Певица ярко ворвалась на отечественную рок-сцену в эпоху ее новых имен и появления альтернативы — в конце 90-х — и с тех пор звучит в наушниках многих подростков и повзрослевших с того времени людей. Концерты Земфиры до сих пор собирают аншлаги, ну а мы и сегодня тайком слушаем ее прекрасные откровенные песни, когда влюблены.
Я раньше была веселым, открытым, общительным человеком. А теперь людям вообще не доверяю. Панцирь у меня появился. Постепенно как-то. Вообще не достучишься, даже с молотками… И мысль все чаще: зачем мне это надо в принципе? Я думаю, такие мысли посещают рано или поздно всех артистов. Обман какой-то… В итоге ты же не этого хотел… Но писем прошу не писать. Варюсь сама в себе. До свидания…
Мне очень не нравится давать интервью. Я больше люблю заниматься своими прямыми обязанностями — играть концерты. Еще меньше я люблю ходить в телевизор. Это очень запаривает, тем более мне там и ходить-то некуда. Ну вот в какую программу я пойду? В ток-шоу? Бесконечные передачи про коньки? Довольно трудно меня там представить.
Каждый Новый год в 12 часов встаю и жду чуда. А чуда нет. Больше всего хочу в новом тысячелетии родить ребенка. Думаю, что за тысячелетие успею.
Дома в Уфе у меня была очень маленькая комната. Там стояли всего лишь пианино, стул и кровать. Чтобы было больше простора, я выходила в зал. Глядела на себя в зеркало и на гитаре играла. Мешала маме, которая смотрела сериалы. Она меня постоянно пинала и говорила: «Уйди, уйди!» Я говорила: «Мама, я пишу песню!» А она: «На эти песни колбасы не купишь! Иди отсюда!»
Мне раньше казалось, что, родись я на десять лет раньше, было бы очень хорошо. Потом я думала, если на десять лет позже, — тоже нормально. Потом решила: да и так ничего. Мне уже стыдно не будет. Все, что могла, написала. И, написав, не солгала. И в голову не пришло ни разу в жизни переделывать что-то. Если уж не нравится, то и не поется.
В студию когда в первый раз пришла, изначально себя настраивала: ничему не удивляться, вести себя гордо и независимо. В принципе, считаю, что справилась. Ну, были какие-то казусы. Поставили передо мной четыре микрофона. Я удивилась и спросила: «Мне что, во все четыре петь?» Мне сказали: «Нет, Земфира, мы будем выбирать, какие тебе подходят».
Какие-то песни я написала в больнице № 13 в Уфе. Мы дружили. Когда мне хотелось сменить обстановку, я просто говорила: «А не дадите ли вы мне палату полежать?» Мне давали, потому что у меня есть проблемы с ушами, и диагноз всегда позволял лечь в больницу. Там я отдыхала и песни сочиняла. Кстати, я лежала исключительно с гитарой. У меня была палата двухместная, на одной кровати спала я, на другой — моя гитара.
Первый альбом когда вышел, летом 99-го, был какой-то дикий ажиотаж. Меня это раздражало. Я ездила в рейсовых автобусах в свое Солнцево, в них стояли люди в плеерах и через одного слушали эту кассету. Еду и думаю: «Что за ***** (фигня)?! Вам что, больше нечего слушать?» У меня было так: в мае все кинулись хвалить, в сентябре все кинулись ругать, а в январе завалили премиями «Открытие года».
Чем сильнее неприятность, тем меньше вероятность, что я кому-то скажу. Да и говорить-то некому… У меня есть пара приятелей — мои племянники-близнецы. Когда уже совсем невмоготу, я звоню им. Слышу этот треп детский, и мне уже хорошо. Недавно один племянник, Артур, снова перекрасился в белый цвет. Опять мать вызывали в школу. Она не пошла. Мать — пацифист конченый, нигилист какой-то, ей-богу. Говорит: «Сейчас, пойду я к ней! Ей пятьдесят лет, о чем мне с ней говорить?»
Очень правильные люди мне вообще не нравятся. Вот Билл Клинтон — отличный парень! Саксофон! Минет! Все как у людей. Чтоб нам такого президента!
Вся суть в том, мне кажется, чтобы с течением времени не растерять свои принципы. Я пока за собой косяков в этом смысле не чувствую. Делать ошибки нормально, это свойственно человеку. Если тебе при рождении подарят книгу, в которой будут зафиксированы все твои ошибки, не думаю, что будет интересно жить. Ты, наверное, обратно в живот залезешь. Если я и совершаю ошибки, то так же совершала их раньше. Но мои убеждения не меняются коренным образом.
