Третье января — это такая странная дата в календаре, когда праздничная эйфория уже выветрилась вместе с пузырьками из открытого шампанского, а суровая реальность еще не совсем наступила, но уже настойчиво скребется в дверь, как соседский кот, которого забыли покормить. За окном типичной питерской многоэтажки лениво падал мокрый снег, превращаясь на асфальте в грязное месиво, напоминающее овсяную кашу, которую никто не хочет есть. В квартире номер сорок восемь пахло хвоей от начавшей осыпаться елки, вчерашними котлетами и легкой ноткой безысходности, которая всегда появляется в доме, где люди умеют считать деньги, но не умеют их зарабатывать в том количестве, которое показывают в красивых сериалах.
Юля, женщина сорока восьми лет, обладающая приятной, уютной округлостью форм и железобетонным терпением, выработанным годами брака и работы в отделе кадров бюджетной организации, стояла у раковины. На ней был домашний халат в цветочек — не то чтобы старый, но уже видавший лучшие времена, как и многое в этой квартире. Она медитативно намыливала жирную сковородку, размышляя о вечном. Например, о том, почему средство для мытья посуды, которое в рекламе одной каплей отмывает гору тарелок в Вилларибо, в реальности заканчивается быстрее, чем зарплата мужа, а жир с противня отходит только под воздействием грубой физической силы и такой-то матери.
Вода шумела, заглушая мысли, но не могла заглушить тяжелое сопение за спиной. За кухонным столом, покрытым клеенкой с жизнерадостными лимонами (купленной по акции в «Фикс Прайсе»), восседал Вадим. Её муж, спутник жизни, отец их уже взрослого сына и, по совместительству, главный домашний аналитик, стратег и геополитик диванного масштаба.
Перед Вадимом стояла чашка с давно остывшим чаем, на поверхности которого образовалась противная нефтяная пленка, и тарелка с последним, самым большим куском домашнего «Наполеона». Этот торт Юля пекла тридцатого числа, убив на коржи полдня и половину нервной системы, потому что духовка в их старой плите грела неравномерно, норовя сжечь низ и оставить сырым верх.
Вадим не ел. Он смотрел в экран своего смартфона, хмурил густые, с проседью брови и периодически цокал языком, выражая крайнюю степень неодобрения происходящим в мире процессам. Видимо, котировки нефти, курс доллара или новые штрафы для автомобилистов снова не оправдали его высоких ожиданий.
— Юль, — подал он голос, не отрываясь от экрана. Тон был такой, словно он только что обнаружил ошибку в расчетах траектории полета на Марс.
— М? — отозвалась Юля, не прекращая битву с пригоревшим луком, который прилип к дну сковородки намертво, как грехи к совести.
— Я тут прикинул… — Вадим наконец отложил телефон экраном вниз, что означало начало серьезного разговора. Он посмотрел на жену взглядом вождя мирового пролетариата, придумавшего НЭП, но забывшего, где взять на него деньги. — Январь — месяц тухлый. Просто мертвый сезон.
Юля выключила воду. Тишина в кухне стала звонкой, лишь холодильник «Атлант» утробно заворчал, переваривая остатки тазика с оливье и селедки под шубой. Она вытерла руки вафельным полотенцем с изображением петухов — символом какого-то давно прошедшего года — и повернулась к мужу.
— Вадик, ну какой он тухлый? Обычный январь. Мы каждый год это проходим. Что случилось-то?
— А то случилось, Юлия, — Вадим любил называть её полным именем, когда хотел придать веса своим словам, — что зарплата у меня будет только в десятых числах февраля. Аванс нам перед праздниками выдали, и мы его, заметь, благополучно прожрали.
Он обвел рукой стол, указывая на остатки пиршества. Юля проследила за его жестом. Ну да, стол был не пустой. Но и черной икры там не наблюдалось.
— Мы не прожрали, Вадик, а встретили Новый год. Как люди. С подарками, с едой. Мы же не могли сидеть перед телевизором с пустым чаем? К тому же, мы маме твоей подарок отправили, Сашке денег перевели…
— Вот! — Вадим поднял указательный палец вверх. — Сашка! Здоровый лось, двадцать три года, а мы ему переводим!
— Он студент, Вадик. И работает. Но в Москве цены сам знаешь…
— Знаю! — перебил муж. — Всё я знаю. Я к чему веду. Кредитка пустая. Грейс-период заканчивается через три недели. За страховку машины («Форд Фокус» 2018 года выпуска, предмет гордости и постоянных вложений Вадима) платить надо в конце месяца, там сумма — закачаешься, ОСАГО подорожало, запчасти космос. Короче, дебет с кредитом не пляшет. Мы в минусе, Юля. В глубоком финансовом анусе, если называть вещи своими именами.
Юля вздохнула и присела на табуретку напротив мужа. Табуретка скрипнула, словно подтверждая плачевность ситуации.
