30 подписчиков
И этого было достаточно, чтобы новый руководитель «Москвы» 7 апреля 1969 года разразился приказом: мол, «на стадии верстки и сверки были сняты идейно порочные, политически двусмысленные стихи Е. Евтушенко (№ 1, 1968), Л. Озерова (№ 9, 1968), М. Шехтера (№ 9, 1968), М. Алигер (№ 3, 1969). <…> В № 12 было опубликовано идейно вредное стихотворение С. Липкина «Союз “И”». А раз так, то, — процитируем уж до конца, — «приказываю: за допущенные грубые идейные ошибки и политическую неразборчивость освободить с 8 апреля с. г. т. Ласкину Е.С. от работы в журнале. <…> Потребовать от зав. отделами усиления политической бдительности и контроля за содержанием публикуемых материалов»13.
Журнал, при Поповкине расхристанный, заметно присмирел. Авторами номер раз стали Семен Бабаевский, Михаил Бубеннов, Петр Проскурин, другие проверенные автоматчики партии, в редакции, — как вспоминает Диана Тевекелян, недолгое время продолжавшая работать с Алексеевым, — воцарились «урапатриотический дух, велеречивый официальный восторг всем происходящим в стране, готовность руководства поддержать любое, самое нелепое решение власти <…>, косяком пошли трескучие пресные повести, тенденциозные статьи, никакая очеркистика»14. А сам Алексеев опять отличился, открыв своей фамилией известное коллективное письмо «Против чего выступает “Новый мир?”» (Огонек, 1969, 26 июля)15.
Не все, впрочем, было так мрачно: в подшивках «Москвы» за те годы можно найти и интересные историко-литературные публикации, и нашумевшие в свое время романы «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семенова (1969, № 11–12), «Ягодные места» Евгения Евтушенко с напутствием Валентина Распутина (1981, № 11), еще что-то. Да и самое начало перестройки «Москва» встретила впечатляющей публикацией набоковского романа «Защита Лужина» (1986, № 12).
Этого не забыть16. Впрочем, надо принять во внимание и то, что, открывая литературные архивы и запасники, «Москва», в отличие от других ежемесячников, всякой «антисоветчины» сторонилась, выбирая по преимуществу наследие царских еще времен. Например, «Записки кавалериста» Николая Гумилева. Или — пример еще лучше — карамзинскую «Историю государства Российского», разверстанную на целых два года (1989–1990) и давшую журналу максимальный за всю его биографию тираж в 775 тысяч экземпляров.
Тут — в приоритетном интересе к дореволюционному прошлому и в нежелании дурно отзываться о советском опыте — сознательный выбор, отражавший позицию главного редактора, который и в одном из предсмертных интервью от своих убеждений не отказался: «Величайшая коммунистическая идея ни в чем не виновата. И кто бы ни пытался доказать обратное, всегда терпел провал. Советский Союз был величайшей державой, в мире их было всего две, вторая — Соединенные Штаты. А теперь…»17
Теперь это чувство называют ресентиментом, и надо заметить, что оно при всех переменах редакционной политики надолго в журнале пережило Михаила Алексеева, который в 1990 году по решению республиканского Союза писателей вынужден был уступить свой пост Владимиру Крупину. Первым заместителем главного редактора стала критик Светлана Селиванова, а на должность заведующего отделом прозы пригласили известного писателя-диссидента Леонида Бородина, который через неполных два года по предложению Крупина принял «Москву» в свои руки.
С новой рубрикой «Домашняя церковь» журнал приобрел благочестивый облик, в редколлегию, в ближайший авторский круг вошли священнослужители и православные публицисты, критика стала не столько агрессивно атакующей, хотя и не без этого, сколько отечески вразумляющей и нравоучительной, меряющей всю современную — и в 1990-е годы очень беспокойную — культуру критериями «золотого» XIX века.
У нас это именуется консерватизмом, в свод которого, плюс к акцентированной религиозности, входят непременные монархические симпатии, почтительное отношение к заветам «Домостроя» и, напротив, опасливое отношение к новомодным поветриям, почему-то всегда «западным» по своему происхождению, а в некоем умозрительном идеале и знаменитая уваровская триада «Православие. Самодержавие. Народность».
3 минуты
10 июля