Терри Пратчетт
Инаугурационная профессорская лекция в Тринити-Колледж, Дублин, 4 ноября 2010 года
Мне нравится Тринити-Колледж. Надеюсь когда-нибудь еще раз там побывать, хотя сейчас у них кто-то новый во главе, поскольку профессор Дэвид Ллойд теперь заведует Университетом Южной Австралии — очень далеко от Дублина. Когда они предложили мне стать профессором, я спросил: «Вы с ума сошли?»
Они ответили: «Да. Мы ирландцы.»
Дамы и господа университета, и уважаемые гости.
К собственному удивлению, я обращаюсь к вам, как последний и самый сомнительный профессор. Только недавно я не мог даже написать «академик» и теперь я один из них.
Приветствую вас как автор пресловутого Плоского мира, который три десятилетия писал человек с только одной пятеркой в дипломе, и поскольку ее поставили за журналистику, она скорей всего не считается. Хотя, странным образом, иногда я натыкаюсь на свидетельства того, что создаю академиков. За годы я получил довольно значительное количество писем от благодарных родителей, рассказывающих мне, что их сын — а это обычно их сын — в руки не брал книг, пока не обнаружил Плоский мир, и внезапно он начал читать словно демон, и прорвался в университет, и я всегда смущен, но рад, когда профессора говорят, что помнят, как стояли в очереди за моим автографом, когда им было девятнадцать. Смущен и рад, да, и еще чувствую себя очень, очень старым.
Этот вечер может стать весьма интересным экспериментом для всех нас, поскольку вот что вы сделали, дамы и господа, — вы взяли и добыли себе настоящего рассеянного профессора. Всем известно, потому что я приложил все свои силы, чтобы это было известно, что у меня странная форма Альцгеймера, которая называется задняя корковая атрофия, и которую я бы описал как топологическую версию традиционной болезни. Если кратко, у меня топологические проблемы, когда дело доходит до сложностей вроде вращающихся зеркальных дверей, где мне нужно напряженно думать, чтобы понять — выхожу я или захожу. Хотя, по правде, я большую часть жизни провел, не зная выхожу я или захожу. Еще стало проблемой надевать трусы по утрам, пока я не понял, что для решения нужно перевернуть ситуацию в голове и посмотреть с другого направления. Как все разумные мужчины моего возраста, я ношу брифы с Y на передней части (надеюсь, вы записываете), но как бы я ни пытался, шансы надеть их правильно 50 на 50. Дело не в том, что я не знаю, куда засовывать ноги, и они никогда не оказываются на моей голове, но разобраться, где зад, где перед — это другая история. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что нет смысла возиться с трусами из-за того, что мои координация моих глаз и мозга испытывает сложность с их деконструкцией. Таким образом, если Y оказывается не на том месте, просто спустите проклятую штуковину на пол, обойдите ее и снова наденьте с противоположной стороны — работает каждый раз. Плюс, разумеется, оздоровительное упражнение.
Я не буду извиняться за то, что рассказываю вам это, особенно поскольку несколько пожилых джентльменов, слыша это признание, подумают: «Чертовски хорошая идея! Я должен попробовать!»
В любом случае, я должен сказать, что вчера — и тот день снова начался с оздоровительной прогулки вокруг трусов, я зашел, правильно скоординированный в паховой области, в свой офис, где я работаю над вторым черновиком романа и это чертова литература, и сейчас я уже знаю, когда я в хорошей форме — я практически летал.
Обычно, если рядом нет теплого тела, чтобы помогать мне с ранними черновиками, я диктую большую часть компьютеру, что дается гораздо легче любому, кто происходит от болтливой обезьяны. Это не идеально, поскольку Первый Закон Пратчетта о Цифровых Системах заключается в том, что если они достаточно сложны, то действуют совершенно так же, как аналоговые системы, и у них возникают собственные идеи. Ситуация, будто верхом на хорошей, но нервной скаковой лошади: ты понимаешь, когда она готова пуститься галопом и когда нужно ее притормозить. В любом случае, даже если мои способности к печати чудесным образом вернутся, я продолжу рассказывать истории, потому что истории нужно проговаривать.
Пока я с вами, в Дублине, я буду говорить с молодыми людьми — то есть, с теми, кто младше меня — которые, даже с риском для собственных душ, хотят зарабатывать писательством, и у всех у них есть чудесная возможность выяснить, что мои работы, по крайней мере первый черновик, совершенно инстинктивны, пока я смотрю фильм в своей голове, и только на втором черновике я подступаюсь к тому, что собираюсь сказать.
Это мне напомнило: много лет назад, я говорил людям, что на самом деле не знаю, как писать и оставлю эту дискуссию, цитирую: «умным чувакам в университетах». С тех пор эту цитату вернул мне ваш декан по исследовательским работам — достойный парень, но по моему мнению слишком худой для этой должности — заметив, что теперь я один из этих умных чуваков! Официально! Я был потрясен, а ведь вся моя жизнь состояла из потрясений, о чем я еще расскажу…
Как бы там ни было, есть и досадная неприятность. ЗКА путает мою память, и для меня почти невозможно читать записанную речь. Запись означает, если говорящий надеется удержать аудиторию, что его взгляд должен легко переходить с тщательно подготовленного текста на аудиторию. У меня отняли эту силу. Так что я попытаюсь произнести речь по памяти и с помощью моего почтенного ассистента Роба Уилкинса, с которым я договорился, что он, периодически, учитывая, что все мы здесь друзья, будет перебивать меня, когда посчитает нужным, замечаниями вроде: «Ты им не рассказал о гиппопотаме, старый слабоумный пердун», в каковых случаях я буду отвечать: «Благодарю, но будь добр запомнить на следующий раз, что правильно говорить “Проф. Сэр Слабоумный Старый Пердун, Офицер Ордена британской империи, и Дежурный по Доске”, будь так любезен.»
