За спиной у всех нас, братьев, был уже немалый опыт революционной борьбы и не один год тюремного заключения, когда в 1936 году за колючую проволоку Картуз-Березы были брошены Сергей и Иван.
...Сделав перекличку и освободив нас от наручников, полицейские приказали нашей группе следовать к зловеще громоздившемуся невдалеке арестантскому блоку. Навстречу нам ползла какая-то пугающая, липкая тишина. Она, казалось, заполняла всего тебя, оглушала. И вдруг в глазах сверкнули разноцветные молнии, тысячи электрических игл одновременно впились в тело. Кто-то крикнул; «Не бить!» Этот голос, подхваченный окровавленными устами остальных, разорвал тишину лагеря:
— Не бить! Не бить! Кому служите? Палачи, садисты! Близок час расплаты!..
Нас втолкнули в большой пустой зал, поставили лицом к стене, приказали снять верхнюю одежду и положить ее у ног. Затем последовала команда:
«Бегом марш, по кругу!» Оттесняя нас от стен к центру комнаты, полицейские разместились вокруг, несколько палачей стало в центре и ... пошли в ход резиновые палки. Били безжалостно, долго. Били ежедневно, били на протяжении всех бесконечных и мучительных шести месяцев нашего пребывания в концентрационном лагере. Издевались над нами и днем и ночью.
Однажды (это было в ночь под Первое мая) ровно в полночь раздалась команда: «Подъем, раздеться догола, в столовую, бегом марш!» Несколько сот человек, зажатые между сдвинутыми столами и стеной, стояли, тесно прижавшись друг к другу потными, обнаженными, израненными телами. Не хватало воздуха, спирало дыхание, кружилась голова, тошнота подкатывала к горлу. Некоторые теряли сознание, и мы сдвигались плотнее, не давая безжизненному телу упасть на пол. Больше ничем мы не могли помочь товарищу. Руки приказано было держать на затылке. Мы стояли лицом к стене и не видели, что делают полицейские позади нас. А в это время в камерах шел обыск. Искали листовки, красные флаги, лозунги.
Чего только не выдумывали палачи. Они запрягали нас в телеги для перевозки песка и гравия, впрягали в повозку с бочкой для подвоза воды, в каток для укатывания мостовой... Не раз руки были готовы поднять лопату и обрушить ее на палача. Но побеждал рассудок: смерть не страшна, страшна месть со стороны полицейских, которые за одного убьют многих, как они зверски убили виленского студента Германисского и белорусского крестьянина Мозырко.
Чем больше издевались над нами тюремщики, тем больше закалялась наша воля. Общая судьба, общие муки и страдания сближали узников. Крепла наша дружба, росла волна протестов в стране и за рубежом. Мы знали, что, благодаря массовым выступлениям рабочих Польши против зверств в Березе, фашистское правительство летом 1936 года вынуждено было отступить и несколько смягчить зверское отношение к заключенным.
Большое значение для всей жизни узников в лагере имела самоотверженная деятельность многих испытанных борцов-комхчунистов. Самые стойкие и авторитетные коммунисты конспиративно избирались в так называемые камерные тройки. Они связывались с центральной тройкой. Состав троек по камерам часто менялся, так как людей постоянно перетасовывали, некоторых выпускали на свободу. Однако партийное руководство ощущалось постоянно.
Уже в первый день лагерной жизни нас приветствовали старые заключенные сжатыми в кулак руками, шептали: «Выдержим, не поддадимся провокации! »
Сегодня мы, новички, делились новостями, на следующий день ожидали удобного момента, чтобы выслушать вести от очередной партии узников. Весной и летом 1936 года арестованные поступали в лагерь ежедневно.
Мы встречали их опущенными вниз и сжатыми в кулак руками, ободряли взглядом и улыбкой, жадно слушали их, ловили каждое слово. Обмен информацией происходил обычно во время чистки котелков и при построении на плацу. При этом всегда соблюдались меры предосторожности: малейшая оплошность — и не миновать дубинки с карцером.
