- Пойдешь со мной на голосование про вступление Франции в Евросоюз? - спросил меня Марсель, хозяин дома, где я жил уже пятый день.
- Конечно пойду! Не могу же я пропустить глобальное событие, - ответил я.
На дворе стояло 20 сентября 1992 года, и народ Франции делал свой исторический выбор. Напомню, что Евросоюз возник на основе Европейского экономического сообщества, когда 7 февраля 92 года представители 12 европейских стран, в том числе и Франции подписали Маастрихтский договор, где была определена и единая валюта, и экономическая политика и много еще чего. Подписать -то подписали, конечно, но его надо было еще ратифицировать, и для этого жителей страны Сезанна и пармезана пригласили высказать свое мнение.
Я попал к галлам нечаянно-негаданно по безвалютному обмену. Была такая интересная практика в девяностых годах, когда сначала одна сторона принимала гостей, а потом все происходило наоборот. В моем случае пригласившее меня семейство Уре имело в России некий интерес, поэтому проявило инициативу первыми. Эта короткая статься не о причинах моего появления на территории Пятой республики, а о взгляде изнутри французской провинции на эпохальную перемену в жизни Европы.
Надо сказать, что мой визит во Францию с самого начала изобиловал приключениями, о чем, возможно, расскажу отдельно. Еще полгода назад я считал себя абсолютно невыездным по роду своей инженерной деятельности. Жизнь внезапно сделала поворот, и вот я, никогда не общавшийся с иностранцами и не смевший мечтать даже о Болгарии, оказался, выражаясь по-советски в «капстране», да еще и в частном доме, как гость совершенно незнакомой мне семьи.
Конечно, пригласившие меня французы из крошечного провинциального городка Вик-ла-Гардьоль, который находится в недалеко от Монпелье на берегу Средиземного моря, совершили по меркам горожан невероятно смелый поступок. Русские представлялись им исключительно дикими и таинственными существами, в одном ряду с марсианами и африканскими пигмеями. Я тоже шагнул в их буржуазную жизнь, как в зазеркалье, поскольку заграница только-только начала приоткрываться для обычных граждан. Достаточно напомнить, что за билетами на самолет надо было ехать в Москву, и там они продавались только в одной кассе у Крымского моста. Словом, я был абсолютно дремучим до их жизни и быта. Трудно сказать поначалу, кто-кого больше боялся.
Принимающая меня семья Уре состояла из главы семейства по имени Марсель, его жены Франсуаз и двух школьников Пьера и Лионеля. Марсель работал инженером в фирме, производящей строительные материалы, Франсуаз была домохозяйкой, и исполняла на общественных началах какую-то канцелярскую работу в мэрии. Они жили в типовом двухэтажном доме на окраине городка, и выделили мне небольшую отдельную комнату на первом этаже.
Я каждый день и каждый шаг делал для себя удивительные открытия, и радовался возможности смотреть на провинциальную жизнь изнутри. Некоторые впечатления и откровения сейчас кажутся смешными, а некоторые удивляют до сих пор.
Например, они не использовали подушки, а спали на тонких длинных валиках. Мне его пришлось завязать узлом и сунуть в футболку, чтобы получилось подобие привычного приспособления для сна.
Или, к примеру, на вопрос о самом русском на взгляд француза, блюде, который я задавал и хозяевам, и их знакомым, приходившим поглазеть за заморского дикого человека, все единодушно называли салат оливье, где все перемешано и намазано майонезом. А пельмени считали итальянским изобретением, никак с Россией не ассоциирующейся.
Мне пришлось отвечать на много интересных вопросов: ел ли я когда-нибудь банан, знаю ли я, что такое – пылесос, и далее до бесконечности. О выращивании устриц и воскресной ловле ракушек, еде и вине, малой авиации и обнаженных женщинах на общественном пляже я лучше напишу отдельно, чтобы не сбиться с темы.
А тема вхождения в Евросоюз горячо обсуждалась местными гражданами. Маленький Вик-ла-Гардьоль безусловно был подобием деревни. Удивительным для меня было-то, что большое большинство жителей входили в коммуну, т. е. в подобие колхоза. В начале девяностых в только что рухнувшем СССР было мейнстримом ругать все социалистические. А тут коллективный бесплатный труд на виноградниках, изготовление вина на продажу и раздел прибыли в соответствии с трудоднями. Жители с гордостью показывали мне огромные деревянные бочки диаметром больше трех метров в большом каменном сарае. Емкости располагались горизонтально, как железнодорожные цистерны, и имели сверху люки для чистки. В них коммуна готовила вино очередного урожая.
Как мне пояснили, в то время для продажи вина требовалось получать лицензии, которые были четырех типов: простейшая, для торговли в своем окрестном регионе, более значимая - для торговли в департаменте (т.е. области), потом для продажи по всей стране и наивысшая, для международной торговли. Низшую лицензию имели многие, и бутылку местного простецкого вина можно было купить за один франк, (пять франков – один доллар). А приличное вино уже стоило франков шесть-семь. Были у жителей и другие заработки, связанные с сельским хозяйством или устрицами, но все же виноград, как главный кормилец, забивал все остальное.
