Он ознаменовал расцвет венгерской оперетты, партию «Красотки кабаре!» из его «Сильвы» напевали во всех концах света, но музыка оборвалась, когда на пути встала 16-летняя статистка из Перми в протершемся на локтях платье. Следующие 23 года гениальный композитор Имре Кальман был счастлив, несмотря на измены и миллионные траты своей молодой жены. Но вот с творчеством больше не заладилось.
Cентябрь 1953 года, Париж, прекрасный дом, столовая. Невысокий, близоруко щурящийся старик наклоняет голову, принюхивается: он вдыхает аромат горячего, острого, как огонь, венгерского гуляша, который ему нельзя есть.
Это знаменитый композитор Имре Кальман, через месяц ему исполнится 71 год, теперь он наслаждается тенью прежних ощущений, памятью о том, что приносило радость. Чудес не бывает – 23 года назад он начал новую жизнь, вернул молодость, но больше этого не произойдет. Из соседней комнаты доносится женский голос, Кальман поднимает голову, а сиделка – брови. Ей показалось, что за эту секунду ее подопечный скинул лет десять.
Эммерих Коппштейн (звучная фамилия Кальман была псевдонимом),сын преуспевающего торговца зерном из маленького городка Шиофок, что на озере Балатон, рос в дружной, благополучной еврейской семье, но потом его отец разорился.
Карл Коппштейн хотел превратить родной Шиофок в преуспевающий курорт, и его подвел размах: городок украсили новые гостиницы, ипподром и театр оперетты, а к ним пришли судебные исполнители. Старая служанка называла судейских «писателями», с тех пор Кальман не любил этого слова.
У Коппштейнов все описали, их выставили из дома. Семья перебралась в Будапешт, где первое время маленький Имре жил у тети. Позже он подрабатывал переписчиком, не окончив гимназии, давал уроки, обходя учеников пешком, из-за безденежья слушал концерты в фойе, прижав ухо к двери в зрительный зал. От скудной еды и частых унижений он вырос невысоким, замкнутым, все время ожидающим подвоха, неуверенным в себе.
Зато семья радовалась его деловой хватке: их Имре никогда не ошибался с гонорарами и процентными отчислениями. Так он дожил до 48: прославился, разбогател, похоронил горячо любимую гражданскую жену Паолу Дворжак, так и не обзавелся детьми.
Тут Кальман и влюбился в шестнадцатилетнюю девочку – статистку, заключившую контракт с обанкротившейся кинокомпанией «Саша», нищую, как церковная мышь, русскую эмигрантку, уроженку Перми Веру Макинскую.
Среди статисток случались истории и похлеще: подруга Веры вышла замуж за индийского магараджу и процветала. Кончилось все, правда, плохо: через много лет, когда она решила развестись, ее сбросили со стены, а потом отрезали ей голову.
Но магараджа был чужаком, а Кальман – гордостью Вены, по местным меркам у этого сюжета был другой масштаб. К тому же коллеги, родные, да и весь город уже женили Кальмана на его старой подруге, красавице киноактрисе графине Агнессе Эстерхази. Это была давняя, прочная связь, умирающая Паола ничего не имела против – она видела в Агнессе свою преемницу. После смерти Паолы Агнесса развелась с мужем, бароном Конрадом фон Гетцендорфом, братом бывшего начальника австрийского генштаба, и приготовилась к переменам. Но с предложением Кальман не спешил. Потом они поссорились, он узнал, что у Агнессы интрижка с их общим знакомым, кинопродюсером. Надолго бы их это не развело, но у Веры была своя магия.
Она знала, что Кальман – знаменитость и миллионер, больше ей не было известно ничего, но только это и было важно.
Никто не рассказал ей, что, учась в гимназии, он сам зарабатывал на музыкальную школу, что юридический факультет Кальман совмещал с музыкальной академией. Что он мог бы стать пианистом-виртуозом, но от бесконечных занятий у него перестал сгибаться мизинец.
Кальман прекрасно сочинял серьезную музыку, но на нее не находилось ни издателей, ни исполнителей, зато первый же его шлягер, «Песенку про комнатную киску», насвистывал весь Будапешт, а его первую оперетту «Осенние маневры» – ему она казалась падением – ждал оглушительный успех.
Она не понимала, что лучшие оперетты Кальмана поднимаются над жанром и говорят о времени то, чего не скажут десятки умных книг. «Королеву чардаша» («Сильву») ругали и правые, и левые, и монархисты, и либералы. Скандаливших на премьере офицеров смог унять только эрцгерцог Карл, вставший в ложе и скомандовавший: «Смирно! Молчать!» Но оперетта шла с огромным успехом.
Через ставивших самодеятельные спектакли австрийских пленных она попала на сцены русских театров, неведомо как заполонила сцену воевавшей с Австрией Франции, оказалась и в Англии, а о союзной германской империи не приходилось и говорить.
У паливших друг в друга французских и германских артиллеристов была одна и та же традиция, они напевали: «Красотки кабаре!..» Музыковеды писали, что Кальман вдохнул в умирающий жанр новую жизнь, что венгерские народные мотивы обновили кровь оперетты, но Веру занимало другое. Она жила в жалком пансионате с туалетом в коридоре, у нее было одно-единственное, протертое на локтях платье, кофе в кафе «Захер» на Кертнерштрассе девушка пила в долг.
