(Продолжение. Начало тут и тут.)
Своей цели – завести меня – он добился легко.
– Как это – «так»? Между прочим, по статистике женщина, живущая в гражданском браке, считает себя всерьёз замужней – со всеми вытекающими отсюда последствиями! Это вы, черти полосатые, холостякуете: «штампа нет – ничего нет»! А женщина всегда хочет определённости, стабильности...
– Женщина всегда хочет слишком многого. Я не прав?
Сразу бросавшиеся в глаза джентельментство и интеллигентность его не были напускными, показными. Но, привыкшей к постоянному лидерству в отношениях с противоположным полом, мне понадобилось какое-то время, чтобы понять: наткнулась я на характер стальной, и в этом дуэте моей скрипке будет принадлежать явно не первая партия. Пришлось сложить оружие:
– Ты кто по гороскопу?
– Кот-Стрелец. Или Кролик – кому как нравится.
– Какой, к чёрту, «кролик»! Котяра типичнейший! Ты согрелся? Тебе ещё кофе? Или что покрепче?
– Спасибо, этим не увлекаюсь.
Пока, растерянная ещё больше, я пробовала на вкус новое чувство – подчинённости, он сполоснул чашки, не обратив внимания на вопль «Я сама!», увлёк меня в комнату и уютно угнездился в противоположном углу дивана: как можно дальше от дамы.
– Марин, не сердись, я понимаю: неловко, конечно, стольких людей переполошили... Но пока, наверное, повременим с этим молодёжным комитетом, можно?
– Ты не хочешь? Передумал?
– Я сейчас, кажется, и сам не знаю, чего хочу. Возраст такой, критический. Ты не слышала? Считается, что после тридцати у людей начинается ещё один переходный возраст. Вроде всё уже достигнуто, а мучают сомнения, хочется чего-то ещё, нового, себя попробовать. Ребята сманили бизнесом заняться, а теперь на полпути бросать всё жалко. Да и сезон будущий, вроде, серьёзно готовится – надо его использовать. В общем, до осени дотяну и, если не получится ничего, брошу эти игрушки и пойду в номенклатуру. Или поздно будет?
– Вряд ли. Скоро даже в сказках ничего не делается, а уж в нашем исполкоме... А насчёт возраста... По-моему, ерунда. Наоборот, тридцатник – это профессионализм, уверенность в себе, ответственность какая-то за всё. Меня же не тянет бросить газету!
– Счастливая!
Я почувствовала себя несмышлёнышем.
– А ещё какая?
– Наивная. Добрая. Доверчивая. Петух в макушку ещё не клевал и дай Бог, чтобы не клюнул, – больно потому что может быть! – Слова были тёплые и мягкие, как пух.
– Тебе помочь отбиться от петуха?
– Попробуй.
– Только долг, говорят, платежом красен.
– Естественно. Кстати, как я понял, тебя с Кузиным уже познакомили?
– Конечно. Интересный: сначала с ним странновато и страшновато, потом – нормально. Он живой, чувствующий, не отмороженный, в общем... Я даже материал постаралась акцентировать на нём самом, а не на «Энергии» или «Назарете».
– Ты его уже сделала?
– Ну да. Так что с агитацией вы, молодой человек, припоздали! – Я расслабилась, возблагодарила собственную догадливость, заставившую надеть брюки – они не стесняли позы, жестов, движений мальчишки, «своего парня», и внимательные, чуть напряжённые глаза гостя не замедлили отметить это усмешкой. – Кость, а ты Володю хорошо знаешь?
– Я его доверенное лицо от «афганцев».
– Значит, выдвигает Кузина в депутаты...
– Союз ветеранов Афганистана. Он во многом сможет помочь, многому научить...
– Например, зарабатывать деньги...
– А что, ненужная наука?
– Её и по самоучителю освоить можно, тебе не кажется? – Активно протестовать против смутного сомнения мне не хотелось даже в мыслях. Ведь сказано же более умными: что ни делается – всё к лучшему в этом лучшем из миров... Ведь знала, как бились многие в невозможности прокормить семьи. – С Галкиным ты тоже знаком?
– Ещё бы! В последнее время на каждом нашем собрании околачивается. А он тебе как?
– Ничего вроде. Только скользкий какой-то. И на «шестёрку» смахивает. Я не права?
