КАКОЙ ЖИЗНЬ БУДЕТ ЗАВТРА
ПРОСНИСЬ И ПОЙ
Они ехали. Это было решено. Билеты были куплены за полгода вперед. Там, куда они ехали, местами проваливалась земля, об этом ходили упорные слухи. Однако о том, чтобы сдать билеты, не могло быть и речи: узнают, что у них проблемы, раз они сдали билеты. Билеты сдают и не летят, только когда проблемы. Наступили такие времена, что всех с проблемами истребляли - стремительно разрушающаяся планета нуждалась в беспроблемных поселенцах.
Глава семейства - высокий, прямой и ровный со всех сторон Окни рассудительно повторял:
- Не везде проваливается грунт. Есть места, где можно ступить.
И семейство продолжало паковать вещи в глянцевый стального цвета чемодан, заполненный уже почти доверху аккуратными ровными пакетами. Выезжать надо завтра спозаранку, чтобы за три часа быть в аэропорту, вовремя зарегистрироваться на рейс, сдать багаж. 15летний Йокки тихо спросил:
- А если мы будем одни на этот рейс, самолет полетит?
Окни поднял вверх негнущиеся плечи, удивился:
- Мы не можем быть одни. Весь самолет выкуплен три месяца назад.
Ранним утром все трое стояли в очереди на регистрацию рейса. В обычной очереди где-то на час, такой, какой и полагается быть при битком набитом самолете. Все деловито сдавали багаж, показывали документы, получали посадочные талоны. Отовсюду слышались негромкие обрывки разговоров - самые обыденные - не забыли ли документы, уложили ли теплые вещи.
Полет проходил, в принципе, как обычно, если не считать того, что за стеклом иллюминатора стелился, чуть погоняемый ветром, сплошной молочный туман, солнце не проглянуло ни разу.
- Когда же мы приземлимся? - спросил Йокки, он устал сидеть на узком сиденье в одной и той же позе.
- По расписанию, - растянул губы в улыбке стюард, когда Салли, не выдержав, все же спросила, сколько им осталось лететь. Остальные пассажиры сидели терпеливо, молча, кто дремал, кто уткнулся в свой гаджет. Ни у кого из них - ни у Окни, ни у Салли , ни у Йокки не было часов, поэтому приходилось доверять собственным ощущениям времени. Им казалось, что уже прошел день, а не те 5 часов, что были заявлены в маршрутной квитанции. Небо за стеклом иллюминатора оставалось все таким же, оно не потемнело и не посветлело, все такой же непроглядный молочный туман, словно прилипший к окнам. Из этого тумана порой вырисовывались облачные фигуры чудовищ и зависали за самолетом, медленно меняя формы и разрушаясь. За окном стелилась вечность, и они в ней оказалось, вот что подумал про себя Йокки и тут же испугался страху, преследовавшему его с того момента, как они взлетели: они никогда не приземлятся. Так и будут вечно лететь в этом липкой молочной вате, им будут время от времени предлагать напитки и еду, они будут то дремать, то вяло перебрасываться словами. На любые вопросы стюардессы будут отвечать, что все идет по расписанию. Что же может быть лучше того, что все идет по расписанию?
- Все будет хорошо, - твердил Окни уставшей Салли, которая наконец начала проявлять признаки беспокойства. - Ведь я нашел работу, где я необходим. В наше время, сама знаешь, очень трудно найти такое место.
- А что, если там правда проваливается земля?
- Но ты же видишь, сколько людей летит туда, - успокоительно повторял Окни.
Они приземлились, и капитан буднично пожелал всем пассажирам хорошего дня. Все семейство осторожно ступало по летному полю, вдруг где-то провалится под ними грунт, но вроде бы земля пока их держала. Окни, нанятому программисту, сразу определили квартиру, безликую, но очень удобную, в принципе такую же, как ту, которую они покинули. Все функционально и просто: две спальни, небольшая кухня, вмещающая столик для еды. В этом же доме внизу, как и во всех домах вокруг, зал для физических упражнений.
- Салли , идите с Йокки сразу упражняться.
Мать и сын ненавидели это и всячески отлынивали. Окни обеспокоенно тронул браслет на запястье жены. На нем мигало четыре красных глаза. Это было нехорошо. Точно такой же браслет носил он сам, их сын и все люди вокруг. Разве что бабки Салли и Окни помнили времена, когда люди не носили таких браслетов. Датчики постоянно фиксировали состояние здоровья всех органов и систем и тотчас передавали данные об этом на Центральную базу данных. Каждый вечер каждый человек получал на экран своего личного монитора величиной с небольшой циферблат наручных часов полную информацию о своем здоровье. После путешествия у Салли чуть поднялось давление и вышла из строя печень, в принципе все это легко поправлялось рекомендованной диетой, упражнениями и медикаментами, но в их семье только Окни тщательно занимался своим здоровьем - ежедневные упражнения, прогулка, диета – отчеты на мониторе до сих пор всегда были отменными, если мигали зеленые глазки - подробностей можно было не читать, вот только если высвечивался красный - всякий настораживался и с тревогой изучал неполадки и проблемы.
