Последний эпос западного мира
Когда умирают кони — дышат, это общеизвестно. Когда умирают цивилизации — остается эпос. Если повезет, конечно. Давно уже нет тех городов Шумера, которые строил или сжигал энси Гильгамеш, а сам Гильгамеш все плывет за недостижимым цветком бессмертия. Не получив бессмертия, он-таки его получил, вместе с Шумером, Аккадом, и всеми городами, которые строил и жег. Давно уже боги Олимпа не спускаются к смертным — ни для любви, ни для боя. Брезгуют, наверное. Разве что во второсортных голливудских фильмах могут мелькнуть, но там конкуренция плотная, и богов Олимпа потеснили боги Асгарда. Мужик, который дерется молотком, понятнее и ближе, чем мужик, который кидается молниями. У Тора был молот, у Зевса не было молота. Тор Зевса задвинул.
Зато остались божественные стихи, и кто не вздрогнет даже сегодня, читая про гнев Ахиллеса. Или про гостеприимство свиноводов, например:
«Странник, — сказал, — не угодно ль тебе поросятины, нашей
Пищи убогой, отведать — свиней же одни беспощадно
Жрут женихи, не страшась никакого за то наказанья».
Мир европейской цивилизации — он же мир белых гетеросексуальных мужчин — вырос из Древней Греции (может, как колос из зерна, а может, как вырастает ребенок из одежды, которая вчера была впору, а сегодня тесна). У истоков этого мира стоит великий Гомер. И у развалин этого мира стоит Гомер, правда, маленький: Гомер Симпсон. Который, кстати, всем прочим блюдам предпочитает свиные отбивные с яблочной подливкой, и от поросятины точно бы не отказался
1.
Итак, мир гетеросексуальных белых мужчин. На протяжении многих веков, пока христианство дооформляло выросшую из греческих туник европейскую цивилизацию, все эти три свойства были базовыми для достижения успеха. Нет, даже и они успеха не гарантировали, но отсутствие любого из них превращало человека в аутсайдера, которому приходилось или бороться со страшной силой за место под солнцем, или скрывать природные свои наклонности. Человек с отличным от белого цветом кожи мог претендовать в этом мире на должность слуги, раба, мог оказаться объектом этнографического интереса, — и не более того. При этом мир гетеросексуальных белых мужчин расползался по карте, стремясь поглотить мир обычный. Гетеросексуальные белые мужчины считали, что мир принадлежит им по праву рождения, или, точнее, потому что у них есть скорострельные ружья, митральезы и пулеметы. Их пехота умеет держать строй, их корабли превосходят любые туземные, и если какой-то богом забытый угол планеты миром белых гетеросексуальных мужчин еще не съеден, значит, белые гетеросексуальные мужчины туда просто не добрались. Пока.
Женщина могла и в единоличные властительницы выбиться при везении, во всяком правиле есть исключения, но все же обычный удел для женщины в этом мире — быть бессловесной служанкой для своего мужчины. Или красивой куклой, если речь о верхних стратах. А гею, даже если он родился королем, приходилось натужно изображать страсть к особам противоположного пола, естественным порывам предаваясь тайно, — это вопрос выживания. Хотя, казалось бы, с учетом нравов древних пластических греков, тут все могло бы сложиться и по-другому. Но не сложилось.
Этот мир казался вечным, это был набор правил, которые не ставились под сомнение. Белые гетеросексуальные мужчины веками спорили о самых разных и довольно увлекательных вещах — о том, есть ли бог, существует ли причинность, реален ли реальный мир, исходит ли Дух святой от Сына, имеет ли монада окна и можно ли приплыть из Испании в Китай, если двигаться на Запад. Не вызывали сомнения только три вещи: бремя белого человека в том, чтобы править прочими, женщина — почти человек, но долг ее — служить человеку, а все, что за гранью представлений о норме — извращение, грех, безумие или преступление (или одновременно все перечисленное).
Однако уже в XIX веке на миропорядок белых гетеросексуальных мужчин начались атаки (которые и тогда, и позже вдохновляли, как правило, белые гетеросексуальные мужчины, усомнившиеся в собственных базовых ценностях). Рабы перестали верить в то, что бог создал их для рабства, женщины потребовали человеческих прав, позже прочих, уже в ХХ веке того же захотели и геи. И стены привычного мира сначала покрылись мелкой сетью трещинок, а потом рухнули.
На руины влез, хлопая круглыми глазами, круглый мужчина. Белый гетеросексуальный мужчина, однолюб, многодетный отец и ревнитель семейных ценностей. В руках у него — пончик, такой же круглый, как и он сам. И вот уже 29 лет сотня стран следит за тем, как он пытается на этих руинах жить, как будто ничего не случилось.