Несколько раз сажали в карцер и нас. Мы старались всячески помогать узникам, брошенным в настоящий ад. Задача заключалась прежде всего в том, чтобы передавать в карцер дополнительное питание, потому что сидящим там паек выдавался в первые три дня в половинном размере, а четыре дня узник сидел на одной воде. Главное для нас было не проявить слабость, быть примером для других. Очень стойкими товарищами показали себя Розенберг и Рудель. Они пробыли в карцере почти половину своего срока и, всякий раз выходя оттуда, вновь вступали в борьбу с лагерной администрацией. Примерным показал себя коммунист из Ченстохова 3. Маевский. Он никогда не унывал, поднимал боевой дух заключенных. Несгибаемым борцом зарекомендовал себя двадцатидвухлетний электротехник из Львова Еллес. Запомнился молодой, жизнерадостный белорусский парень Федор Рыло. Его оптимизм и доброта помогали узникам переносить этот ад, называвшийся местом изоляции в Березе Картузской.
С думой об этих замечательных товаргацах-коммунистах покидали мы 14 октября 1936 года концлагерь. Нас перевели в барановичскую тюрьму. Вскоре над нами и еще десятью товарищами состоялся суд. Сергей и Иван были приговорены к 6 годам тюремного заключения и отправлены в короновскую тюрьму.
Младшие из нас — Михаил и Емельян — в это время также находились в тюрьме. Срок заключения у Емельяна заканчивался в 1937 году, а у Михаила — в 1938 году. Ни один из них 'тогда еще не знал, что вскоре вслед за старшими братьями им придется попасть в Березу.
...Старый наш знакомый, шпик барановичской дефензивы Чарко, казалось, только и ждал, когда мы (Емельян и Михаил) выйдем на свободу. Нам было приказано в трехдневный срок переселиться в центральные воеводства.
Трудным было путешествие в глубь страны. И хотя ехали мы в разное время, дорога и судьба была у нас одна. Куда бы мы ни приезжали, отовсюду нас выгоняли. Полиция твердила, что здесь и без нас хватает переселенных «мятежников». Жить приходилось с помощью товарищей-коммунистов, которые встречались в пути. Иногда удавалось подработать и найти временное пристанище у какогонибудь крестьянина.
Встретились мы друг с другом в Моньках возле Белостока и здесь же, с разрешения полиции, поселились. Начали столярничать. Выполняли небольшие заказы местных жителей. В августе 1939 года президент Польши Мостицкий издал распоряжение об интернировании «подозрительных лиц» в местах изоляции. Мы с братом решили скрыться, но не успели. Полиция нас схватила.
На подводе, под конвоем двух полицейских мы добрались до станции Калиновка, а оттуда поездом до Белостока. В Белостоке без всякого расследования нас бросили в тюрьму. В большой камере находилось около 30 человек. Все они были задержаны в последние дни, и никто не знал, за что их арестовали, что ждет впереди.
На следующий день под вечер нас в количестве 300 человек погрузили в товарные вагоны и повезли в неизвестном направлении. Только когда стали высаживать в Березе, мы догадались, что нас ожидает.
Построили в колонну по четыре и погнали по шоссе. Когда прибыли в лагерь, начальник конвоя называл по списку наши фамилии, приказывал выйти из строя и передавал в руки лагерной охраны.
Вскоре раздалась команда: «Смирно! В направлении лагеря, бегом марш!» Открылись ворота. От них в лагерь вела широкая аллея, покрытая щебнем и огороженная колючей проволокой. По обе стороны аллеи, примерно через каждые два метра, стоял полицейский с резиновой дубинкой или толстой бамбуковой палкой в руках.
Головная часть колонны втягивалась в ворота. Посыпались палочные удары. Отступать было некуда. Постепенно аллея заполнилась бегущей толпой. Полицейские ловко орудовали палками, стараясь никого не оставить без «угощения». На землю летели шапки, сумки и другие вещи. Никто не задерживался, чтобы поднять их. Все бежали, тесно прижавшись друг к другу. Удары и толчки сыпались со всех сторон. Наконец голова колонны вырвалась из аллеи на плац. Вскоре там оказалась вся наша группа.
На плацу нас встретила другая группа полицейских. Мы были построены в две шеренги. Полицейские дали команду подходить и забирать поодиночке свои вещи, которые были собраны в общую кучу. Первый, кто попытался найти свое имущество, получил палочный удар. Такая участь ожидала каждого. Один юноша решил избежать ударов. Он ловко схватил свою шапку и быстро скрылся в строю. Полицейский вернул его назад, сказал, что так вещи не берут, и приказал положить шапку на место, чтобы иметь возможность наградить и его ударами.
На плацу нас разбили на группы по 30 человек, и под командой полицейских мы выполняли «упражнения» в огороженных колючей проволокой секциях. Команда подавалась свистком полицейского, который находился в середине ограды. Один свисток — группа несется в один конец секции, два свистка — в другой. Вяло бежишь — палочный УДар.