В то первое утро прямой, ровный и подтянутый Окни шел на новую работу. Он глядел по сторонам без особого любопытства - повсюду вокруг то же, что и везде - гигантские высотные улья из непрозрачного стекла, этажей по 100-120. Такие строят уже давно в определенных частях планеты, в них живут те, кто работает. Управленцы живут в особых закрытых местах, туда обычных людей не пускают, говорят, дома там выглядят совершенно по-другому, он видел в старинных книгах причудливые низенькие в три-четыре этажа строения, разноцветные, кирпичные и даже деревянные. Как все было раньше странно! Навигатор показал, что Окни почто дошел до нужного ему дома, как вдруг его нога, сделавшая следующий шаг по вполне обычному серому асфальту, словно ступила во что-то мягкое, как бы в вату и начала погружаться вниз. Он резким движением вырвал ногу из нежного плена. Отпрыгнул и увидел, что да, именно, в том месте, куда он ступил, асфальт треснул и осыпался вниз, образуя яму. Перед самым входом в офис, ему снова показалось, что он проваливается, но он легко не поверил этому ощущению.
Домой он пришел, немного задержавшись, потому что в темноте нога снова ступила в мягкую болотистую жижу, но он вовремя отпрыгнул, уговаривая себя, что мест с проваливающимся грунтом, в сущности, очень мало, в основном всюду асфальт крепкий. Жене он даже не стал упоминать про все эти мелочи, тем более, что ее браслет снова
мигал красным. Он заставил ее лечь в постель. Свернувшись на диване,
Салли потянулась за сигаретой.
- Нет, Салли, нет! Браслет покраснеет! - с ужасом произнес Окни.
- Я и так живу ради этого браслета, - рявкнула Салли. - Ненавижу его. Словно надсмотрщика в меня подселили.
«Хаос, - обеспокоился Окни. - У нее в голове хаос».
- Салли, ты же знаешь, это необходимо.
За снятие браслета полагалась пожизненная тюрьма, это прекрасно знала Салли. До сих пор ей снилось иногда, что она выбросила чертов браслет подальше, ей счастливо и свободно без него, она резвится, как ребенок, смеется. Когда 20 лет назад они с Оки поженились, наручные браслеты только начали вводить вместо паспортов, и то не всем поголовно, а только тем, кто на серьезной работе, а через несколько лет издали закон носить всем, не снимая никогда. Браслет содержал все сведения о носителе, поступающие со всех данных: не только такие очевидности, как имя-фамилия, группа крови, но и где человек сегодня был, в какие заходил магазины, что купил, с кем встречался, и никто не сомневался в том, что все разговоры между людьми были известны Центральной базе в малейших подробностях, хотя это не афишировалось. Писали, что это браслеты здоровья, и действительно, датчики снимали всю информацию о здоровье и посылали в Центр. На минимониторах каждое утро высвечивались высчитанные программой рекомендации в соответствии с последними данными науки. Если проснулся с головной болью, на мониторе совет: «Выпить литр чистой воды, потом препараты 23, 14, 2 часа 22 минуты упражнений на тренажерах 5, 9, 13, 21 и 112». За последние годы тренажеров понавыпускали несколько тысяч и все они были известны под унифицированными номерами.
Много писали о том, что теперь-то наконец человек, вооруженный наукой, сможет спокойно перешагивать рубеж ста лет не в состоянии немощной развалины, а в бодром и рабочем, и старость будет начинаться за далью 120-130 лет. Окни и Салли с друзьями поначалу даже аплодировали таким успехам прогресса, Салли произвела на свет малыша Йокки, уж он -то, наверняка, уже сможет соперничать с попугаем в долголетии! Однако внезапно планету охватил кризис. Не только небольшую страну, где жили Окни с Салли, всю планету накрыло. Объясняли это по-разному, противоречиво и бестолково, но суть сводилась к тому, что планета стала родить урожая в десятки, а то и сотни раз меньше, иссякли почти все запасы пресной воды, стремительно пересыхали реки и озера, стаями гибли животные, рыба умирала и с каждым годом возрастала жара. Летом выходить из дому рекомендовали только в специальном костюме-скафандре: он давал кислород и охлаждал тело. Привыкли постепенно и к этому. Поскольку на минимониторах всем выдавались индивидуальные медицинские рекомендации, нужда в прежних медучреждениях - типа больниц и поликлиник отпала. Следуй рекомендациям - поддерживай здоровье в норме, все в твоих руках. Ученые доказали, что следование рекомендациям гарантирует 100 процентное здоровье. Все равно почему-то заболевали и умирали. Заболел отец Окни и умер.
- Он же следовал рекомендациям! - горько язвила Салли.
- Да нет, он нарушал, я знаю, - мрачно отмахивался Окни.
При прогрессивной медицине очень быстро умерла и мать Салли, оперная певица. Когда-то она считалась богемой, но в зрелые годы за 60 лет продолжала курить, выпивала, любила секс и мужчин.