2.
Семь городов Греции бились за право называться родиной Гомера. В Америке Спрингфилдов без малого тридцать, и каждый хотел бы быть тем самым, где живут Гомер Симпсон, его жена Мардж, их дети — Барт, Лиза и Мэгги, бармен Мо, директор Скиннер, учительница Крабаппл, бессердечный миллиардер Монтгомери Бернс, влюбленный в него без памяти Вейлан Смитерс, клоун Красти, дураковатый Милхаус ван Хутен и прочие герои самого длинного в истории человечества сериала. Эпосу ведь и положено быть бесконечным, хотя, поговаривают, тридцатый сезон «Симпсонов» может оказаться последним.
Звезды в очередь выстраиваются, чтобы попасть в сериал и сами себя озвучивают. Даже если ради этого приходится идти на жертвы: Майкл Джексон, большой фанат «Симпсонов», по условиям контракта с Sony Music не мог петь в чужих шоу и упоминаться в титрах. Так появился эпизод «Совершенно безумный папа», где попавший в психушку Гомер знакомится со здоровенным белым парнем, который считает себя Майклом Джексоном. Гомер, видимо, единственный человек в Спрингфилде, да и в мире, который не знает, как на самом деле выглядит Джексон, вокруг этого и строится сюжет. Озвучивал сумасшедшего толстяка некто Джон Джей Смит. Но сразу после выхода серии тайна растаяла — весь мир узнал голос Майкла.
Всесильный медиамагнат Руперт Мердок, которому, кстати, принадлежит канал FOX, где выходят «Симпсоны», озвучивал в сериале сам себя: в одном из эпизодов Мердок сидит в таверне Мо, и, увидев в телевизоре FOX News, просит переключиться на нормальный канал с нормальными новостями. Это высокий, не всякому доступный уровень самоиронии.
Перечислять всех певцов, актеров, комиков, телеведущих, спортсменов и политиков, отметившихся в «Симпсонах», — дело долгое. Нам важно только зафиксировать, что все эти серьезные, успешные и просто великие люди готовы были терпеть издевательства выдуманных персонажей, чтобы побыть партнерами нарисованного лысого толстяка.
3.
Едва ли Мэтт Грейнинг собирался создавать последний эпос, смешной и страшный рассказ о гибели мира белых гетеросексуальных мужчин, когда презентовал продюсеру Джеймсу Бруксу идею мультипликационных короткометражек о жизни типичной американской семьи. Но что вышло — то вышло, причем вышло практически сразу. Это, наверное, и есть гениальность — умение не задумываясь ухватить эпоху за хвост и суть ее выразить парой штрихов.
Гомер Симпсон, конечно, вот уже тридцать лет делает вид, что он хозяин вселенной. Что все, как сто, и двести, и триста лет назад. Он — белый работающий семьянин, живущий в самой сильной стране мира, — пуп земли. Но даже и со страной не все так просто. Когда Гомер заявляет: «Через двадцать лет мы будем править миром», родные глядят на него как на безумца, и ему приходится выкручиваться: «Разве мы не Китай?»
А он на самом деле — глупый, несчастный, окруженный мудрыми женщинами, которые на самом деле им и миром крутят, как хотят. Он сталкивается с вызовами нового мира, больно бьется об острые углы этого нового мира (чаще всего — буквально, и чаще всего — головой), и давно смирился с тем, что этот мир его просто терпит. Даже его работа — то, что всегда давало таким как он право глядеть свысока на прочих, — уже как бы и не его. Он не нужен и даже опасен на своем месте (а он, между прочим, инструктор по безопасности на атомной станции), рабочие в Индии умеют делать его работу лучше, и, что немаловажно, дешевле. В мире победившей толерантности он отчаянно держится за присущую настоящему мужчине грубость, которая и для его соседей, и для зрителей, смеющихся над его бедами, перестала быть ценностью. В мире, где правит бал диктатура здорового образа жизни, он — за пиво и жареное мясо. Он уже не способен издеваться над геем, но способен гея испугаться. Или подстроиться: так, узнав, что на регистрации однополых браков можно неплохо заработать, Гомер бросает плакат «Спрингфилд — не Содом», и бежит получать свидетельство священника, чтобы поженить всех, кто вожделеет официального оформления отношений. Но эти попытки вписаться в новую реальность не отменяют главного: он из вчера, он кончился, он — памятник цивилизации, которой больше нет.
Такие как он сотрясали мир великими войнами, писали великие книги, рисовали великие картины, открыли его Америку и уничтожили ее коренное население. Но именно он — нелепый, неуклюжий и туповатый, — оказался единственным наследником всех этих великих.
