Недавно писала свой диплом, причём сама, как вымирающему виду принято. За подписями оставалось пройтись по ещё двум людям. А ещё, нужна была подпись самой руководительницы. Встречаю ее, да опять обрекаюсь выслушивать панические атаки педантичного рационала.
-Госсссссподи, ну что вы тянете до последней секунды!?? Вы все такие, ваш факультет...
И говорит она мне зайти с ней на подпись к декану, ведь «кошмар, вы одна у него остались!» И захожу в отнафталиненный со времён появления пугачевой кабинет, оттуда—в другой, за бронированную дверью чуть ли не с глазком и охраной из трёх овчарок (комплекс наших грязных колхозников, даже на работе пытающихся обставиться провинциальными воротами), где сидит сам декан филфака. И стою три секунды, чтобы он подписал, и смотрю, как в очередной раз с усталым видом отыгрывает он свой пок(х)ер-фейс.
Забегая вперёд, скажу, что большинство моих однокурсниц тогда ещё только намеревались пойти за подписями, о чем я узнала позднее,но моя руководительница, изрядно мучившая нас из-за каждой запятой, была уверена, что без неё никому нет «так поздно» ходу в деканат.
-И бутылку куда-нибудь спрячьте, — говорит мать Тереза.
Бутылку с водой, которая была у меня в руках. Да, а я , к слову, хожу всюду с водой, так как уважаю Здоровье, вверенное мне в аманат.
И вот тут, пожалуй, рассказ стоит замедлить. Вас не торкнуло? Что на всей планете может быть такого непригодного в бутылке питьевой воды? Просто, что? Виновата ли я, что хожу с чистой водой и ценю своё тело, а не разрыхляю его на взяточных щах и буржуйских посиделках по ресторанам? Я так привыкла, я выбрала такой образ жизни. Я не имею и грамма лишнего веса на самом здоровом и крепком теле. Я занимаюсь, я ценю, я рассматриваю слабые места организма и уважаю их заботой, я никогда не переедаю, и на мне, — на минуточку! — нет трёх дюймов сала, прилепленного под кожей по всему периметру туши, предательски выдающего аппетит несчастного колхозника. Будь так, я бы действительно постыдилась идти куда-то там в кабинет. Но нет: реалии таковы, что мне говорят спрятать куда-нибудь бутылку, пока захожу к декану на подпись. А декан, не забывайте, мои дорогие, не стыдится едва умещаться в своё задыхающееся под лишними кг кресло, и смотреть на всех вас, как на откровенное гавно.
Вот скажите мне теперь, это—здоровое общество? С таким паршивым этикетом? Знаете, что? Это как минимум противоестественно, реагировать так на бутылку, вообще наглеть со студентами так, да иди я на чаепитии хоть у королевы Великобритании, кого притесняет вода? Разве вода — наш враг? А что за тогда буржуйские выходки? Жалкое же зрелище. Была бы такая ситуация в Оксфорде? В Кембридже? Я думаю, студенты громко послали бы таких преподов и пришли бы на следующий день с тарелками супа на лекции. А в Канаде так, между прочим, и делают. Директоры и преподы и другой teaching staff, да сам президент, знают, что между ними и студентами есть непреодолимые преграды, которые нарушать — табу. Что студенты в первую очередь личности, кем бы они ни были. А у нас что? Да тоталитаризм, никуда не девшийся скисший зловонный авторитаризм.
Итак, почему я должна прятать бутылку с водой от декана? Хоть один убедительный довод человека, а не претенциозного интеллихента? Что в ней неприличного? Что особенного в этом пердолае, который случайно унаследовал трон в ссс-ровской психолечебнице, заделанной под универ, что перед ним свободному человеку нельзя носить с собой воду? Ничего. Просто, такое низкое достоинство, как у него, не выдержало бы в своём присутствии бутылку с водой. Это бы унизило его больной сифилисом эгоизм (а моя рук-ца хорошо знала об этом). Раздавило бы, как таракана, мнимое превосходство. Нормального человека не напрягает, что его студенты говорят с ним с настоящим уважением, само собой, непанибратственно, держа бутылку с чистой водой, а не трясутся, не пресмыкаются, кланяясь, из страха перед исключением, которым, как правило, помашут перед каждым умным, но вольным учащимся в наших университетах.
Тупого же напомаженного клоуна чистая вода будет слишком напрягать, как контраст, напоминающий ему о его застоявшейся грибковой душе. Вопрос только, сколько все это будет продолжаться.
Он ведь никто, звать никак. Муж известной своей продажностью судьи из Дагестана, коих тут—как собак нерезаных. Видите? Он—пшик в этой системе кондиционирования. Он—старый властный колхозник, забывший своё место на сеновале. Просто забыл сам себя, просто не замечает, как унижен, в зеркале по утрам. Не может налюбоваться плешью, проеденной взятками и на харчовых ништяках. Переоценил с лихвой свой стул чирика. Просто повернулся катарактой к тому, какое место по факту сам занимает в истории.
Таких как он—миллион в россии. Такие как он никогда не заканчивают хорошо. Впрочем, он уже там, на дне пропасти. Посмеиватся себе в кулачок над смертью единственного нормального преподавателя на своей кафедре и его студентами, держит возле себя тройку бойцовских лаек-трансвеститок на каблуках и с гримом артисток, разгружается морально унижением подчинённых, да игнорит то, что сам уже наказан хуже некуда. Давайте не пытаться разбудить давно разъеденный саранчой скелет. Давайте помашем ему сверху и никогда не будем такими же мертвыми. Ведь ни одна привилегия на планете не стоит вашей чистой человеческой сущности. Вы итак добьётесь всего мирского, хоть и с трудностями и промедлениями, железно гарантирую. Но в итоге, останетесь человеком. А это — куда более ценный актив, чем накопленное барахло для наследников.