Людские нравы отличались консервативностью: шумное и разгульное поведение было не в чести. В одиннадцать вечера все двери домов запирались, окна закрывались ставнями, и город погружался в сон. Один молодой парень повадился иногда ездить по улицам на мопеде даже не в ночной, а в вечерний час, при этом радостно орал нечленораздельные возгласы. По сравнению с российско-советской шпаной он был просто невинным веселым человеком, а местные смотрели на него с укоризной и извинялись передо мной называя весельчака умалишенным дурачком.
Были не в чести и смешанные браки. Как-то раз меня повели в гости к хорошему знакомому хозяев, которого мне рекомендовали, как достойнейшего состоятельного человека. Но Марсель и Франсуаз всерьез просили меня не обращать внимания, и на тот ужасный для них факт, что их друг женат на вьетнамке. Она была медсестрой и спасла ему жизнь, поэтому он женился на ней, - со вдохом объясняли они страшное прегрешение против чистоты крови.
Конечно Париж, да и другой крупный город отличатся от виденного мной, но я стал все отчетливее понимать, что огромная часть страны именно такая, сельскохозяйственная, консервативная, так сказать, от сохи.
Рядом за горами простиралась Испания, и для местных этот факт был и поводом бесконечных опасений, потому что все испанское было дешевле, в том числе - вино. Плюсом же стало то, что такая близость родила для жителей окрестностей интересный приватный заработок, напрямую связанный с отечественным автопромом. Здесь весьма популярным был автомобиль ВАЗ -2121 «Нива». Вообще в стране галлов достаточно часто можно было увидеть продукцию АвтоВАЗа, но тут мы имеем особый случай. Жители предгорий организовали козьи тропы через границу в обход всех таможенных постов. Преодолеть эти горные перевалы удавалось только на приспособленных «Нивах», которые стоили относительно недорого.
Вездеход контрабандистов проникал на земли испанской короны, набивался под завязку сигаретами и двигался обратно по горным кручам. Один рейс полностью окупал покупку «Нивы», после чего ее можно было сдать в металлолом от греха. Но обычно русский джип все же делал десяток рейсов, а потом автомобиль направлялся в утиль для сокрытия следов. Даже в экстренном случае при аварии в горах или погоне правоохранителей машину не так жалко было бросать.
Итак представьте, что в этот мир виноделов -контрабандистов приходит известие, что какие-то умники в Париже, бумагомараки, но знающие крестьянского труда, придумали объединить все страны в одну, да еще и сделать общими деньги. Коммунары воспринимали это, как катастрофу и разорение, потерю рынков и конец света. Вик-ла-Гардиоль намеревался сказать единодушное «Нет» апокалипсису. На фоне общего гнева и возмущения семья Уре выглядела некими отщепенцами, потому что инженер Марсель на виноградниках не работал, был прогрессивным человеком, говорящем Евросоюзу твердое «Да». Но по пути на голосование он с грустью высказывал мне опасения, что его мечте о единой Европе не сбыться.
- Все Франция поднялась против, все эти крестьяне безмозглые. Не хотят идти в будущее, хотят, чтобы все вечно было как раньше, - твердил он.
На избирательном участке в мэрии, до боли похожим на наши, было на удивление многолюдно. К столам, где жителям раздавали бюллетени, стояла очередь человек в сорок. Она, как змея петляла по тесноватой комнате. Суровые галлы решительно и прямо на виду, не заходя в кабинки за занавеску, демонстративно рисовали галку в квадратике «нет» в ответ на единственный вопрос:
«Одобряете ли Вы проект закона, представленный французскому народу Президентом Республики, разрешающий ратификацию договора по Европейскому союзу?»
Отмеченные бумажки кидали в щель большого стеклянного ящика, стоящего у всех на виду.
Марсель стыдливо скрылся за занавеской, под подозрительнее взгляды соплеменников, чтобы выступить против народного мнения и не огрести негатива. Настроение у горожан было приподнятое, и я бы сказал, боевое. Они уверенно показывали кукиш безмозглой европейской интеграции и не сомневались в успехе.
Исполнив долг, мы отправились домой, отметить это событие. Марсель погрузился в тревожное ожидание результата, да и мне тоже было любопытно, чем все закончится. Когда через сутки стали известны все результаты, Марсель сиял, как медный грош. Департамент Монпелье, куда относился наш город, сказал: «Нет», как и вся южная Франция. Но в целом по стране при явке почти в 68% «За» высказались 51% голосовавших. Такую невнятную победу евроинтеграторов недовольные, естественно, объяснили подтасовками и мухлежом.
Это результат сразу получил название «маленького ДА». Причем на референдуме в Дании народ сказал «нет», а во большинстве стран мнение граждан власть имущие решили не спрашивать, чтобы не провалить все начинание. Как считают аналитики, с этого недовольства и начались трения в Евросоюзе, люди в котором до сих пор до конца не определились, хочется ли им быть вместе, или врозь.