- Как вы нарушаете, Мальва! - качал головой Окни, наблюдая, как гробит себя теща, она все жила по старинке, как в каменном веке, ей в голову не приходило читать, какие персональные рекомендации изволил дать многоуважаемый монитор на браслете. Она не верила ни в прогресс, ни в браслет, ни в виртуальный центр управления, она даже не верила в глобальное потепление, утверждая, что это просто людям внушили и теперь они так чувствуют. Зачем такая женщина, неразумная и беспечная, была матерью его любимой Салли? Ведь она передала дочери столько вредного легкомыслия! Мальва умерла, Салли рыдала, как безумная, на ее похоронах, хотя на браслете Салли каждое утро было написано: «Избегать слез и волнений». Когда горе после смерти матери улеглось, Окни молил жену следовать рекомендациям на браслете. Кризис на планете не унимался, он продолжал свирепствовать с беспощадной яростью чумы, выкашивающей в средневековье целые города. Теперь руководство приняло новый закон в связи с этой чумой нового времени: поскольку продуктов, еды и воды с каждым днем становится все меньше, будут физически поддерживать только тех членов общества, кто добросовестно следит за своим здоровьем и не нарушает рекомендаций. Злостных же нарушителей, добровольно скатывающихся в болезнь, будут попросту «отключать». Первый закон из целой серии принятых законов об отключении звучал еще по-детски мягко и либерально, обьединенное государство все еще разыгрывало добрую мать по отношению к своим согражданам - словом, давали целый месяц на поправку здоровья, это означало, что целый месяц можно было ходить с браслетом, который зловеще мигал красным. В сознание активно внедрялась мысль, что все существующие на планете болезни побеждены. Если следовать инструкциям, чем бы ты ни заболел - выздоровеешь непременно. Однако ходили упорные слухи, что это не совсем так: многие заболевшие маниакально выполняли все предписания и все равно умирали. У Салли и Окни так умерли несколько знакомых, цеплявшихся, как утопающий за соломинку, за каждую запятую инструкций. Мать рассказывала Салли, что во времена ее молодости знакомые, заболев, давали друг другу добрые советы, что делать, и иногда эти советы оказывались лучше рекомендаций врачей - тогда еще существовали врачи.
- Но торжество науки! - восклицал возмущенный Окни. - До чего же дикие и отсталые люди! Зачем тогда развивается наука? Разве не бессмертие ее главная цель?
Если бессмертие и было основной целью науки, то почему-то вокруг стало уж слишком много смертей или по-научному - «отключений». Собственно, смерть в самом деле победили, потому что теперь почти никто не умирал так называемой своей смертью: еще сравнительно недавно это выражение - «умереть своей смертью» - было очень даже в ходу. Но сейчас при новейшем гуманизме человека не обрекали на агонию болезни и мучительного умирания: если на браслете 10 глазков мигали красным и месяц не наступало улучшения, то больного просто отключали во сне. Тот же самый браслет по команде Головного Компьютера нежно и надежно сжимал артерию на запястье, и все системы человека мгновенно выключались. Три месяца назад в связи с ухудшающимся положением дел выпустили новый закон: краснобраслетникам, как в народе прозвали больных, отныне предоставлялось всего две недели на поправку здоровья, а потом если всего лишь 7 красных глазков продолжали мигать - то уже отключали. Давно уже циркулировали слухи, что планетарное руководство отбирает свой золотой миллиард населения, потому что планета уже почти надорвалась носить на себе столько лишних людей, к тому же постоянно болевших.
Сохранить тело любой ценой стало главной целью жизни. Здоровье сделалось единственной ценностью и ради него шли на все. Головы были забиты только инструкциями с монитора: что делать, чтобы остаться биологической единицей. Неудивительно, что при таком подходе залы для физических упражнений были переполнены, все 122 основных тренажера никогда не пустовали, аптеки, торгующие лекарствами давным-давно стали самым процветающим бизнесом и все поголовно стремились в аптекари. С некоторых пор их насчитывалось до двадцати на одной улице.
У Окни, как и и всех остальных жителей, выработалась нервная привычка каждые 5 минут боковым зрением отслеживать сигналы браслета, самый бдительный водитель смотрел в боковые и заднее зеркала своей машины реже, чем окольцованные благодетельной наукой граждане. Счастье, что у Окни еще была работа! Все меньше людей могли похвастаться таких счастьем, кризис выметал трудяг с рабочих мест , как метла легко выметает сор с улиц, не оставляя бедолагам почти никакой надежды устроиться на новое место. Все научные институты давно стали закрытыми организациями, там работали насквозь проверенные надежные люди; простых работ больше не существовало - все давным-давно роботизировали. Оставались некоторые едальни, где все еще готовили вручную по старинке, но их закрывали одну за другой. Для так называемых образованных людей оставалась работа тестировщиков новых программ, на одном из таких мест Окни и посчастливилось зацепиться. В свое время - всего лет 15 назад - он считался неплохим программистом, но с тех пор тех пор прогресс рванул вперед с такой скоростью, что угнаться за ним было равносильно соревнованию с ветром. Уже через три года Окни вообще не понимал ничего в новых разработках, поэтому примирился с однообразной скукой, тестируя всего одну программу. Платили мало, но надо было выживать. Салли вон пианистка, упрямая мать успела дать дочери абсолютно бесполезное музыкальное образование, и вот теперь Салли металась. Никто не слушал живых исполнителей, все исполняла электроника с абсолютным совершенством. Ясно, что к музыке Салли никогда не вернется, Окни бы только как-нибудь прокормить их с Йокки. День ото дня становилось все тяжелее, но разве не все поколения людей говорили то же самое?