Почему я все это рассказываю? Потому что такова правда этого мира, и мир становится старше, а я, с моей техникой, удачливей многих других.
Дважды, когда я говорил о вещах вроде Альцгеймера и эвтаназии, всегда готовые помочь христиане сообщали, что я должен попытаться рассматривать свою болезнь, как дар от Бога. Лично я предпочел бы коробку конфет. В любом случае, в этом может быть какая-то правда, поразительно искаженная правда, потому что болезнь заставила меня посмотреть на мир, как и на трусы, с новой перспективы, что, по словам Г.К. Честертона, и является ролью фэнтези. И теперь я живу в своего рода фэнтези, и я узнал, что во мне растет твердость, о которой я никогда не подозревал, взгляд на мир, по сравнению с которым Боб Дилан может выглядеть, как человек слегка раздосадованный правительством. Не так давно я легко дрейфовал по миру, иногда мягко отталкиваясь от берегов. Я начал открывать глаза, что привело к ужасной склонности задавать вопросы власти, потому что власть, которой нельзя задавать вопросы, — это тирания, и я не приму ее, даже если это тирания небес.
Но все-таки задавать вопросы власти, это, в принципе, не атака на нее, хотя власть всегда именно так и считает, поскольку власть должна постоянно подтверждать свое право на правление; и если это делается силой, это означает, что мы имеем дело с тиранией. Святые небеса, не могу поверить, что я рассказываю об этом ирландцам! Просто подумайте: четверть часа рационального мышления и англичанин превращается в ирландца.
Недавно организация, расположенная недалеко от моего дома, вынуждена была сократить штат. Они вызывали своих сотрудников в офис какого-то функционера, который им сказал, что, цитирую: «они были удалены». Это попало в местные новости, но самое удивительное, что никто, после столкновения с этим далеком, не вмазал ублюдку и не поджег его стол. Я бы внес за них залог.
Мы живем в продажном мире, которым по большей части управляют считающие люди, и, поскольку они могут считать людей, они думают, что люди — это цифры. Мы принимаем полуправду, мы научились думать, что должны делать, как говорит правительство, хотя на самом деле правда в том, что правительство должно делать то, что мы ему говорим. Правительства боятся. В Англии, в отличие от Ирландии, где, как я понимаю, вы можете лупить друг друга удовольствия и развлечения ради как на свадьбах, так и на похоронах, правительство не любит референдумы, потому что это бы означало, что глупые люди, то есть люди, которые не политики, принимали бы решения, которые лучше оставить глупым и, как мы все больше и больше убеждаемся, нечестным политикам. Они презирают нас пока не приходит время выборов, во время которых они притворяются, что это не так.
Тем временем на Среднем Востоке три человека, верящих в одного и того же Бога, вцепились друг другу в горло? Насколько глупым может быть наш вид? И мы продолжим быть глупыми, пока не поймем, что Железный век прошел. Я пишу фэнтези и я бы не смог придумать ничего подобного.
Наверное вас не удивит, что среди моих предков были ирландцы, но я подозреваю, они у всех были, как все мы, в некотором смысле, в родстве с Шарлеманем.
У моей мамы, которая к сожалению уже не с нами, был ирландский дедушка, рассказывавший ей в детстве истории и радовавшийся, рассказывая, как она передавала их мне, когда я был совсем маленьким. Я был слишком юн, чтобы их запомнить, но иногда я подозреваю, что многие из них скрывались в далеких уголках моего подсознания, ожидая момента, чтобы вырваться, когда, к ужасу богов литературы, в мои руки попал первый текстовый процессор. Я почти уверен, что одна из них показалась в «Дамах и господах», поскольку у этой книги неуловимо ирландская конструкция.
Я многое должен родителям. Моя мама видела, как меня произвели в рыцари, но знаете, она бы гордилась еще больше, если бы могла рассказывать о «моем сыне, профессоре». Они вырастили меня с добротой, где необходимо, с короткими и эффективными периодами строгости и — спасибо за это их последнее решение — совершенно безо всяких религиозных убеждений. Насколько мне известно, никто из моих родителей не ходил в церковь во взрослом возрасте с религиозным умыслом. Я знаю, что кто-то с маминой стороны был католиком, но только потому что однажды, когда мне было шесть лет, я нашел распятие и — чем очень ее развеселил — подошел к ней с крестиком в руках и сказал: «Мам, я нашел палку с акробатом на ней!» И хотя, насколько я знаю, она никогда не молилась, акробат переезжал с ней в каждый дом и после ее смерти я перерыл все ее вещи, пока его не нашел. Он лежал передо мной, когда я писал эту лекцию. Я всегда считал его примером для подражания, но, возможно к сожалению, «Происхождение видов» попалось мне раньше Библии.