— Ну хорошо, в анусе. Не первый раз, выберемся. Предлагаешь что? Взять подработку? Я могу попробовать переводы взять, но глаза… сам знаешь, к вечеру уже ничего не вижу.
— Нет, — отмахнулся Вадим. — Подработки — это мертвому припарка. Тут системный подход нужен. Нужен режим жесткой экономии. Оптимизация бюджета. Секвестр расходов!
Слово «секвестр» Вадим произнес с особым наслаждением, словно пробовал на вкус дорогой коньяк. В его устах это обычно означало, что Юле придется совершать чудеса бытовой эквилибристики: варить суп из топора, штопать носки так, чтобы это выглядело как дизайнерский ход от Гуччи, и убеждать себя, что прогулка до работы пешком в метель — это полезное кардио, а не отсутствие денег на проездной.
— Ну, давай секвестировать, — Юля подперла щеку кулаком, глядя на мужа с той смесью любви и жалости, с какой смотрят на нашкодившего кота. — На чем резать будем? Пиво твое пятничное убираем? Это тысячи три в месяц, если с закуской. Или сигареты твои? Пачка сейчас двести рублей стоит, Вадик. В месяц — шесть тысяч вылетает в трубу, в прямом смысле. А может, подписку на этот твой спортивный канал аннулируем? Зачем тебе смотреть, как двадцать два миллионера мяч пинают, за деньги, которых у нас нет?
Вадим посмотрел на неё как на умалишенную. В его глазах читалось искреннее возмущение.
— Ты чего, мать? Совсем берега попутала? — Он даже отодвинул от себя тарелку с тортом. — Пиво — это святое. Это мой антистресс! Я пашу как вол, мне разгрузка нужна. Если я не расслаблюсь в пятницу, у меня в понедельник инсульт бахнет. Тебе нужен муж-инвалид?
— Не нужен, — покорно согласилась Юля.
— То-то же. Сигареты… ну, это зависимость, Юль. Медицинский факт. Тут резко нельзя бросать, организм стрессанет, иммунитет упадет, заболею — на лекарства больше потратим. А канал — это вообще копейки, триста рублей. Это моя единственная радость в жизни! Нет, Юль. Глобальнее надо мыслить. Не по мелочам щипать, а рубить крупные хвосты.
Он сделал театральную паузу, отхлебнул противный холодный чай, поморщился, но глотнул, и выдал фразу, которая должна была быть высечена в граните где-нибудь на входе в ад семейных отношений.
— Экономить в новом году будем на тебе.
В кухне повисла такая тишина, что стало слышно, как у соседей сверху работает стиральная машинка в режиме отжима. Вибрировала люстра. Вибрировала Юлина душа.
— Поясни, — очень тихо, почти шепотом попросила она. Внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, начал разгораться маленький, но очень горячий уголек гнева.
— Ну смотри, давай по фактам, без обид, — воодушевился Вадим, не заметив, как воздух вокруг жены начал потрескивать от статического электричества. Он схватил со стола салфетку и ручку, собираясь рисовать графики. — Ты у нас кто? Женщина. А женщина — существо по определению затратное. Маркетинг на вас работает, разводит как лохушек.
— Вадик, выбирай выражения, — процедила Юля.
— Да я любя! Вот смотри. Эти твои маникюры, педикюры, брови… Это ж сколько денег улетает? Я видел смски от банка. Маникюр — две тысячи. Педикюр — две с половиной. Брови — еще тысяча. Итого? Пять с полтиной в месяц! В год — это шестьдесят тысяч, Юля! Шестьдесят! Это ж комплект хорошей зимней резины и еще на замену масла останется!
— Вадим, я делаю маникюр раз в три недели. Я работаю с людьми. Мне нельзя с обгрызанными ногтями ходить.
— Ой, да ладно! — отмахнулся он. — Стриги аккуратно, пилочкой подпиливай, лаком прозрачным мажь за 50 рублей — и никто не заметит разницы. Ты и так у меня красивая. Естественная красота сейчас в тренде, я в интернете читал. Бодипозитив и всё такое. Дальше. Кофе ты по утрам где пьешь?
— Дома пью.
— А перед работой? Я видел стаканчик у тебя в сумке. «Капучино на кокосовом». 250 рублей! Каждый день! Это еще пятерка в месяц. А дома у нас банка растворимого стоит, «Нескафе Голд», между прочим, по акции брали. Он ничем не хуже. Кофеин есть? Есть. Вставляет? Вставляет. Зачем платить больше?
Юля молчала. Она вспоминала тот утренний кофе. Эти десять минут перед входом в душный офис, когда она стояла у стеклянной витрины кофейни, грела руки о картонный стаканчик и чувствовала себя человеком. Женщиной, которая может позволить себе маленькую радость. Не просто функцией по варке борща и стирке трусов, а человеком.