Окни работал прилежно, смотрел в монитор все 8 часов, ежедневно стараясь уменьшить свой обеденный перерыв, изо всех сил старался быть как можно более полезным работником, иначе конкуренты за спиной сожрут тебя, как стоглавая гидра сжирает добычу. Как и всех, его не оставляло липкое ощущение, что кто-то не сводит с него глаз, отслеживает каждый его шаг, и ему приходилось оправдываться всеми своими действиями: и тем, как он идет - заметив, что замечтался, Окни прибавлял шагу; и тем, сколько времени он перекусывает - надо бы поживее работать челюстями, активнее глотать. В уборной он тоже торопился, потому что и сюда за ним подглядывал некто невидимый. Однажды Окни возвращался с работы другой дорогой, улицей сплошь состоявшей из радостно подмигивавших неоновыми глазами аптек, всегда битком набитых людьми. Ему показалось, что на новом пути домой плотность асфальта нигде его не подвела, и он решил ходить только так. На следующий день он, видно, неверно рассчитал время и опоздал на службу. Впервые в жизни. Никто, разумеется, не сказал ему ни слова. Да и не было никого, кто мог бы вообще заметить это, кроме маленького мигающего датчика при входе, перемигивающегося с его браслетом, всякий раз, когда он входил. Некто невидимый, но знающий все, был в курсе его опоздания. На следующий день Окни вышел на целых 10 минут раньше, чтобы пойти по улице с аптеками и почему-то на минуту снова опоздал. То же повторилось и на третий день: его опоздание, если быть точным, равнялось 63 секундам. В мире, где всякий был готов на все, чтобы только заполучить любую работу, такая халатность непростительна. Окни замкнулся в себе, его добросовестное квадратное лицо посерело, словно припудренное пеплом.
- Я ежедневно опаздываю, Салли. Хоть на 20 секунд, но опаздываю, - не выдержал наконец Окни. Ему не хотелось признаваться себе, что он не в силах заставить себя идти улицей, где проваливается грунт. Роковые
секунды опоздания, которые Окни никак не мог победить, обыгрывали его снова и снова, смеялись над ним, морочили его. Время всегда представлялось Окни надежным и солидным, едва ли не последняя в новом мире вещь, на которую можно было полагаться. До сих пор Окни твердо знал, что, посмотрев на исправные часы в половине третьего дня, он не увидит на них через пять минут, например, половину двенадцатого. Теперь он смотрел на часы с сокрушительным подозрением, всякий раз испытывая головокружение, словно вот-вот сядешь мимо стула. Невидимая и непостижимая сила прогоняла секунды быстрее вперед, а Окни напротив, задерживала, словно заставляя идти медленнее. Его сводила с ума мысль, что пойди он прежней дорогой, его опоздания немедленно бы прекратились, но почему он не мог заставить себя свернуть туда? До сих пор ни единый человек не пострадал от подвижного грунта, но в Окни поселилась тревожная фантазия, что в этом месте нервам Земли вздумалось выйти на поверхность, обнажиться, расправиться; не всем хочется становиться свидетелем подобного откровения.
Зачем он выбалтывал все это растревоженной Салли, ее голова чувствовала себя, как муравейник, в который сунули палку и начали ворошить. Она запуталась во всем и больше ничего не понимала - ни зачем они сюда приехали, ни про проваливающийся грунт, ни про время. Ни секунды она не верила в то, что ей помогут упражнения или предписания. Иногда в голову закрадывалась крамольная мысль, что Высший надсмотрщик просто играет в лотерею, навскидку выбирая людей, у которых постепенно красные глаза на бралслетах множатся, достигая рокового числа и затем…
В один прекрасный день Окни обнаружил, что на руке жены зловеще мигают семь глаз, а она не желает ни читать инструкции, ни тем более следовать им. Салли отключили однажды днем, когда он был на работе. Похоронив жену, Окни самоотверженно держался ради сына. «Люди пересаживаются в тела нового типа! - читал отчаявшийся Окни. - Бессмертие практически достигнуто. Планета будет спасена от перенаселения!»
Но кое-что еще делалось для людей, благодаря чему смерть близкого человека переживалась оставшимися гораздо легче. Собрав все сбережения, что у него имелись, Окни обратился в Центр трансформации, подал заявление и через два месяца ему вручили маленькую неприметную флэшку, которая вставлялась в специально выданные очки. Окно боялся включать ее сам, поэтому предусмотрительно пригласил своих единственных здешних знакомых - Тега с женой Ноки. С ними увязался и их сын Дорни, приятельствовавший с Йокки. Они пришли, Окни выдал каждому из них очки дополнительные очки и включил изображение. Ноки вскрикнула: перед глазами каждого в свой натуральный средний рост в этой самой гостиной, в которой они собрались, стояла смеющаяся черноволосая жена Окни - Салли в красном обтягивающем платье. Выглядела она превосходно. Весело опустившись на диван и высоко задрав ногу на ногу по своей всегдашней привычке, она заявила, как рада их всех видеть.
- Уверена, Оки, что все наши в сборе, - улыбнулась она мужу.
- Но ведь ты умерла, Салли… - пролепетала Ноки срывающимся голосом.
- Что за ерунда! Какая же это смерть? Я продолжаю жить, просто немного по-другому.
- Что значит по-другому? - дернулся Окни, не меньше Ноки потрясенный тем, что жена сидит на том же самом диване, что и они, только напротив. Ее можно обойти со всех сторон, она ничем не отличается от той здоровой цветущей Салли, которой она была еще пару месяцев назад. Но вот дотронуться до нее страшновато, хотя ему обьяснили, что это возможно; в очки встроен датчик - его рука получит сенсорную галлюцинацию. Но Окни пока боялся.
- Я все прекрасно вижу, слышишь, Йокки? Я знаю, что ты наверняка забыл полить мои цветы! Так?
- Да, мама, прости, - виновато забормотал было Йокки. Уже через минуту он сорвал очки и стал яростно топтать их ногами, Тег и Окни не без труда совладали с ним - 15летний сын вырос дылдой и успел накачать нешуточные мускулы.