– Ты умница. Всё правильно. – Он решительно поднялся с дивана. – Ладно. Вы, девушка, в отпуске, а мне ещё работать сегодня. И ночь дежурить на участке. Звони парню, у которого гараж, я завтра пригоню машину. Договорились?
– Костик, – робкий вопрос, вызревавший но время деловых переговоров, все же вырвался: – А когда закончится вся эта свистопляска с выборами, ты...
Он понял мгновенно.
– Я никуда не денусь. Будем созваниваться, встречаться...
«Но сегодня моё французское бельё останется в неприкосновенности?»
«Не разочаровывайся. Разве я похож на примитивного Дон-Жуана?» От мельком улыбнувшихся крупных губ взгляд мой отвёлся со скрипом. Он устало потёр лицо, глаза:
– Мне можно надеть очки?
– Ты хочешь сказать, что они – с диоптриями?.. О, Господи, я мерзкая, изощрённая мучительница!
Мама моя – строгая, недоверчивая до подозрительности, не меньше Даши интуитивно ненавидевшая Владика, застала две последние минуты пребывания Константина Григорьевича Бобкова в её квартире, сдержанно восприняла нервозность процедуры знакомства и только спросила потом:
– Он тебе нравится?
– С ним интересно.
– А зачем он приходил?
– Предложить перевезти пластик и поговорить о блохах!
Я сознательно избегала потребности проанализировать, зачем, с какой целью вдруг свалился на мою бедную влюбчивую голову этот немногословный прирождённый дипломат, похожий на формулу, состоящую из одних неизвестных, – логика не всесильна. Да и надоело мне, признаться, за последние годы разбираться в мотивах слов и поступков других людей. Надоело быть сильной, уверенной в идеальности курса собственной жизненной лодчонки. Устала. Духовная сила женщины – ничто по сравнению с чувствами защищённости, подчинённости и... принадлежности. Принадлежности одному-единственному мужчине. В последнем я, правда, сомневалась, но потом махнула рукой: как будет, так будет. Сомневаться я тоже устала.
А он не считал нужным что-либо объяснять...
И всё же неуловимое ловилось. «Не заблудился я. Но ты мне поаукай. Я не замёрз. Но не гаси огня. Я не ослеп. Но протяни мне руку. Я не ослаб. Но пожалей меня». Никто наперёд не знает, как, в какой мере он способен помочь другим людям своей молитвой, своим исканием правды, своей внутренней борьбой с самим собой. Просто однажды начинает молиться, искать правду, бороться... Мне, кажется, повезло больше, чем человечеству: я знаю своё предназначение на Земле. Я существую в этом мире для того, чтобы давать людям возможность казаться лучше, чем они есть на самом деле. И быть такими.
«Рафик» появился около подъезда вовремя. Едва накинув на голое тело подобие халата (вместо того, чтобы всё скрывать, эта роскошная пакость открывала любопытным взорам больше, чем всё), я обречённо смотрела в ванной на только что предательски окативший меня с головы до пят фонтан горячей воды из сорванного крана. Не хотелось никому открывать дверь в гнусном виде мокрой крысы.
– Кость...
– Что, потоп? – Как был, явно прифранчённый, в куртке, туфлях и наглаженных брюках, он через секунду уже стоял на коленях в ванной, пытаясь перекрыть воду. Лицо побагровело от напряжения.
– Кость, дай сюда куртку!
– Не лезь! Хопка есть? Господи, ну ключ специальный, сантехнический! А инструмент хоть какой-нибудь?
Что-то после Владика в папином шкафу на лоджии ещё оставалось. Мы носились по квартире, он бегал вниз, в машину, кутерьма потеряла оттенок трагичности стихийного бедствия.
Потом, машинально взявшись за руки, мы стояли над усмирённым краном, словно над поверженным совместными усилиями злейшим врагом, и не могли отдышаться.
Чем занимаются дальше в подобных ситуациях герой и героиня американских триллеров?
– Значит так. Тут, по совести, всю систему подводки менять надо, а она у вас устаревшая, сейчас такой сантехники нет. Я посмотрю, может, что подходящее найду дома. И постараюсь проскочить на рынок... – Мы переглянулись, и он внезапно охрип.
– Спасибо, Чебурашка, ты настоящий друг. Но ты меня огорчаешь... – Мой голос тоже мне в полной мере не повиновался.
«Ты так вкусно пахнешь...» Пахло ментоловой свежестью «Стиморола».
«А ты вкусно выглядишь. В подобном виде можно появляться только перед хроническими импотентами! И то...»
