Людской волной вынесло нас к подножию огромного кинотеатра, на фасад которого взгромоздились буквы: «Утомленные солнцем». Ниже шрифтом помельче объяснялось, что это премьера фильма Никиты Михалкова, и что сам Михалков тоже будет. Под шрифтом, у входа, клубился жаждущий интеллектуального праздника и столичной знаменитости народ.
В эту минуту, стоя на безнадежно сером мокром мосту, среди сизого холодного неба, клубящегося противной взвесью из ледяного дождя, смога и снежной крупы, мы поняли, что больше всего на свете мы жаждем Солнца. Много-много жаркого, летнего, ослепительного солнца. Хотим им прогреться, утомиться, хотим растечься янтарными лужами. О! Малимбу!
Неважно о чем фильм, даже уважаемый Никита Сергеевич нам не нужен. Но там, внутри этого бесприютно серого куба – июль и солнце. И мы должны быть там. Во что бы это ни стало.
Кассы осаждались безнадежно алчущими купить билет. Дверь служебного хода не закрывалась, к ней устремлялись с десятками важных и громких имен на устах, но покидали с по-прежнему разочарованными лицами. В плотной людской массе у центрального прокладывали тоннели рыщущие добытчики «лишних билетиков». Счастливые обладатели маленьких прямоугольных пропусков к солнцу, ожидавшие прихода членов семей, подруг и прочих товарищей по культпоходу, тревожно озирались и нервно притопывали на месте.
-… Но ведь одна Вы не хотите идти, а Ваша подруга, наверное, решила не выходить из дома в такую погоду…- обрабатывала, ухватив за рукав, Наташка интеллигентного вида старушку, никак не дождущуюся свою товарку.
Точно такую же старушку, боюсь, вторую из пары, отловила я в другом секторе толпы. Какое-то время, мы, глуша голос своей совести, подло старались помешать их встрече. До начала сеанса оставались минуты три. Старушки заметно колебались, но оборону держали, и, стоило нам отвлечься, буквально на минутку оставив подопечных одних, те встретились, вцепились друг-в-дружку хрупкими руками и сбежали, оставив нас ни с чем.
- Вот будь у нас кинокамера… - я стояла, щурясь в сумеречную мглу неба (в фиолетовой перчатке доступным осколком солнца сиял оранжевый апельсин) и думала, что вот будь у нас кинокамера…, когда подскочила Наташка и потащила меня ко входу. Там я увидела семерых молодых людей, разделивших одну кинокамеру на всех: кому штатив, кому – кофр, кому - крышку от объектива.
- Возьмите и нас! – взмолилась, обращаясь к ним, Ветрена.
- Тише вы! Нас и так многовато! – зашипели зайцы, устремляясь к заградительному кордону с чрезвычайно деловитым видом.
Мы бросились следом. Ветренка без тени сомненья, а я в полном очумении от собственной наглости.
Кинокамера – великий фетиш нашего времени, сработала. Да еще так эффективно, что ошарашенные билетеры не остановили даже ни Наташку, вцепившуюся в идущего последним парнишку, ни меня, прошествовавшую мимо них в полной прострации, поедая истекающий ароматным соком апельсин.
Наглость, она, как известно, не только какие-то там кинотеатры, она и целые города берет. А может, помог наш больно нездешний видок. Ведь на мне была чудесная куртка «мечта чукчи», а Наташкина манера одеваться всегда и сразу выдавала ее прямое отношение к богеме.
Так или иначе, мы оказались в зале. Вот тут то и наступил час расплаты. Билетеры рыскали меж рядами, отлавливая обладателей длинных потных ушей. «Но вы заняли мое место!» - восклицает вдруг кто-нибудь, потрясая билетом как обвинительным приговором, и тут же коршуны в форменных пиджаках и юбках миди с официальными выражениями хищных лиц слетаются со всего зала, набрасываются и изгоняют с позором обратно в холод и изморось.
О! Я этого не вынесу! Не устою против такой психической атаки. К моменту появления на сцене виновника торжества, я готова была, в случае обнаружения, вскочить, вырваться и броситься к сцене с воплем: «Никита Сергеевич! Не прогоняйте! Я так хочу посмотреть ваш фильм, а билетов больше нет!» и зарыдать.
Неужели Михалков позволил бы тогда выкинуть меня из зала?
Так, что когда знаменитый режиссер, обаятельно улыбаясь, появился на сцене, от накатившего успокоения и расслабления я даже не слышала, что он говорит. А потом погас свет.
Конечно, «Утомленные солнцем» - это не про Малимбу. Полфильма я горько прорыдала.
В ноябрьскую вечернюю черноту мы вышли размозженные мощью обрушенного на нас. И только хлопнули друг на дружку ресницами: «Не зря! Да, не зря!».
Почему-то вечером в Свердловске почти нет огней, и почему-то после семи по нему перестают ходить автобусы и троллейбусы.
Свердловск конца восьмидесятых осенью, пока не выпал снег, как сядет солнце, начинает напоминать огромную, пустую, черную яму. Из него полностью исчезают дома, улицы, люди и транспорт. Местами светится что-то, но светом обманным, неверным, как тускнеющие гнилушки в этой самой бездонной яме.
С трудом отыскав в черноте дорогу, мы отловили совершенно случайно пробегавший мимо автобус, и, добравшись до автовокзала, обнаружили, что и его безлюдные вдруг и как-то катастрофически пустые залы не могут порадовать нас ничем, кроме открытого еще общественного туалета.
Вот так-так. И уехать из этого заколдованного города тоже невозможно. Мы - две большеглазые личинки - попали в бездушный каменный колодец, набитый чернотой и неприкаянностью, и не выбраться нам и быть пожранными.
Толстенький усатый сталкер с хитроватыми глазками пообещал вывезти нас за «потом договоримся». Такая «сумма» нас не устраивала. В кромешной тьме этой адовой дыры двум наивным личинкам легко попасться под сапог.
К тому же, остается еще одна надежда – железнодорожный вокзал.
До его гостеприимно расцвеченного огоньками здания мы добрались полу-безпамяти. И тут же услышали:
- Повторяем: желающие доехать до города Нижний Тагил, автобус для вас отправляется с привокзальной площади в двадцать два часа десять минут. Повторяем…
То есть через пять минут!
Да! Да! Да!
Наше чудесное путешествие, сплошь состоящее из удивительного везенья, не могло не закончится благополучно. Только так волшебно и необыкновенно оно и могло завершиться.
Еще удалось уговорить шофера дать нам время сбегать за булочками и газводой (ведь за весь этот день нам ни разу не удалось поесть). Мы даже успели потеряться и найтись.
И вот мы в черноте салона. Эта чернота мягкая и уютная. Она покачивается в гораздо большей черноте – черноте Вселенной, по которой проносятся метеоритами встречные огни.
Твое ухо в моих волосах
Как голый розовый человечек
В сухой траве.
Автобус межгалактическим трейлером
Мчится, захлебываясь, в чернилах космоса.
Хорошо, что я – не мужчина,
Хорошо, что ты – не мужчина.
Иначе, желание большего разъело бы кайф.
Сквозь лай фонарей
И вой темноты
Нежно прижавшись друг к другу
Мы летим.
Едим булки и запиваем лимонадом.