- Нет, я тебя просто не понимаю, - возмутился Окни. - Разве не счастье, что благодаря науке и технике моя жена и твоя мать всегда будет теперь со мной, несмотря на то, что она, гммм… не совсем здесь. Разве ты бы этого не хотел, Тег? - обратился он к другу.
- Дорого стоит? - машинально спросил Тег, безвольно опустив на колени вспотевшие ладони.
- Все отдал, - Окни повернулся к темному окну. На подоконнике хищно улыбался любимый цикломен Салли, его свежий ухоженный вид словно говорил о том, что хозяйка продолжает заботиться о нем.
- Видите, - кивнул на цветок Окни,- здесь все, как при ней. Кто знает, может оттуда можно…
Никто не ожидал, что Йокки рванет к подоконнику, чтобы сломать цветку нежную шейку, и вот уже красная цветущая головка беззащитно валялась на полу. Через минуту было совершено убийство всех цветов в квартире. Пока семейство Тега неловко и поспешно прощалось, Йокки колотил цветочные горшки.
.
***
Окни постепенно привыкал к новому бытованию с женой. Теперь, стоило ему только открыть глаза, как он немедленно тянулся за очками, как это делает сильно близорукий человек, и воскрешал Салли. Он завтракал с ней, перекидываясь парой слов, наслаждаясь звуком ее высокого, нервного, немного птичьего голоса, потом нежно прощался перед работой, сожалея о расставании: не брать же флэшку с собой, там можно потерять ее, такой пропажи Окни бы не вынес. Первое действие по возвращении домой - воскрешать Салли. Никогда прежде они не проводили столько времени вместе. Программа автоматически воспроизводила ее в том антураже, в котором находился Окни: в любой части их квартиры, во дворе, на прогулке. В спальне создавалась полная иллюзия, что она лежит рядом с ним на кровати, вот прямо здесь рядом, на примятых простынях, на своей половине и характерным движением натягивает простыню до подбородка, с ней можно разговаривать перед сном и видеть, как, пожелав ему спокойной ночи, она поворачивается к нему спиной.
Однажды Окни неловко признался своему другу Тегу, что такой вариант семейной жизни нравится ему даже больше.
- Мы часто ссорились с Салли, - смущенно теребя короткий нос, признался Окни. - Она ведь упрямая была, не переубедишь. В тренажерный зал ее не загонишь, лекарств она не пила. А сейчас у нас, как бы это сказать, полная гармония. Я уж и мечтать об этом бросил.
Однажды вечером Окни и Салли, как всегда, сидели вместе в гостиной, было уже поздно, у Окни слипались глаза. Завтра на работу, но расстаться с Салли он никак не мог. В его любимом домашнем платье Салли сидела перед ним за столом, задумчиво молчала, приподняв брови и словно к чему-то прислушиваясь. А потом вдруг сказала, что ей надо с ним серьезно поговорить:
- Видишь ли, я давно хотела тебе признаться, но все никак…
В Окни шевельнулся испуг, словно кто-то мягко тронул его внутренности раскаленной кочергой.
- Признаться в чем, Салли?
- У меня был мужчина, - тихо выдохнула Салли и опустила волнующиеся глаза. - Я не хочу тебя обманывать, но…
Окни закашлялся, дико выпучив покрасневшие глаза, которые собирались вылезти из орбит.
- Что? - переспросил он и, это было удивительнее и ужаснее, чем если бы это «что» хором выкрикнули охрипшие от изумления стены.
- Что..?
Он разучился говорить и мямлил отдельные слова, смысла не получалось, и он не мог его сложить ни в уме, ни словами. Закрыл глаза, безвольной рукой стащил с мокрого лица очки. На том месте, где только что Салли сделала свое роковое признание, ему в лицо смеялся новый, купленный им специально для жены цикломен, стоявший на журнальном столике, вплотную придвинутом к дивану.
- Папа!
Вокруг Окни неловко суетился сын со стаканом воды.
***
Окни возмущенно швырнул флэшку на стол менеджеру.
- Я заплатил вам такие деньги за копию своей жены, а вы мне свинью подложили! Она мне заявила о том, что у нее был другой! Как такое возможно?
Менеджер впился в Окни бесстрастным взглядом, потом введя нужный номер, стал считывать описание программы.
- Извините, в этой конфигурации ваша жена может говорить только то, что она могла сказать при биологической жизни .
- Но она никогда не говорила ничего подобного при… - Окни запнулся.. - - при, как вы выражаетесь, биологической жизни. Я все про нее знаю, - он судорожно сглотнул. - Это было невозможно.
- Видимо, не все… и, видимо, возможно, - раздраженно буркнул менеджер. - Программа комбинирует только ответы, вероятные на 100 процентов. Она просто не успела вам этого сказать и, будьте уверены, собиралась.
- Я заплатил вам за воскресение моей жены не для того, чтобы вы издевались надо мной! - заорал Окни, у него налились кровью глаза.- Я требую уважительного отношения к клиентам!
- Я могу отдать программу вашей жены на переработку. Вот бланк. Заполните все графы с особыми пожеланиями.
- Но я уже делал это!
- Ничего подобного! Вот ваше заявление, вы указали, что желаете, чтобы копия вашей супруги полностью соответствовала тому, что было при жизни.
- Ну да, - растерялся Окни. - Я и сейчас этого хочу.
- Нет, вы только что заявили, что не хотите этого! - осклабился по-рыбьи менеджер. - Вы не указали особых пожеланий. Читайте вот здесь..