– Ты с владельцем гаража договорилась? Куда ехать? В машине ребята ждут.
– Я его застать никак не могла! Костик, может, вечером?.. – Я лихорадочно пыталась закутаться в коварную одёжку, а он скептически-старательно не обращал внимания на бесплодные попытки.
– Вечером не получится. Машину отпускать надо, а в три часа у нас снова собрание в клубе – и до упора, наверное.
– Расскажешь?
– Конечно. Ты не расстраивайся, в другой раз привезём этот пластик, ладно? Я позвоню. В понедельник утром...
Вечером явился Галкин с завизированным интервью Владимира Кузина. Выхолощенным, мёртвым и оттого – уродливым. Бледнея от столь откровенного унижения, я потянулась к телефонной трубке, собираясь заявить будущему избраннику народа, что в таком кастрированном виде материал ставить не буду. Но на аппарат легла вежливая ладонь:
– Бесполезно, Марин. Вас же просили: всё личное – не для печати, – Андрей журчал, но ручей был ледяным. Пресса, блин, четвёртая власть?!.
– Да вы не переживайте так, – журчание стало почти нежным. – Материал всё равно хороший, работа сделана классно.
– И что мне за неё будет, за эту классную работу? – Самолюбие требовало компенсации: если уж без меня меня купили, продаться следовало хотя бы с шиком.
– А что хотите! Любое ваше желание... – Слегка подвыпивший, вальяжный, раскованный в отсутствие патрона, Андрей уже целовал ручки, смотрел масляными глазами и всячески упивался благородной ролью золотой рыбки. – Какие вопросы?
– Личных нет. Вернее, их я решу сама. Хозяйственных – масса! – Нога небрежно лежит на другой ноге и вызывающе покачивается, не поторопилась я и закутаться в халат под липким взглядом: что может более явственно продемонстрировать отвращение к происходящему, чем классическая поза уверенной в себе женщины или неопытной проститутки?
– Как тебе не стыдно! Сейчас же прекрати! – услышала обрывок коммерческой беседы мама. – Андрей Викторович, вы извините, мы сегодня взвинчены немного: кран в ванной сорвало, пылесос из строя вышел...
– Да-да, я понимаю, – поскучнели золотая рыбка, старик Хоттабыч и джин из алладиновой лампы в одном лице Галкина. И ретировались, поинтересовавшись невзначай с порога: – А разве Бобков не приходил больше кран чинить?
Было безумно жаль неудавшейся, безрезультатной попытки защитить человека (Володю Кузина) от него самого. Ведь всё хорошее, что мы успеваем понять и зафиксировать на бумаге, остаётся в природе информационного слоя нашего мира тонкоматериальными зарядами добра...
Было чуть-чуть, щемяще грустно оттого, что над столом уже не висела привычная, пережившая многие катаклизмы моей жизни и частенько помогавшая мне в них выжить фотография человека, тихо однажды сказавшего: «У меня было много женщин. Лучше тебя не было никого...», – я убрала её утром мимоходом, чтобы не увидел Костя. И навсегда. Страшно, когда от любимого человека, который был в твоей жизни всем, остаётся только ненужная фотография...
Но я представила, как серьёзное, ответственное лицо – доверенное лицо крутого кандидата в депутаты и коммерческий директор СП – по-мальчишески отбрёхивается от очередного собрания соратников по оружию, выдвигая в качестве неопровержимого довода и аргумента – меня. Представила, как он сосредоточенно рыщет по толкучке. И Галкин вместе со злополучной статьёй провалился в колодец равнодушия. А за ним и тоска по прошлой любви.
Даже чопорные и хладнокровные англичане предупреждают: «Не рви крапивы и уз любовных – сожжёшь всю душу!» Но процесс освобождения, который я безуспешно пыталась сдвинуть с места с помощью никому не понятного, бессеребренического альтруизма в отношении дурацкого, оказавшегося бесконечно подлым Владика, начался сам. Он не был предательством: семь лет я прожила без права на мысленное, духовное предательство в то время, как меня предавали бездумно сотни, тысячи раз, – а это труднее всего на свете. Семь лет, постоянна находясь в заинтересованном мужском окружении, я провела в состоянии тотального одиночества, упоительно-восхитительного потому, что одиночество – это не когда нет никого рядом, а когда нужен только один. Цикл закончился. Но женщина жива, пока любит.