Проснулся он быстро. Услышав первый посвист утренних синичек. Улыбнулся. Синички сказали что день светлый и погожий.
Вставать утром всегда проблема. Особенно если оттягиваешь время бодрствования до поздней ночи. Но сегодня не так. Выходной. Значит свобода.
И тут возникает соблазн. Тело не хочет вставать. Хочется открыть глаза, потом опять вздремнуть, потом полежать держа книжку перед глазами, но думая о своем, ощущая телом уют нагретой постели.
Но нет. Он уже давно запретил себе такую роскошную потерю личного времени. Потому что еще сияет утро, но трещина ночи уже присутствует. И туда постепенно утекает день — его свет, его краски и динамика. А трещина все растёт, пока не превратится в полноценную ночь.
Он подумал что смерть, тоже в сущности такая трещина, куда убывает потихоньку и незаметно вся жизнь, а смерть растёт.
Подумав о смерти расстроился. Дураки были те мудрецы, что все время талдычили — помни мол о смерти. Смерть надо забывать! Хотя в самой попытке забвения, всегда маячило это жестокое знание. Мы смертны.
Он не любил ночь и не любил смерть.
Встал. Пошёл чистить зубы, подсмыкивая старенькие пижамные брюки и спотыкаясь со сна, но торопясь избавиться от гадкого вкуса и запаха во рту. Еще одно напоминание. Мы тленны.
Главное правило для выходного дня — чтобы ничего не происходило.
Обычная бытовая, привычная жизнь. Жизнь для себя. Без телевизора, без новостей, без телефона.
Странные люди встав с утра устремляются к телевизору и сидят смакуя чужую жизнь. А там кого-то любят, потом предают, кого-то уже убили или только собираются, и слёзы и крик и опять слёзы. Особенно бабы. Очень любят смотреть на слёзы, и сами потом плачут.
Нет. Мы сейчас заварим кофе, съедим поджаристого хлеба с клубничным джемом и выкурим папироску.
Папироска в его мире — очень важная вещь. И доставать её всё труднее.
Чтобы настоящий «Беломор». Питерский. Только там натуральный табак, а не резаная бумага и опилки в химическом соусе.
Это все что осталось от старого мира.
Конечно на улице он папиросы не курит. Люди тогда начинают удивлённо таращить глаза, думая бог знает что.
Для выхода он держал китайские сигареты «Панда», тоже неплохие и тоже редкие.
Задумался, добавлять в кофе немного коньяка или нет? Нет. Замутнять сознание лучше в будни, когда нужно выдержать тяжесть трудного дня.
Сегодня только чистый кофе. Крепкий и ароматный. И горький.
Кофе должен быть горький. Даже чтобы немного вязло во рту. Так пьют арабы. Они понимают вкус кофе.
Позавтракав он пойдёт на прогулку.
Сейчас зима, поэтому так важны голоса синичек. Они гармонизируют пространство своим свистом.
И не просто свистят, а иногда говорят по человечески.
Одна недавно пела: — Светит, светит, светит сва! Отчетливо, но с синичьим акцентом.
Светило в тот день ослепительно. И отражалось от снега.
Он долго искал что такое — «сва»? Оказалось — солнце, на санскрите.
Поэтому он верил что синички подают ему тайные знаки. Слышишь? Понимаешь!
О! Ещё как слышит! Ещё как понимает!
Поэтому он начал оставлять синичкам сало на балконе. Покупное! Возводил он это в ранг жертвы, синичек возвышая тем самым до звания первосвященников.
Более того он был как бы уверен, что и деревья говорят. Что служат им листья голосовыми связками, а ветры навроде дуновения из лёгких.
Роза ветров мира, это лёгкие всех лиственных деревьев. С весны до осени они говорят и говорят непрерывно.
Ах как они говорят! Слушал бы и слушал. А люди поднимают такой тарарам, что уши вянут.
Это была его игра. Разговоры птиц и деревьев. Не то чтобы он в это верил, но хотел.
Другая игра которую он придумал для себя, была его тайная тропа. Он всегда гулял по своей тропе.
Игра состояла в том, чтобы через улицы и тротуары, дворы и заброшенные пустыри провести свой маршрут прогулки.
Люди ходят по разному и как хотят, а он только по своему маршруту. Идёт и чувствует как постепенно отпускает усталость от переменчивости жизни, переменчивости мира. Всё на свете предательски меняется, но не его тропа.
Допив кофе, он вдохнул и задержал в лёгких сладкий дым первой за утро папиросы.
Дым на самом деле горький, но осязается как сладкий.
Как там в священной книге христиан — «сладкое им казалось горьким, а горькое сладким»? Хмыкнув про себя начал одеваться. И пошел на прогулку.
http://www.snezhny.com/texts.php?id=22480