Окни присмотрелся к мелкому почти нечитабельному шрифту в сносках внизу. «За дополнительные 30 процентов от стоимости основной конфигурации можно приобрести копию вашего дорогого усопшего со специально выбранными темами бесед. Также есть возможность исключить нежелательные темы». Среди возможных для исключения тем измены стояли на первом месте. Кроме того, там значились «воспитание детей», «родители», «работа». «здоровье» и несколько других. Поразмыслив, Окни выбрал исключить только измены. Но какие это снова деньги! Стоит ли того? Едва ли она уже сможет уйти к этому другому… Хотя ничего теперь неизвестно… Лоб взмок от мысли, что, возможно, существует какой-то другой, который прямо сейчас развлекается с его Салли. Да нет, он не совсем спятил, развлекается тоже с ее копией; вдруг этот некто додумался заказать копию, например, только с интимными отношениями? Наверняка, возможно заказать и такую.
Кончилось тем, что Окни вложил все деньги в новую усовершенствованную копию Салли. Она говорила только те безопасные вещи, которые за 20 лет брака он легко мог бы произносить за нее. И эта предсказуемость нравилась ему, по правде говоря, чуть ли не больше всего. В этом городе все ненадежно, грунт, время, работа, и пока жена была жива, она оставалась самым ненадежным обьектом в его окружении: не слушалась браслета, не лечилась. Домой, бывало, придешь, она гуляет. Где здесь гулять? Здесь нет ни единого миллиметра пространства, куда можно было бы с приятностью поместить взор. Стекло, бетон, проваливающийся грунт, серость. На что тут смотреть? «Я смотрю на свои мечты, - уклонялась Салли, - гуляю в своем воображении». Окни знал, чем чревато воображение: покрасневшими глазами браслета. И разве он не оказался прав? Слава науке, теперь можно, по крайней мере, не беспокоится больше о воображении Салли, оно укрощено. Отныне придя с работы, он всегда застанет ее дома, да ведь может на самом деле и прогуляться с ней по квадрату их квартала. И жена больше не пугает его своими мечтами, потому что в ее программном обеспечении точно оговорены все возможные темы их бесед: его работа, его здоровье, их сын, его учеба и здоровье, уборка квартиры, ее любовь к нему и Йокки. Больше не о чем говорить. Смотреть на нее ему всегда нравилось, как она двигается, щурится, как подносит к губам карандаш, словно это сигарета. Когда-то Салли курила. Здесь не курит никто. Может, напрасно он все же не удержался – и внес в новую копию «интимные отношения»?
Надев очки и специальный костюм для переживания тактильного опыта, Окни увидел то, чего он больше всего боялся - мечтательные глаза Салли; оперевшись на локоть, она полулежала на их диване. Он уже и забыл, как она выгладит с распущенными волосами. Красивая. Окни хотел было протянуть руку, но тут же в ужасе дернулся назад, как марионетка, которую резко потянули за нитку. Полуодетая Салли соблазняла его глаза, давно разучившиеся соблазняться. На самом деле последние много лет у них не было никаких интимных отношений, потому что с каждым годом укреплялось мнение, что это сильно вредит здоровью. Почти все занимались теперь лишь виртуальным сексом. Все, кроме его упрямой жены, разумеется. Окни, боясь за ее здоровье, всячески уклонялся от ее попыток. Но сейчас, когда ее не стало, в нем проснулась сильнейшая тоска по ее телу. Как хорошо, что наука решила и эту проблему!
- Хочешь, я расскажу тебе, как я любила больше всего? - произнесла жена. Окни так поспешно сорвал с головы очки, что поцарапал себе лоб. Какое счастье, что это просто галлюцинация! Вот пред ним тот же самый диван, накрытый клетчатым пледом, и на нем никого нет! Сердце бешено стучало. Нет, он сделает еще одну попытку.
- Повторяй: девочка наказана, - услышал оторопевший Окни знакомый интимный шепот Салли.- Я тебе помогу.
Трясущимися руками Окни снова сорвал очки: на его браслете 5 глаз из семи покраснели.
***
Йокки совершил преступление. После смерти матери ему было совершенно все равно, что с ним будет и как. Пусть его найдут, пусть швырнут в тюрьму, пусть что хотят… Ненавидит он этот браслет и всегда ненавидел. Словно к запястью прицепился его злейший враг, кусает, жалит, сосет из него кровь. Из матери уже высосал всю, сосет из отца, но отец панибратствует с этим монстром, ублажает его, слушается, бросает остатки своей жизни в его разверстую наглую пасть с мигающими глазами. Иокки давно задумал это святотатство, да, он собирался убить бога и готов за это расплачиваться, это лучше, чем день и ночь бояться его, трястись, какую рожу к вечеру скорчит этот бог, как зловеще замигают его чудовищные красно-зеленые глаза. Когда-то бабушка Мальва рассказывала, что давным-давно во времена ее детства они писали в школьных тетрадях - она подробно обьясняла, что такое «тетрадь», какое-то нелепое приспособление для писания: «Мы не рабы, рабы не мы». Что ж, он согласен. И Иокки выбросил браслет, остервенело сорвал с руки, так что до крови содрал нежную кожу на запястье, и браслет полетел на пол, прямо ему под ноги, и он стал затаптывал его, вминая каблуками ботинок в землю, пропади, сгинь, чертов монстр, умри, подохни. Кажется, в пыль его раздавил. И сел ждать, когда наступит расправа. Иокки ни разу в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь так поступал с браслетом, поэтому не знал, что следует ждать. Ничего не происходило. Бледно-серый цвет за окном сменился грязно-серым, потом неразличимой плотной чернотой. Пришел отец. Йокки ждал вопросов, за ужином он уселся напротив Окни, нарочито закатав рукава рубашки. Протягивал правую руку за хлебом, почти тыча в нос отцу свое преступное обнаженное запястье. Отец пребывал в себе, наспех запихивая в себя еду, чтобы поскорее отправиться в спальню. Ему не терпелось нацепить очки и остаться наедине с Салли. При Йокки он больше никогда этого не делал.
