Ночью писателю приснился оскорбительный сон, нарушающий её границы. Приснились ей пушистые бразды, лесов таинственная сень, овины дымные, гумно, нерукотворный памятник и еще что-то из Пиндемонти. Рядом со всем этим безобразием в независимой позе стоял Пушкин и скучливо чистил и без того ухоженные длинные ногти. Из-за нерукотворного памятника периодически выглядывал нос и мелькал рукав шинели.
Писателю было тошно и страшно. Во-первых, она никогда раньше не видела браздов и сени, (хотя слово "овин" она где-то слышала, а на слове "гумно" всегда заливисто хохотала); во-вторых Пиндемонти дразнился, периодически приспуская кюлоты (вот опять!) и помахивая кичливым ляхом.
- Уйди, уйди!.., - грозно продудела писатель, - уйди, или я позову свою армию Волшебников, они прилетят сей же час, закроют сбор и обосрут памятник!
- Не привыкать, - меланхолично отвечало солнце русской поэзии.
- Я спрашивала японца: читал ли он Пушкина! Японец не читал Пушкина!
- Японец читал Пушкина, поверь. И Достоевского, кстати, тоже.
- Тогда почему мне стыдно?
- Потому что ты не читала Пушкина. И Достоевского, кстати, тоже.
Мимо промчалась толпа писарей, уланов и асессоров. Они приветливо махали Пиндемонти, тот радостно махал в ответ, сняв кюлоты окончательно. Шалун уж отморозил пальчик, и поспешающий в арьергарде эскадрона Чаадаев грозил ему в окно.
- Я амбассадор! Я гастрОлька! Я успешный блогер, ведущий пять площадок! Ты не смеешь меня утрировать!
Пушкин соизволил оторваться от холи ногтей и впервые заинтересованно взглянул на коллегу:
- Утрировать? Третировать может?
- Ты хам! Как ты смеешь меня поправлять? Это шутка была! Я звоню своему авокадо!
В сон ввалился авокадо. Он явно был еще незрел: сразу же попал под колеса удалой кибитки. Авокадо размазало в месиво. Не в месиво принятия, не в месиво эмоций, а просто в месиво. Сверху упали кюлоты Пиндемонти.
- Убирайся из моего сна! И Гоголя своего забери! А то я и про него напишу, что он заплесневел и устарел!..
Пушкин презрительно усмехнулся и исчез. Исчезли бразды и сень, овины и гумно, сам в себя всосался Пиндемонти. Пустота и тишина воцарились в сне писателя.
- Хорошо! - воскликнула она, - Теперь по-моему будет!
Сон писателя наводнился макухами, пописольками, клубничковыми животиками и поститутками. То-то стало радостно! То-то повеяло свежатиной и нежнятиной! Хор голубей прокурлыкал осанну.
Вначале было слово.
(с) Хожу под ссылки