Стрелковый взвод — как страна. Только страна значительно крупнее. И потом во взводе все друг про друга всё знают, а в стране так много народа, что очень часто люди проживают целую жизнь и умирают, так и не познакомившись.
В этом взводе было около двух десятков человек, а может, чуть меньше или чуть больше...
По вечерам — пели. Старшина Данилко вообще считал, что если человек не любит песни — он не боец. Человек не может воевать один, без товарищей. И певцу нужен второй голос, еще лучше — третий, совсем хорошо — четвертый. На худой конец, хоть слушатель.
По вечерам пели и рассказывали. Люди оставили дома кто жен, кто только профессии. Про это и говорили. Иногда возникали разговоры вообще про женщин, что называется, не очень приличные. Но такие рассказы здесь успеха не имели: чего зря языками чесать. Про семью — другое дела или про работу...
Красиво рассказывал Леня Малыгин. Он был плотником. Это ж можно было сколько угодно слушать, как топор затачивается! Как точится пятка, а как носок. Да как держат топор и при каких случаях. Лене можно было верить. Когда делали землянку или блиндаж, он неторопливо брал в руки топор, обстоятельно подправлял его и начинал.
Леня не курил и перерывов себе не устраивал. Работал. Художничал.
Другие свернут себе феличовый, отойдут в сторону, курят, любуются... А Леня —- тюк да тюк, и будто совсем не топор у него в руках, а какой-нибудь другой инструмент, чудесный.
Красиво работал. Если живой остался — и сейчас работает...
Про Федю Краснова только и знали, что он с бойни... До войны, в гражданке тоже бойцом был. Парень хороший, добрый, молчаливый. А солдаты и не выспрашивают: молчит и пусть молчит, значит так больше нравится.
Один раз только попросили его корову забить для кухни. Он все очень хозяйственно сделал. Потом стакан попросил, на шее ей чего-то там разрезал и полный до краев стакан выпил крови. Потом ребята с ним, наверно, неделю не разговаривали... А чего, правда, обижаться, если профессия такая?
Был у нас еще Лифшиц Илья из Аккермана. Портной. В его кителях ходили многие офицеры в полку. Он кителя приладился в свободное время из английских шинелей переделывать. А красный кантик в рукава и на воротничок — из солдатских погон, на один китель полагалось восемь погон. Красивые кителя получались, узкие...
А Коля Рогов ничего не рассказывал. Ему было всего восемнадцать лет, и он кроме своей деревни Киселевки, кажется, нигде не был. Не станет же он про скотину рассказывать, как там пас ее или еще что... Кому это интересно?..
Другое дело Наделин Виктор Михайлович. Ему все-таки было уже тридцать пять лет, и он успел поработать служителем при вольере в Московском зоопарке. По вольеру гуляли жирафы. Ну, кто из вас видел жирафов? Никто... Вот то-то и оно.
Вот то-то и оно... Коля Рогов никогда не видел жирафов, он и львов-то не видал, уж не говоря там об антилопах гну, бегемотах или, скажем, о кенгуру. Не видал и поэтому слушал рассказы Виктора Михайловича Наделина и старался представить себе жаркие страны, пустыни, необыкновенные деревья и удивительных животных. Все, что рассказывал Виктор Михайлович, было похоже на сказку, а сказки Коля Рогов слушать привык и любил.
— Вот то-то и оно,
— снисходительно говорил Наделин.
— Там некоторые в Москву приезжают, так сразу в Мосторг или в Большой театр — чего интересного? А ты — в зоопарк...
Наделин не торопился. Он знал, что его уважают, что будут молчать, ждать, пока он себе свернет покурить...
— ...В бегемоте, конечно, на первый взгляд ничего такого особенного нет... Как свинья, только большая. Ну, там голова, конечно, другая и еда. Еда называется рацион. Морковь ест, капусту. Иногда на сладкое бананы давали. Ты бананы пробовал?
Рогов честно замотал головой: он никогда не пробовал бананов и ананасов никогда не ел. Даже не видел и, кажется, не слышал.
