— Это уже был не тот страх. Мы за три дня узнали настоящий.
— Пап, дай я расскажу.
— Что ты расскажешь? Ты видел, как мы с Полинкой убегали от горящего грузовика, набитого украинскими солдатами?
— Ладно, говори.
— Мы с дочкой пошли в магазин. И тут начался такой рёв техники, что земля с небом встретились. Подбежав к магазину, увидели вывеску «Закрыто. Не стучать». Я стукнул коленом по двери и повернулся к дороге. Бесполезно было сопротивляться. Если Людка закрыла дверь, лбом не расшибешь. Мы с дочкой побежали домой, а по дороге пёрли танки, пушки и еще какие-то снаряды. Некогда было рассматривать.
— Пап, ты расскажи, что укропы заняли наше АТП.
— А что рассказывать? Это АТП прямо перед моим двором находится. Прибежали, значит, мы домой, а наши все уже в подвале сидят.
— Я не сидел. Я видел, как солдаты выпрыгивали с машин и бежали по дворам. Пап, ну дай мне рассказать.
— Да ну тебя, грамотей. Валяй.
Шахтерск к урофашистам был не готов. Кто и когда перепутал луганское направление – остается только гадать. Но то, что солдаты молниеносно, как лук на грядке, заняли новую позицию, да так, что не вырвешь, это было видно с первых минут. Похоже, они действовали по единому, одним им известному плану – пришел, занял, обворовал. Но это так, по мелочам.
К деду Федору во двор, ломая и круша все на своем пути, въехал танк. Вышел старик из хатенки, смотрит, а перед ним фашисты. Вся жизнь перед глазами пробежала. Откуда? Ведь разогнали еще тогда, в сорок пятом.
— Диду, мы тут будэмо жыти.
— Здесь я живу. Никого не пущу в дом. Ишь, чего удумали. Вон отсель!
— Ты ще будэш тут пирхаты?
— Сказал, уезжайте! И танк увозите.
Только когда освободили улицу, дальний родственник нашел деда Федора под холмиком у забора. Несколько ножевых ран не дали 85-летнему старику до конца отстоять свою территорию.
Как саранча, разбежались по дворам голодные и злые солдаты в поисках еды. Беспрепятственно проникали в чужие дома, сараи, кухни. Они знали, что жители прячутся по подвалам, и это всех устраивало – никто не мешал мародерничать. Вели себя уверенно, надеясь на то, что ополченцы знают, что в городе женщины, дети и старики и никто не будет бомбить своих.
В городе отключили воду, свет, газ. Пытаясь измором взять так называемых сепаратистов, не выпускали из подвалов набрать воды. Положение становилось катастрофическим.
— Нам надоело пить сырую воду, и мы решили на земле развести костер и сварить компот. Так хотелось сладкого. Пусть компот без сахара, но это же фруктовый напиток! – подхватил разговор Данил. – Вылез я из погреба, а передо мной стоит вояка в одних трусах, каске, и ботинках. Я ему говорю, что хочу у себя в огороде фруктов нарвать для младших братьев и сестренок, а он трясет перед моей мордой автоматом и гонит назад в подвал. Не было бы автомата, я бы ему устроил. Он бы точно в своих трусах утонул. Полез я назад.
И тут, сверху, послышался страшный гул. Укросолдаты никак не ожидали, что барствовать им всего-то два-три дня. Порядка десяти человек побежали к бабке Татьяне. Она жила на самом краю улицы. Никого у нее не было после смерти мужа. Что там было, неизвестно, только перепуганные солдаты выскакивали из ее хаты в одежде, какая под руки попадала. Они хотели ввести в заблуждение ополченцев. Переодевшись в гражданскую одежду, побежали в ближайшую лесополосу. Только, вряд ли живыми вышли. Не для того пришли ополченцы, чтобы вот так, запросто отпустить оккупантов.
Бой был сильным и кровавым. Местные жители, зная, что идет битва за освобождение от фашистского рабства, попрятались по подвалам и убежищам, кто мог, уехал из города, оставив свои дома.
— Мне очень жалко наше имущество, — сокрушается Данил. У нас многодетная семья. Трудно всё доставалось. Я за каждую салфеточку готов был биться. Но когда мы попали в свой дом, салфеток там не было…
Много крови было, много слез, пепла и огня. Укропов выбили, но они с остервенением начали громить Шахтерск, намереваясь полностью захватить город. Бои пошли снова на нашей улице. Тогда мы решили переждать обстрелы у своих близких родных. У них тоже многодетная семья, но у них очень просторный подвал.
Когда начался очередной обстрел, старшие дети схватили на руки младших и нырнули в погреб, занимая каждый свое место. Данил схватил годовалого братика и присел с ним возле полки со стеклянными банками. Подвал находился внутри дома, поэтому все решили, что здесь будет надежнее всего переждать бомбежку.
А потом он помнит только то, что своей головой и спиной держал рухнувший на него потолок погреба и горящий пол. Часть дома рухнула, другая часть начала гореть. Четыре снаряда насчитали обитатели подвала. Согнувшись пополам, подросток спрятал на своей груди малыша. Нельзя было шевелиться, иначе братик погибнет. Со сломанной ключицей и черепно-мозговой травмой Данил изо всех сил старался не потерять сознание. Сидя в такой позе, он думал о том, что здесь не страшно, что танк, въехавший во двор деда Федора давно разбит и что сюда могут зайти только наши.
Наши пришли на помощь быстро. Вытаскивая всех раненых, говорили, что им крупно повезло. В такой бомбежке невозможно остаться в живых. И только отдав братика из рук в руки, Данил потерял сознание…
Я смотрела в глаза парню, и пыталась найти ответ: знает ли он, что спас жизнь человеку? Понимает ли, что совершил героический поступок? Но он улыбнулся и сказал:
— Когда я узнал, что братик жив, я заплакал. Это такое счастье, что он жив!