Семейные рассказы.

Первые бледные лучи июньского утра 1941 года ложились на кривую улочку рабочей слободы под Самарой. В старой, перекошенной избушке стояла такая тишина, будто сама земля затаила дыхание. Пахло тмином, сухими травами и вчерашним хлебом. — Да не выпущу я тебя, не выпущу! — голос Арины Петровны дрогнул, но она стояла твердо, вцепившись в косяк обеими руками. — Тебе жить бы да радоваться, а не в эту мясорубку лезть. — Мам, я уже взрослая, — Лика спокойно поправила сползшую на глаза прядь. — Если все будут бояться — кто раненых вытаскивать станет? — Хватит разговоров! — Арину Петровну трясло...

Сухой ветер раннего лета поднимал над полями тонкую золотую пыль, будто небесный художник растирал по воздуху теплую охру. Авдотья Корчагина, жилистая, ладная, в застиранном сарафане, работала на покосе так, словно каждый взмах вил был молитвой за тех, кто ушёл на войну и не вернулся. Она всегда двигалась размеренно, будто берегла силы для будущего, хотя никому бы не пришло в голову — у неё этих сил оставалось столько, что хватило бы на троих. Она только перехватила непослушную выбившуюся прядь,...

Она узнала свою дочь по тонким светлым косичкам и по тому, как девочка осторожно прижимала к груди потрёпанную куклу, будто боялась снова потерять. Но сейчас Лидия — вернее, Вероника Степановна Прошина, как было написано в её новеньких документах, — сидела напротив строгой, ухоженной женщины в кабинете директора детского дома и вежливо улыбалась, словно пришла по самому обыденному делу. — Значит, вы хотите удочерить ребёнка? — директор Галина Ивановна сняла очки, пристально всматриваясь в лицо гостьи...

Когда-то Лидия Петровна любила зиму. Она находила утешение в том, как снег ложится ровно и без споров — не то что люди. Но в тот вечер первый снег раздражал её: летел в глаза, лип к воротнику, мешал сосредоточиться на собственном негодовании. На порог зашёл её сын — взрослый, уверенный, несколько уставший. Но сегодня в нём была какая-то необычная робость. — Мам, — начал Костя, снимая шапку, — выручай. Нам с Олей выпала поездка — три дня. Совсем ничего не успели придумать… Малышку оставить не с кем...

Её дар обнаружился рано — тогда, когда она ещё не знала ни букв, ни длинных взрослых слов. Маленькая Нелли умела слышать людей… иначе. Не их мысли, не их тайные желания, а то, что внутри них тикало, трещало, надламывалось — будто невидимые механизмы здоровья и судьбы. Когда мимо проходил человек, она ощущала, что с ним произойдёт: кому предстоит радость, кому — беда; в ком поселилась болячка, а кто только кажется крепким, но уже трещит по швам. В маленьком прибрежном городке Гранатном такой ребёнок вызывал не восхищение, а суеверный ужас...

Похороны были скромными. Марина стояла у гроба, вцепившись в платок. В глазах — пустота. Муж ушёл внезапно: авария, мгновение — и всё. Он больше не обнимет её по утрам, не пошутит, не скажет «я дома». Осталась тишина, с которой ей предстояло жить. Соболезновали, подходили, обнимали. Все говорили правильные слова, но она почти ничего не слышала. Только одно привлекло внимание — женщина в тёмно-синем пальто, которую она не знала. Та плакала не просто — всхлипывала так, будто потеряла часть себя. Марина украдкой наблюдала...

Удалите его! — кричал богач, узнав о беременности Нины, и дал врачу денег. Но увидев, кто зашел в кабинет… Нина сидела на краешке кушетки в белом халате, сжимая в руках снимок УЗИ. Сердце колотилось так, будто оно хотело выскочить из груди и убежать. Маленькое сердечко на экране билось — их с ним общее. Живое. Настоящее. — Он не должен родиться, — сухо произнёс Виктор, даже не взглянув на неё. Он был богат, влиятелен и холоден, как его дворец на холме. — Всё должно быть сделано как можно скорее. Я уже договорился...

По дороге на вызов в глушь, фельдшер заметила бездыханного бродягу… А сняв с него рубашку, обомлела… Ольга работала фельдшером почти двадцать лет. Видела всякое: кровь, смерть, детский плач и отчаянную тишину, когда помощь не успела вовремя. За годы службы она научилась отделять эмоции от действия. Работа — это работа. В тот день её вызвали в отдалённую деревню. Сердечный приступ у пожилой женщины. Ехали долго — дорога крошилась под колёсами, вокруг — сплошной лес, да редкие домишки. И вдруг, прямо на обочине, она заметила тело...

Выйдя по УДО после восьми лет, Катя не знала, куда идти. Свобода казалась чужой — пустой, как вокзал ночью. Ни родных, ни друзей, ни крыши над головой. Только справка, сумка с вещами и тишина. Для того чтобы устроиться на работу, нужна была прописка. А чтобы её получить — фиктивный брак. Это был замкнутый круг, и выхода, казалось, не было. Однажды она сидела в сквере, когда увидела его. Он не просил денег, не искал закладки. Просто сидел. В старой, но чистой куртке. Волосы спутанные, глаза — светлые, усталые...

«Нет ни копейки! — сказала 70-летняя бабушка, и внучка начала раздеваться. Бандиты онемели от увиденного» Домик стоял на окраине села, ближе к просёлку, где редко проезжали машины. Свет — керосиновая лампа. Телефон — только кнопочный, да и тот без связи. Трое мужчин ворвались вечером. Один в капюшоне, другой в трениках, третий молчал. Руки в перчатках, лица напряжённые. — Где деньги, старая? — бросил тот, что с бородкой. — Нету, — хрипло сказала бабушка Варвара. — Ни пенсии, ни заначек. Только долги...

Мой дедушка исчез в 1983 году. Сегодня он позвонил мне на мобильный Я никогда не знал своего дедушку. Он пропал за десять лет до моего рождения — летом 1983 года. Просто ушёл утром из дома и не вернулся. Ни свидетелей, ни записок, ни улик. Бабушка искала его до самой своей смерти, не переставая верить, что он жив. Мама всегда говорила, что он был странным. "Не от мира сего", — так она выражалась. Мог часами смотреть на звёзды, мастерил какие-то приборы в сарае, говорил о временных петлях, об утерянных измерениях...

Зима стояла суровая. В тот день метель намела такие сугробы, что из окна едва виднелась улица. Я как раз мыла посуду, когда услышала стук в дверь. Редкость для нашего барака – соседи всегда просто заходили. Открываю, а там… Коробка. Обычная картонка из-под яблок. А внутри – ребенок. Девочка. Крошечная, завернутая в какой-то старый платок, вся красная, кричит. Я ахнула. Выбежала на крыльцо – никого. Только ветер завывает, снег стеной. Я затащила коробку в дом. Сначала даже растерялась: что делать-то? Мне самой всего двадцать три, живу одна, работаю на фабрике, детей у меня нет...