— Вот то-то и оно... Ну, шкура у него, конечно, в складках, зубы желтые, кривые. У меня три бегемота было...
Никто не возражал, когда Наделин говорил «у меня», а не «у нас» или, скажем, «в зоопарке».
— ...У меня три бегемота было: отец, мать и ихний сын. Отец — Франц, мать — Рагина, а сын ихний — Миша. Это мы уж сами его назвали Мишей. Хороший, ласковый...
Наделин затянулся, пустил дым, следил, как расходятся дымные завитки. Ему было приятно, что его ждут, молчат, и он, как актер, тянул паузу.
— А жирафы?
— так Виктор Михайлович спрашивал для пущего интереса.
— Ну, кто видел жирафов? Вот то-то и оно... А ты, Рогов, четырехэтажный дом видел? Или у вас в Киселевке таких нет?
— В Киселевке — нет,
— Коля не обижался, хотя все видели, что Виктор Михайлович подсмеивается.
— А в райцентре видал, в Поченке. Четырехэтажный с полуподвалом...
— В Поченке,
— передразнил Наделин.
— Так вот, жираф свободно головой до четвертого этажа дотягивается.
Все молча усомнились, и только Федя Краснов поправил на всякий случай:
— Мордой...
Наделин не стал спорить. Только сказал спокойно:
— У собаки — морда, у свиньи — рыло, а у жирафа — голова. Голова у него — лошадиная, шея, как у гуся, а копыта, как у коровы. А когда гладишь его, если закрыть глаза, то как по плюшу или по бархату.
В землянке было дымно. Пахло сырым деревом и мужским потом. За бревенчатыми стенами, за земляной засыпкой летел студеный ветер, мел по земле сухой, колючий снег, насыпал его бугром на крышу и даже пробирался под шинель часового.
— ...У себя в пампасах жираф питается побегами. Прямо с деревьев. Поднимает голову и прямо с верхушки объедает. Другие скоты внизу, а он прямо сверху, с самой маковки. А бывает, самая вкусная веточка упадет вниз или там орех. Жираф так просто достать не может. Высокий. Ну, он оглянется кругом: нет ли там льва, или тигра, или носорога... Смотрит, одни страусы эму, не опасные. Тогда жираф ноги расставит пошире, шею вытянет и вот она — веточка... А губы у него мягкие, теплые, как из жамши...
Наделин хотел сказать «замши», но Рогов понял его и так. Он сам вместо «замши» говорил «жамша», и все в Киселевке, когда приходилось, говорили так же.
— ...Сахар любят,
— продолжал Наделин.
— По рациону им не положено, а я баловал. Меньшой даже сам в карман лазил, искал. Умные. А на голове рожки с шариками... Ушки и рожки.
Наделин вздохнул. Был он человек добрый и жирафов, видать, любил и тосковал. А тосковать только начни, только позволь...
Наделин вздохнул, аккуратно затушил самокрутку и снова вздохнул:
— Давайте спать.
Через минут пять в землянке стало тихо. Кто спал, а кто и не спал — лежал под шинелью, думал.
Коля Рогов был молодой, здоровый и поэтому заснул быстро. И приснилась ему Африка. Приснилось, что жарко, и он скинул с головы шинель. А в землянке было если не жарко, то, во всяком случае, прохладно.
Коле снилось, что идет он по пампасам. Он никогда не был в Африке и никогда не видел пампасов, поэтому представил их себе в виде обыкновенного луга. На лугу росла высокая трава и цветы, какие он знал.
Над цветами жужжали пчелы и летали стрекозы. А по лугу гуляли жирафы. Головы у них были, как у лошадей, шеи гусиные, а копыта, как у коровы...
Рогов спал... Он не знал, что через три часа его поднимут по тревоге. В землянке тогда замечутся, похватают оружие и станут выбегать на мороз. Но холода он не почувствует. Озноб — да, а холода — нет. По-прежнему будет темная ночь, даже еще темнее, и он будет бежать вперед, стараясь не потерять в темноте товарищей. Всего этого Рогов не мог знать наперед — он еще спал...