Этими так называемыми гимнастическими упражнениями закончился первый день нашей лагерной жизни. Нам не дали ни пить, ни есть, а под вечер загнали в камеру. В центре ее были деревянные, ничем не покрытые трехъярусные нары. Облегченно вздохнули мы лишь тогда, когда улеглись вплотную друг к другу, как селедки в бочке. Но уснуть было трудно. Каждый стонал от боли, нечем было дышать. Не хватало воздуха.
Следующий день начался с утренней «гимнастики». По свистку бегали, выполняли «жабки», падали, вставали и так до изнеможения. Наихудшим вариантом муштры был бег, похожий на движение часовой стрелки. Узники должны были выстроиться в одну шеренгу. С одного фланга становился живодер из уголовников, и тогда вся шеренга в 30 человек должна была начинать бег вокруг него. Первому было легче, потому что он совершал небольшой круг, хуже всего доставалось последнему, у которого после нескольких кругов подкашивались ноги.
После двухчасовой «тренировки» нам выдали по котелку на двоих жиденького супа и около 200 граммов хлеба. Каждая пара съела свой хлеб, выпила суп (ложек не было), и вновь началась «гимнастика». Больные и физически слабые люди лишались сознания от этих упражнений.
Полицейский тщательно проверял упавшего в обморок, не симулирует ли он. Ударял несколько раз плетью и, если видел, что человек не поднимается, приказывал отнести его под забор.
Старик, который разыскивал своего внука и случайно оказался с нами в лагере, после трех дней такой гимнастики и неоднократных проверок, не симулянт ли он, потерял сознание, пролежал целый день под забором, а под вечер его унесли мертвого.
Стояла страшная жара, а воды не было. Ее привозили в бочках, и если кому-либо удавалось добыть полстакана воды в течение дня, то это было счастье. С каждым днем во время упражнений все больше людей теряло сознание.
Началась война. Террор в лагере усиливался. Мы понимали, что все это не предвещает ничего хорошего. Вызывали тревогу сведения о быстром продвижении немецких войск в глубь страны. Необходимо было подготовиться ко всяким неожиданностям. В лагере находилось несколько тысяч человек, и вопрос о спасении их жизней был главным на наших совещаниях.
Однако события неожиданно приняли совершенно иной оборот. Вечером (кажется, это было 17 сентября 1939 года), когда нас загнали на нары, нам удалось уловить какое-то необычное движение полиции в лагере. Быстро группами они переходили из блока в блок. По нескольку раз входили в каждую камеру, по спискам вызывали некоторых узников и уводили с собой.
Всю ночь слышно было, как грузили на повозки какие-то металлические предметы. В молчании, сдерживая дыхание, прислушивались мы к каждому шороху, к каждому голосу, которые доносились до нас со двора. Никто, однако, не отваживался взглянуть в окно, так как нас предупредили, что каждый, кто высунется, получит пулю в лоб. Удалось услышать несколько глухих выстрелов из карабина. После полуночи всякое движение на дворе прекратилось. Погашены были все фонари, освещавшие внутренний двор. Никто не спал. Все бодрствовали и ждали, что будет дальше. Начинало светать. Мы напряженно всматривались в направлении «аиста» (будка над стеной, в которой беспрерывно находился полицейский с пулеметом).
Из темноты вырисовывались контуры будки. Никаких признаков жизни во дворе. Мы почувствовали себя свободнее. Начинаем разговаривать не шепотом, а вполголоса. Кто-то стал утверждать, что над стеной полицейского нет. Не видно было торчавшего ранее ствола пулемета. Наконец все убедились, что плац перед тюрьмой пуст и на нем ни души.
Другая группа людей прислушивалась у дверей. В коридоре тишина. Приглушенно окликнули товарищей из камеры по ту сторону коридора. Окна их камеры выходили на шоссе. Вполголоса сообщили нам, что не видно полицейских у ворот, но предупредили, чтобы не выходили из камер — может быть ловушка. Наконец из одной камеры заключенные вышли в коридор. Подошли люди из города и, отворяя двери, подтверждали, что полиция ночью убежала из Березы.
Красная Армия перешла границу.
Мы свободны!
Двумя неделями раньше, когда во дворе короновской тюрьмы стали рваться немецкие снаряды, братья Сергей и Иван вместе с товарищами по заключению взломали несколькими мощными ударами дверь камеры, помогли освободиться остальным заключенным и пошли на восток.