Йокки ждал. Ничего не происходило. Вообще ничего. К утру он испугался. Темноту прорывало какими-то мутно-желтыми всполохами, к утру за окном установился желтоватый туман, и Иокки внезапно принял решение, что сегодня он опоздает в школу. Все равно ему надо ждать, до него как-нибудь доберутся. Лучше чтобы не в школе. Окни, поскрипев и покашляв на кухне, отправился на работу, будучи уверен, что сын еще раньше вышел в школу. А Йокки почувствовал, что сходит с ума от того, что ничего не происходит. Почему за ним не едут? Не угрожают? Не забирают? Такого не может быть. Он взглянул на часы. Стрелка подходила к десяти. Время. Он стал подозревать время. Откуда он знает, что сейчас 10 часов? Только потому что это на циферблате и на мониторе его компьютера? Но откуда это известно ? По солнцу? Но то, что здесь освещает пространство, давно не похоже на солнце. Бледный белесый шар. Куда они прилетели, где приземлились? На прежней земле не проваливался грунт. Им говорят, что это Земля, но где доказательства? Почему не может быть во Вселенной похожей планеты? Вернее, она наверняка есть. Может, они на ней. Внутри скапливалась тревога, что доверять ничему нельзя. Почему никто не реагирует, что он без браслета? Ведь их запрещено снимать законом, это уголовное преступление. Управляющие браслетами следят за каждым действием. И сейчас следят. Только невидимо. И от этого еще страшнее. Доверять ничему нельзя, Йокки прошиб холодный пот, когда в него вонзилась, точно игла, эта мысль. Ничему? Ничему. Часы показывают уж почти двенадцать, мобильный компьютер в кармане тоже, но где гарантия, что сейчас не три, не пять, не двенадцать следующего дня или следующего тысячелетия?
Поставив под сомнение время, Йокки пришел в школу к третьему уроку, он просто больше не мог оставаться дома один. В школе что-нибудь, конечно, произойдет. Его изобличат, опознают, с ним что-то сделают. Пусть. Это лучше, чем ничто, нигде. Опаздывать было категорически запрещено. Грозило исключение из школы, запись в личном чипе - «неспособный к учению» и дальнейшее насильственное трудоустройство.
В школе никто не обратил на Йокки ни малейшего внимания. Как всегда, он занял свое место за партой рядом с Дорни, вошел учитель истории, привычно отметил присутствующих и никак не обозначил того, что Йокки не было 2 урока, а ведь у педагогов все фиксировалось через компьютер браслета.
- Дорни, почему ты не спрашиваешь, почему я опоздал, где я был и что вообще со мной случилось? - изумленно спросил Йокки, не видя никакой реакции на свое появление у лучшего друга. Словно он явился, как всегда, к девяти часам утра.
Дорни вздернул брови, всем видом показывая, мол, отстань с дурацкими шутками.
- Ты не заметил, что я не сидел здесь рядом с тобой на труде? - Йокки был уверен, что его друг притворяется, вот только зачем?
-Ты не видел, что меня не было? - не отставал Йокки.
- Что на тебя нашло, а? Ты сидел, где всегда, бубнил что-то под нос, мешал мне.
- Спорим, меня здесь не было!
Дорни покрутил пальцем у виска:
- Дурацкая шутка.
За весь школьный день не произошло вообще ничего, что бы как-то указывало на преступление Йокки. Все двигалось своим медленным чередом.
… - Послушай, пап, ты ничего не замечаешь?
Йокки вытянул вперед голое запястье без браслета. Окни смотрел на тонкую руку сына безо всякого выражения, ему захотелось украсить лицо подобием улыбки, но губы сами раздумали на полпути.
- Завтра суббота, пойдем вместе в спортзал. Мне предписаны 22, 13 и 5 тренажеры, терпеть их не могу. А у тебя что?
Ночью Йокки, так и не сомкнувший глаз, стал догадываться, что произошло: он копия, вот почему все так. Надо проверить, у мамы на руке, когда появляется ее копия, есть браслет или нет? Эта мысль воцарилась в его сознании и не давала ему покоя. Вдруг он тоже давно умер и теперь копия? Отец просто включает его. Потому ничего и не произошло, когда он разбил браслет?