По лугу гуляли жирафы. Там было и еще много разных животных, но они паслись в стороне и мало интересовали Рогова. То есть он в самом начале уже узнал их — это были обыкновенные овцы или там обыкновенные козы, бегала знакомая рыжая собака Пальма, и Коля стал смотреть только на жирафов.
Они двигались так плавно и медленно, как в кино, когда у механика из района что-то портится в аппарате и лента начинает останавливаться.
Жирафы бродили по лугу и общипывали листья с березок. Или подходили к четырехэтажному дому (если считать с полуподвалом), он стоял тут же на лугу, и брали с балкона морковь.
На лугу было по-прежнему жарко, и Коля совсем скинул шинель.
Он не мог тогда знать, что через три часа, когда они, пробежав лес, выбегут на заснеженные поля, откуда-то слева из темноты застрочит пулемет, а над полем, над снегом повиснут ракеты, и станет очень светло.
Коля не знал, что увидит, как упадет Наделин Виктор Михайлович, взмахнет руками, потом приподымется из последних сил и покажет Коле, откуда его, Виктора Михайловича Наделина, убили.
Коля Рогов спал и видел, как из-за четырехэтажного дома (считая с полуподвалом) выходят львы. Коля хотел закричать, предупредить жирафов, но львы сами прошли мимо без всякого интереса. Только последний вдруг запрыгал и залаял на жирафов, припадая на передние лапы, как собака Пальма...
Коля не знал еще тогда, что он герой. Он просто никогда не думал об этом. Он не знал, что когда через три часа убьют Виктора Михайловича Наделина, он побежит к тому пулемету. Побежит не прямо, а виляя и падая, как в детстве, когда за свинарником, на лугу, играли в лапту.
Вот он — пулемет...
У Коли было две гранаты. Надо кинуть и попасть. Страха не было. В эту секунду не было. Просто в эту секунду не было времени бояться...
Он встал... Вскочил... Дальше все то же было, как в детстве, когда играл в лапту. Только тогда из мячика не надо было перед броском выдергивать предохранительную чеку.
Первая граната ударилась в нижнее бревно и отскочила. Не дожидаясь, когда она взорвется, Коля бросил вторую...
Если бы Коля умел рассказывать, если бы кто-нибудь спросил его, он бы сказал, что после второй его рукам захотелось швырнуть третью, четвертую... Но у него-не было ни третьей, ни четвертой, и тогда он схватил с земли комок снега и швырнул его. Вот тут он и услышал взрыв. Два взрыва — один за другим. Тут только пулемет перестал стрекотать, как будто Коля заткнул его снежком.
На секунду Коля ощутил себя удивительно сильным, самым сильным и побежал дальше... Но пробежал только четыре шага. Боли он не почувствовал — просто его сильно ударило в бок, и он упал. Он попробовал встать — не смог. Снег под ним и вокруг него стал мокнуть, темнеть. Над снегом, над кустами, над Колей летел студеный ветер, но ему не было холодно.
Но Коля не знал, что именно так будет через три часа. Он еще спал. Ему снились жирафы, они медленно побежали к нему и стали тянуться теплыми губами. Он лежал на спине, навзничь на лугу, а над ним в синем, жарком небе тянули длинные, длинные шеи незнакомые животные. Они широко расставили ноги и всхрапывали, как лошади...
И через три часа он увидел точно такое же. Коля лежал на мокром снегу, и ему совсем не было холодно. Жирафы грели его щеки горячим дыханием, гладили замшевыми губами, небольно дотрагивались шариками на маленьких рожках.
— Как хорошо,
— думал Коля,
— что тихо... Что не стучит пулемет... Что он лежит на зеленом лугу, а где-то поблизости бродят жирафы...
Этот Коля остался жив.
Это было давно...
Яков СЕГЕЛЬ