Эпос всегда или про сотворение мира, или про его же крушение. «Симпсоны» про крушение. Про гибель богов. Про то, как из белых гетеросексуальных богов получился толстяк с пончиком.
«Симпсоны» — смешной сериал, с отлично разработанными персонажами, с продуманными сюжетами, и с лучшими в мире шутками. Но главная тайна его успеха — как раз в возможности если не понять, то почувствовать: мы с Гомером живем на границе двух миров, мы видим, как рушится целая цивилизация, мы понимаем, как ценности ее становятся мусором. И мы с Гомером совершенно не понимаем, какие ценности придут этому мусору на смену, и как мы с этими новыми ценностями будем уживаться.
Но умирать вместе с миром не собираемся. Зачем, когда можно заказать еще кружечку? Мо, наливай!
4.
И да, стоит сказать: этот толстяк все-таки кое-что умеет. Умеет, например, упаковать в три фразы короткого диалога традицию того юмора, который умирающая теперь цивилизация оттачивала веками, — от Аристофана и до Тарантино.
Гомер тонет в смоляной яме, его вытаскивает слон (не важно сейчас, откуда там взялся слон).
— Это пернатое спасло мне жизнь, — с удивлением констатирует Гомер.
— Папа, пернатые, — это птицы, — поправляет отца всезнающая зануда Лиза.
— Это слон, детка, это слон, — возражает отец, грустно и мудро.
Zed’s dead, baby, Zed’s dead.
Здесь, пожалуй, не только все европейское умение смешно шутить спрятано, но еще и Людвиг Витгенштейн, однако оставим посвященным этот ребус.
«Симпсоны» — как энциклопедия, в них — вся культура гибнущей вселенной. Пересказы — из ХХ века пришедшие, веселые, почти издевательские, абсурдные и краткие, по три, а то и по четыре на серию, — лучших книг, оставшихся от мира белых гетеросексуальных мужчин. Библия, «Гамлет», «Моби Дик», и даже «Атлант», который расправил плечи, и к списку лучших книг отношения, конечно, не имеет (его еще и написала женщина), но, может быть, в памяти нового человечества останется, — именно потому, что упомянут в последнем эпосе западного мира.
Да, разумеется, «Одиссею» того, настоящего, большого Гомера в «Симпсонах» тоже пересказали. А соратников, которых Цирцея превратила в свиней, Улисс-Гомер просто сожрал. Очень уж он любит ее, поросятину нашу.
Там есть пародии на лучшие фильмы, и намеки на главные картины — от Леонардо до Бэнкси. А чтобы упаковать всю бунташную философию ХХ века, американскому толстячку и вовсе хватило одной фразы.
Глядя на звездопад с крыши своего особнячка Гомер говорит домочадцам:
— Жаль, что Господь до этого не дожил.
И правда, жаль.
5.
А мы вот дожили. Белые гетеросексуальные мужчины, которые начали взрослеть примерно тогда же, когда в «Шоу Трейси Ульман» показали первые серии будущих «Симпсонов», готовились жить еще в том, старом мире, и даже успели в нем немного пожить. Теперь можно спокойно изображать, что мы-то всегда были политкорректными, и с чистым сердцем поучать молодежь. Потому что у нас все было, а у них — … Может, еще увидим. Наверное, не в «Симпсонах» — людям, другого мира не знавшим, ближе таранного типа юмор.
Олимпийское это спокойствие, умение с миром легко прощаться или не замечать его гибели, как не замечает ее Гомер Симпсон, не всякому, конечно, дано. Старый мир уходит не без боя. Отсюда — Трамп, отсюда — брекзит, отсюда — Россия, взявшая курс на возрождение средневековья.
Кстати, в «Симпсонах» есть эпизод, где веселые куклы на Красной площади оказываются маскировкой для танков, а из Мавзолея выходит воскресший Ленин. «Это, — как говорится, — уже было в «Симпсонах», но здесь авторы сериала, при всей их очевидной гениальности, не угадали. Мы рвемся дальше. То есть ниже. То есть глубже.
Однако хотелось бы, чтобы нас будущие археологи, которые по «Симпсонам» станут восстанавливать подробности гибели мира белых гетеросексуальных мужчин, не из-за танков этих запомнили. А, например, благодаря алкометру, принадлежавшему бармену Мо. Там знаком для последней стадии опьянения — после всяких «в хлам» и «в стельку», — два слова, одинаково понятные людям по ту и эту сторону океана: BORIS YELTSIN.
Текст: Иван Давыдов