Хорошая запись звучит хорошо даже из утюга. Но это не суть. Главное — это все-таки песня. У музыкантов есть такое расхожее понятие: когда все получается, говорят: «Потому что это — Песня!» И самая наикрутейшая аранжировка не сделает плохую песню хорошей. Прости меня, моя любовь — помню, кто-то упрекнул меня в длинном названии песни. Название — оно не бывает длинным или коротким, господа! Либо в нем есть суть, либо нет. А длинные, короткие — это бывают шнурки!
Я никому ничего не должна. Я выбрала сама себе эту профессию. Хочу — делаю, не хочу — не делаю. Меня не заставят. Я для себя так решила, и не сдвинет меня никто и ничто.
Все будет хорошо, в конце концов. Главное — это чувства, а не умение нажимать на струны. Твой голос все вытянет. Вообще все уже Бах написал, дальше — лишь интерпретация личная.
Первую свою песню Снег я в подземном переходе написала. Я в Уфе играла в переходе на центральном рынке. В подземном тоннеле невозможно играть долго. Час, два от силы. Начинают очень сильно болеть пальцы. И вообще, там очень продувает, может горло заболеть.
У каждого композитора есть «личная мелодика». С первой ноты до последней он будет сочинять только в этом ключе. Такой тайм-код, заложенный на уровне ДНК, матрицы. Исправить это невозможно. Вот Элтон Джон — кто угодно споет его песню, это все равно будет Элтон Джон.
Я очень давно поняла, что я звезда. Как это нескромно звучит… Но что я могу поделать, если я себя так ощущала?
Лучшие песни — те, которые ты написал быстро, за пять минут.
Мне нечего делать на Евровидении. Я занималась достаточное время спортом и я ушла. Закончила спортивную карьеру и пошла петь песни. Песни — это не спорт. Я не хочу соревноваться. В конкурсах я никогда не участвовала.
Мусульманам в России постоянно приходится оправдываться неизвестно за что. Не исповедую ислам или христианство, меня вообще ни в одну религию не посвятили. Однако я чувствую, как меняется настроение в обществе, даже по отношению к себе это замечаю. Несколько раз сталкивалась с тем, что люди реагируют не на мою музыку или песни, нет, они видят во мне представительницу враждебного мусульманского мира. Идет такая агрессия, словно я — лидер шахидского подполья. Это задевает и обижает. Раньше такого не было.
У меня нет никаких отношений с представителями власти. Мне никогда не делали никаких предложений, о которых стоило бы говорить серьезно. У меня нет никакой потребности приближаться к власти, более того — я этого опасаюсь. Политики — опасные люди, это очень скользкая профессия. Я стараюсь держаться на расстоянии от этого, ну а у власти, видимо, нет потребности использовать меня, и мне это на руку. Я не могу себе даже представить своего участия в каких-то политических движениях. Я выступала на слете «Наших», но это выступление было следствием обмана. Меня просто повезли и уже в процессе пути сказали, куда мы едем. Я приехала, но сняла эти нашивки.
Я начинаю свой день с просмотра спортивных сайтов. Я очень люблю спорт, я была капитаном баскетбольной команды юниорской сборной Башкирии, а затем и России. В 10 классе даже пришлось выбирать — спорт или музыка. Ну а 15 лет — это все-таки… Кобейн, Nirvana… Так что я выбрала музыку. Но спорт люблю до сих пор. Кроме баскетбола, теннис. Мой любимый теннисист — Роджер Федерер, а теннисистка — Серена Уильямс. Играю в сквош — облегченный вариант тенниса.
Я набрала английских музыкантов. До того, как приехать ко мне, они репетировали три недели у себя в Лондоне. Они начинают репетицию в десять утра, я прихожу в двенадцать. Я заканчиваю в шесть, а они уходят в восемь. И так всю неделю. Когда я работала с нашими музыкантами, я полагала, что я самая выносливая. Ну, потому что один сошел с дистанции, другой… А эти несгибаемые. И я подумала о том, что, возможно, в этом правда — русские ленивые. Они не работают столько, сколько работают англичане. Они загнали меня, понимаете? Это мои песни, мой тур — я не выдерживаю. Они играют, играют, играют. Они работают. Может быть, в этом и есть ответ на вопрос, почему пропасть между российской и английской эстрадой.
Нет такой политической силы, которая больше музыки. Музыки в ее глобальном проявлении. История пресыщена подобными фактами. Простой парень Леннон дурачится, делает фотосессии и меняет решения политиков. Неумные российские девушки выходкой в храме порождают немыслимый резонанс, вынуждают Маккартни вспомнить, что есть такая страна Россия. Музыка — древний язык, у меня нет никаких сомнений в том, что она появилась раньше политики. Музыка — это как рефлекс, нечто естественное.
Мне как-то задали вопрос: «Что б мы без тебя делали?!» Я ответила: «Нашли бы другого героя и влюбилась без памяти… Так что без меня вы бы просто жили — не тужили».
Текст: Борис Резницкий
Оригинал статьи на Роккульте