Йокки брел по улице, серый мертвенный свет казался зловещим, но - принуждал себя соображать Йокки - он всегда был здесь таким. Воздух удушливый и непрозрачный, хочется протереть его, как экран компьютера, и черт возьми, уменьшить бы, как на мониторе, эти гигантские стеклянные соты - дома, да и вообще все уменьшить бы! Йокки больше не верит своим глазам, вот в чем дело. Навстречу двигалась гигантская машина, которую можно было бы принять за грузовик, но необязательно. Если приглядеться внимательнее, это морда фантастического животного, она скалится своими квадратными мигающими зубами. И грунт. Впервые вот прямо сейчас под его ногой мягко просел грунт. Со следующим шагом сильнее. Новое наказание? Он просто еще не слышал о нем? Если снять браслет, земля уходит из-под ног. Мысль Йокки отчаянно билась. Он может больше не ходить ни в школу, ни в тренажерный зал. Кажется, даже домой он может больше не возвращаться. Отец не заметит этого. Вернее, стал догадываться Йокки, похолодев, отец будет уверен, что видел его, что сын был дома, сидел за своим столом и делал уроки. Эта догадка не давала Йокки покоя. Это необходимо проверить. Он не пойдет сегодня домой, он переночует в укромном месте в школьном подвале среди паровых швабр и умных пылесосов. Там всегда очень жарко, ну да ладно, зато все станет ясно. Если отец хватится, то первым делом он напишет на своем браслете SOS - мол, пропал сын. И Головной примет меры. По крайней мере, им всегда это внушали, что добрый всевидящий глаз Головного заботиться одновременно обо всех и о каждом. Беды быть просто по определению не может, чтобы кто-то пропал при таких технологиях - это просто совершенно немыслимо. Если отец напишет Sos на мониторе своего браслета - Йокки найдут через пару секунд максимум. А вот если отец не напишет - такое новой науке неизвестно. Йокки ни разу в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь здесь пропадал и его подобным образом искали. Пусть отец поволнуется, а то он разве что драгоценную свою флешку боится потерять.
Ранним утром, почти еще на рассвете, бледный осунувшийся Йокки открыл дверь их квартиры. С порога до него донесся незнакомый захлебывающийся мужской крик:
- Не смей ко мне приближаться! Тебя нет!
Вбежав в комнату, Йокки увидел трясущегося бледного отца в очках и костюме, орущего на пустое место перед ним. Невидяще он наткнулся на Йокки, издал новый истошный вопль и стал лупить по сыну, что было мочи. Получив от отца несколько слепых ударов, Йокки почувствовал, как кровь нем начинает кипеть. Сын схватил отца за грудки и изо всех сил толкнул его на подоконник.
- Салли, помоги мне, - беспомощно выкрикнул Окни. Он сумел угодить виском прямо об острый край подоконника, его голова свесилась вниз, и он быстро обмяк. Браслет на его руке замигал всеми 10 красными глазами. Изловчившись, Йокки сорвал с отца браслет и прихлопнул его ногой.
Труп отца лежал тихо и совершенно неподвижно, не мешая проходу. Чтобы занять чем-то руки, Йокки снял с отца очки и нахлобучил их на себя. Перед ним на том же самом диване в этой же самой комнате предстала голая мать.
- Мама! - пискнул Йокки.
- Ты сделал уроки, Йокки? - не меняя позы, спросила мать. Интимная копия распознала голос сына, но сценарий сменить не могла.
- Мама, - закричал Йокки. - Мама, я…
Лицо Салли потеплело, и она проворковала:
- Йокки, мы с папой надеемся на тебя.
Сорвав очки, Йокки швырнул ими в отца. Потом оглушенный отцеубийца тихо сидел на диване. За ним никто не приезжал, его никто не беспокоил. В пустой и гулкой голове беспорядочно и хаотично, как сошедшие с ума тараканы, метались мысли. Одна мысль прочно вошла в голову Йокки и заняла там большую часть пространства: браслет останавливает время. Он его снял - и выпал из времени. Ему все еще кажется, что он существует, но на самом деле это не так. Людям кажется, что они его видели там, где его не было - это просто фантазия их попавшего в ловушку вечного возвращения мозга. Постепенно они все забудут о нем. Как легко оказалось выйти из игры! Снять браслет всего-то. А если кто-нибудь сюда войдет и увидит здесь труп? Соседка, например. Но сюда никто не зайдет. Здесь никто ни к кому не заходит, потому что инструкции на браслете не советуют тратить впустую свободное время. Надо заниматься здоровьем, спасать тело. Труп отца можно вообще никуда не выносить. На отце нет браслета - поэтому никто не хватится его завтра на работе: все решат, что видели Окни, он пришел без опоздания или опоздал на свои вечные 23 минуты, кому какое до этого дело, кроме Головного Компьютера? Он за все отвечает, ему и виднее. А потом Окни просто сотрется из их памяти, и его работу поручат кому-нибудь другому. Так что же это получается? Он, Йокки, теперь свободен и совершенно безнаказан?
Да, он может теперь даже убивать. Не опасаясь наказания. Он когда-то читал в одной старой-престарой книге, что один человек убивал людей просто, чтобы узнать, есть у них душа или нет. Теперь-то миф о душе давно развеян. Что можно выяснить, убив хоть сотню человек? Что тело ничего не стоящий смердящий мешок с костями, а «душу» для особо скорбящих соберут потом на флешечку?
…Йокки вздрогнул. Что-то заставляло напрягаться его уши. Откуда-то доносилось тихое пение. Повертев головой и прислушавшись, он понял, что голос идет из трупа. Песня вырывалась, как узник, на свободу, откуда-то из беспредельной глубины тела, спешила наружи, словно боясь навсегда остаться запертой в темных лабиринтах плоти. Йокки не кинулся к отцу, он замер и прислушивался. Наверняка, это была слуховая галлюцинация: отец не пел никогда. И все же он пел.
- Папа! - Йокки осторожно тронул лоб отца. - Папа, ты жив!
Двое живых - отец и сын - смотрели друг на друга во все глаза.
- Папа, мы на свободе! - воскликнул Йокки.
Отец смотрел на него немигающими глазами и продолжал петь.
.