей её искать! Хочешь навлечь гнев Господа на всю нашу семью? Или ты хочешь, чтобы нас всех убили? Лучше пострадать двоим, чтобы сохранить наш род. Возьмёте жен из вениаминого колена - иудеек. Я сказал.
Олам не мог ни спать, ни есть. Ходил туда-сюда по берегу, всматриваясь в лохматые волны. Море точно взбесилось. Через несколько дней на берег выбросило волной щепу от разбитой лодки и остатки одежд...
Я... предал... её. А ведь твердил ей: прощу тебе всё, кроме предательства... Он представлял самые ужасные картины, которые могли случиться с его девочкой. И они были одна кошмарнее другой. А бессонными ночами душу его терзала песня, которой научила его Солея и которую напевала ему вечерами, перебирая овечью шерсть:
Я сплю, но сердце моё не спит,
И кто-то тихо стучит посохом в дверь.
Ты любишь меня, как люблю я тебя,
Ох, как сладка для уха и глаза твоя нежность,
Любимая!
В тебе всё ещё спит, как спит молодая невинная почка,
чистая и неоскверненная, как девическая стыдливость.
Твоя голова в росе, на кудрях ночная влага,
ты снова стучишься в дверь,
Но я уже раздета, не одеваться же мне опять,
ты снова стучишь, а у меня и ноги вымыты -
не пачкать же мне их опять, уходи,
Любимый!
Я засыпаю под тихий шорох твоих шагов,
задержи восход солнца.
Ты любишь меня , как я люблю тебя.
Как я люблю тебя, ты любишь меня.
Вот наконец оживились все камни из груды праха. Состоялось освящение Храма и жертвоприношение. И принесли они жертву - приятную Б-гу небесному. На всесожжение было принесено 120 тельцов, 296 овнов, 377 агнцев и 12 козлов в жертву за грех. Ездра стоял на деревянном постаменте, который специально построили для него и благословлял народ: идите и ешьте тучное, и пейте сладкое, и пошлите подаяния неимущим, ибо день сей свят Господу, и потому не скорбите о женах своих и о мужьях своих иноплеменных, ибо Господь прославит вас. Также и левиты внушали всему народу и говорили: день сей свят, не скорбите.
"И пошли все есть и пить, и веселиться, и подавать подаяния неимущим, и веселились много", ибо они проникнуты словами, которыми поучаемы
были в Храме.
Не пил, не ел и не веселился один Олама. Выйдя из Иерусалима, он стоял , задумавшись, над хлябью трех дорог. Одна из которых вела домой, а другая через пустыню в разъяренные языческие земли...