— Едем дальше, — Вадим вошел в раж. Он чувствовал себя финансовым гуру, спасающим корпорацию от банкротства. — Косметика. У тебя полка в ванной ломится. Крема, маски, сыворотки какие-то. Зачем? Сметана, огурец, мед — вот тебе и маска. Наши бабки так жили и до ста лет выглядели огурцом. А эти все баночки — химия сплошная, за бренд платишь. И, наконец, шмотки.
— Я ничего не покупала себе три месяца, — тихо возразила Юля. — Только колготки.
— Вот! Колготки! — Вадим победно ткнул ручкой в стол. — Ты их рвешь раз в неделю. 400 рублей пара. Ты что в них, кросс по пересеченной местности бегаешь? Может, поаккуратнее как-то? Или переходи на брюки, джинсы. Они вечные. Купил одни — и ходи пять лет.
Юля слушала этот монолог и чувствовала, как внутри закипает та самая «кухонная философия», замешанная на сарказме и жизненном опыте. Ей вдруг стало смешно. Горько, но смешно.
— То есть, резюмирую, — медленно проговорила она, глядя мужу прямо в глаза. — Ты предлагаешь мне обрасти мхом, пить бурду, мазать лицо сметаной, ходить в лыжных штанах и стричь ногти садовыми ножницами, чтобы ты мог спокойно оплатить страховку на свой «Форд», на котором ты возишь свою драгоценную пятую точку в офис, до которого три остановки на метро?
— Ну, машина — это статус, Юль! Ты не понимаешь! — возмутился Вадим, даже привстав со стула. — Как я перед мужиками выглядеть буду? На метро приеду? Это несолидно. Начальник отдела логистики — и на трамвае? Машина — это кормилец! И вообще, я же не навсегда предлагаю. Месяца на три-четыре. Пока из ямы не выберемся. К лету полегче станет. А ты как хотела? Семья — это команда. В одной лодке плывем. Надо чем-то жертвовать ради общего блага. Кто, если не ты, Юль? Ты же у меня мудрая, понимающая.
Юля посмотрела на мужа долгим, внимательным взглядом. На его чуть расплывшуюся фигуру в домашней футболке с надписью «Царь, просто царь» (подарок коллег на 23 февраля). На крошки от «Наполеона» в уголках губ. На его уверенность в собственной правоте. Она вспомнила, что сама ходит в пуховике третий сезон, и молния на нем уже заедает, а Вадим в прошлом месяце купил себе новый видеорегистратор, потому что «старый глючит и карму портит».
— Хорошо, Вадик, — сказала Юля, вставая. Голос её был ровным и спокойным, как поверхность озера перед бурей. — Экономить так экономить. Ты прав. Абсолютно прав. Я — главная статья расходов в этом доме. Я слишком много на себя беру. Будем резать косты.
Вадим довольно кивнул, доедая торт. Умная баба у него всё-таки. Понимающая. Повезло.
— Вот и славно, — прочавкал он. — Я знал, что ты согласишься. Ну, давай чайку свежего завари, а?
— Сам заваришь, — бросила Юля уже из коридора. — Экономия электроэнергии и моих человеко-часов начинается прямо сейчас...
Первая неделя «оптимизации», или, как прозвала её про себя Юля, «операция Ы» (потому что никто не знал, чем это кончится), началась на следующий же день. Вадим, уверенный в своей гениальной победе, ушел на работу в приподнятом настроении, оставив в раковине грязную чашку. Юля посмотрела на эту чашку, потом на календарь, где красным маркером была обведена дата зарплаты мужа, и загадочно улыбнулась.
Первый звоночек прозвенел вечером вторника. Вадим вернулся домой голодный и злой — начальник устроил разнос, а пробки на дорогах стояли девятибалльные. Он мечтал о горячем ужине. В его фантазиях фигурировало мясо по-французски, с такой румяной сырной корочкой, или, на худой конец, котлеты с пюрешкой и соленым огурчиком.
Он вошел в квартиру, принюхался. Пахло… странно. Не едой, а чем-то вареным и пресным.
— Юль, я дома! — крикнул он, скидывая ботинки. — Что у нас на ужин? Есть хочу — слона бы съел!
Юля вышла из комнаты. На ней были старые, растянутые на коленях треники и футболка, которую она обычно надевала, когда мыла окна. Лицо было чистым, без грамма косметики, волосы стянуты в тугой пучок на затылке.
— Привет, добытчик, — сказала она. — Ужин на плите.
Вадим промчался на кухню, открыл крышку кастрюли и замер. Внутри плескалась прозрачная жидкость, в которой одиноко дрейфовали крупные куски картошки, немного моркови и какая-то блеклая вермишель. Мяса не было видно даже с помощью эхолота.
— Это что? — спросил он упавшим голосом.