Кальман был человеком привычек, он постоянно сюда наведывался, и Вера не сводила с него глаз, пытаясь приворожить взглядом. Шансом это назвать было нельзя, но она в него верила. Кроме этого у 16-летней девочки из Перми, чья мать не слишком удачно вышла замуж в Бухаресте, не было ничего.
И Кальман заметил юную статистку. Это было величайшее событие всей ее жизни, он представился, договорился о свидании. На него Веру собирал весь пансионат, у нее даже чулки были чужими. Так начался роман, продолжавшийся целый год. Она получила маленькую роль в ставившейся в театре «Ан дер Вин» оперетте Кальмана «Герцогиня из Чикаго».
Он купил ей платья, она съездила с ним в Венецию. Но предложения ей Кальман не делал: он был тяжелым, мнительным человеком и боялся испортить жизнь несовершеннолетней
Вместо этого он попытался устроить ее в лучшую театральную школу Европы, работавшую при Немецком театре в Берлине. Веру экзаменовал его глава, Макс Рейнгардт, знаменитый режиссер – она казалась Кальману воплощением всех талантов, и он попросил его посмотреть свою протеже. Но как актриса она была совершенно бездарна, и из этого ничего не вышло.
В конце концов в Вену приехала мать Веры, тертая женщина, знающая, как надо вести дела с влюбленными немолодыми мужчинами. Вера сказала Кальману, что уезжает вместе с ней в Бухарест, и в последнюю минуту он перехватил их на вокзале.
Тут же было сделано предложение, оно было принято. Мама сказала, что у нее нет ни копейки на дорогу, и Кальман отдал ей свой пухлый бумажник. Свои вещи невеста сдала в камеру хранения, сказав, что забирать их не станет. Бережливый Кальман был поражен. Это были цветочки, еще большее потрясение он испытал после свадьбы, когда Вера купила шесть дорогих шуб сразу.
Мыльную оперу» на этом можно было бы и закончить: вот хэппи-энд, влюбленные счастливы, Вера родит троих прекрасных детей. Но за 23 года после женитьбы Кальман написал всего четыре не слишком удачные оперетты.
Поневоле кажется, что родившаяся в Перми хваткая барышня лишила его творческой силы. Кальман не Самсон, Вера Макинская не Далила – чудес тут не было. Прежде он был сконцентрирован на успехе и страшно боялся поражений. Законченный невротик, перед своими премьерами Кальман ясно представлял провал и позор, всеобщую обструкцию и разорение. Он побеждал, но был несчастен.
Первая гражданская жена Паола Дворжак устроила ему такую комфортную жизнь, что он жил словно в выложенной шелковой ватой капсуле.
Юная Вера вторглась в отлаженный, словно швейцарские часы, комфортный, как пуховая перина, изобилующий милыми хозяйскому сердцу мелочами мир, словно шаровая молния. Она уволила старых слуг, заставила мужа сменить квартиру на небольшой дворец, начала приглашать гостей. В их особняке то и дело веселились десятки незнакомых Кальману людей, Вера танцевала до упаду.
Вера ополчилась на либреттистов Кальмана, с которыми он работал всю жизнь. Она заставляла мужа совершать долгие прогулки, покупала ему новые костюмы, тормошила его и так, и сяк, выбивая из привычной колеи. Вера родила ему троих прекрасных детей, и сумела поглотить мужа полностью, не оставив места для музыки.
Он, практически, перестал писать. А когда ему исполнилось 60, Вера ушла от него.
Расставание с Европой и Верой
В конце 1930-х, когда в Европе начал устанавливаться новый порядок, для евреев начались «чёрные дни». Правда, Кальмана это не коснулось. Поскольку когда-то на фронте мелодии из «Королевы чардаша» напевал и ефрейтор Гитлер, он пожаловал своим личным приказом композитору звание «почетного арийца». Кальман им не воспользовался, а уехал с семьей в родную Венгрию, потом в Цюрих, а потом в Париж. Вера мечтала жить во Франции, но Кальман понимал, что грядёт большая война, и нужно уносить ноги.
В 1940 году они оказались в США. У Кальмана не клеилось с работой, а Вера в это время познакомилась с молодым и очень богатым французом, который сделал ей предложение. Вера тут же подала на развод, оставив детей своему уже немолодому супругу.
Кальман же писал ей полные любви письма, просил о встречах, был уступчив и кроток. И Вера сдалась.
Впрочем, не исключено, что она решила, что в отличие от жениха ей бывший муж разориться не может – ведь, война закончится поздно или рано, и театры снова будут работать. А кому, как не ей знать, как надёжно работают авторские отчисления. Вера вернулась, Кальман был счастлив, но писать, как прежде, не стал.
Последние дни Кальмана
Свой век Кальман доживал в любимом Верой Париже. Его жена еще могла нравиться и была полна сил, дома она появлялась редко. Кальмана опекала сиделка. Ему доставались протертые кашки – ее он просил есть пряные деликатесы, пить коллекционные вина: старый композитор наслаждался их видом и запахом.
В сентябре 1953 года, за месяц до смерти, он жадно ловил тени былого, цеплялся за отголоски прежних ощущений. Его мир исчез. Современники Сильвы, Эдвина и Бони, старый император Франц Иосиф и надменные гвардейцы, веселые студиозусы и кокетливые барышни в шляпах величиной с велосипедное колесо исчезли, как дым.
Других и вправду сожгли: сестры Кальмана погибли по дороге в концлагерь. А он остался, но с жизнью его связывали только милые сердцу запахи, дети да высокая, красивая, ветреная женщина, которую он любил больше всего на свете.