— Это суп, — спокойно пояснила Юля, прислонившись к косяку двери. — Называется «Весенний», или «Полевой». Без мяса.
— В смысле без мяса? Юля, я мужик! Мне белок нужен!
— Вадик, мясо нынче — роскошь, — Юля развела руками. — Свинина подорожала, говядина вообще как крыло от самолета стоит. Я посчитала: если мы откажемся от мяса в будни, то за два месяца как раз наберем тебе на страховку и на замену колодок. А белок… белок можно из растительной пищи брать. Завтра гороховое пюре будет.
— Гороховое? — ужаснулся Вадим. — Ты хочешь, чтобы я в офисе газовую атаку устроил?
— Ну, потерпишь. Зато экономно. Горох стоит 40 рублей пачка, а хватает на три раза. И, кстати, хлеба нет. Я решила, что хлеб — это пустые калории. Мы же за здоровье?
Вадим скрипнул зубами, налил себе тарелку этой вегетарианской баланды, покрошил туда единственное, что нашел в холодильнике — засохший кусок сыра, и мрачно ел, чувствуя себя узником замка Иф.
Утро среды началось с крика из ванной.
— Юля! Твою мать! Что это такое?!
Юля, неспешно пьющая свой растворимый кофе (гадость редкостная, вкус жженой резины и пыли), пришла на зов. Вадим стоял, завернутый в старую простыню, и держал в руках полотенце. То самое, вафельное, с петухами. Жесткое, как наждачная бумага №40.
— А где мое махровое? Синее? Мягкое?
— В стирке, — невозмутимо ответила жена. — А кондиционер для белья я не купила. Ленор нынче дорог, Вадик. Триста рублей бутылка. Я посчитала — это нерационально. Вафельное полотенце отлично впитывает влагу. И, говорят, кровообращение стимулирует. Будешь румяный, как после бани. Бесплатный массаж и пилинг.
— Какой пилинг?! Я кожу содрал! — взревел Вадим. — Я же просил экономить на тебе, а не на моем комфорте!
— Вадик, — Юля сделала большие глаза. — Но стирка — это общая статья расходов. Порошок общий, вода общая. Я же не могу стирать свои вещи хозяйственным мылом, а твои — с кондиционером «Альпийская свежесть». Машинка одна. Так что терпи, казак. Семья — это команда.
Вадим вытерся вафельным полотенцем, чувствуя себя спартанцем перед битвой при Фермопилах, и ушел на работу злой как черт.
К концу недели обстановка в квартире накалилась до предела. В туалете исчезла привычная трехслойная бумага с запахом персика и растворяющейся втулкой. Вместо неё на держателе гордо висел рулон серой ленты из Набережных Челнов, в которой, если приглядеться, можно было прочитать новости из газет 1998 года.
— Юля! — в очередной раз вопил Вадим. — Этим же можно искру высечь! Это не бумага, это наждак!
— Зато 15 рублей рулон, — доносилось из комнаты, где Юля занималась странными вещами. — Ты же хотел экономить? Персиковая стоит 200 рублей за 4 штуки. Разница в десять раз! Вадик, математика — царица наук. Твоя задница не такая уж нежная, переживет отсутствие персикового аромата.
Сама Юля в это время сидела на диване и демонстративно красила ногти. Но не в салоне, нет. Она откопала в недрах антресолей старую коробку с лаками, которые покупала еще в начале двухтысячных. Запах ацетона стоял такой, что мухи падали замертво на подлете к окну.
— Фу, чем так воняет? — Вадим зажал нос, войдя в гостиную.
— Красота требует жертв, милый, — Юля подула на ногти, накрашенные ядовито-розовым цветом с блестками, который вышел из моды примерно тогда, когда появился первый айфон. — Ты же сам сказал: делай сама. Вот, делаю. Лак, правда, загустел, пришлось разбавить жидкостью для снятия, она тоже старая, вонючая. Но зато бесплатно! Смотри, какой цвет! «Дискотека 90-х»!
Вадим посмотрел на руки жены. Выглядело это ужасно. Кутикула была неровной, лак лежал буграми. Ему стало стыдно. Немного. Но жадность пока побеждала.
— Ну… ярко, — выдавил он. — Молодец. Учишься.
— Стараюсь, — кивнула Юля. — Кстати, Вадик, я тут подумала насчет твоих рубашек.
— Что с ними? — насторожился муж.
— Химчистка — это дорого. 300 рублей за рубашку! Я решила стирать их дома. В машинке. На режиме «хлопок 90 градусов», чтобы наверняка отстирались воротнички.
— Ты что?! — Вадим побелел. — Они же сядут! Это дорогие рубашки, «Хендерсон»! Их нельзя на 90 градусов!
— Ну, тогда стирай сам, руками, — пожала плечами Юля. — В тазике. Хозяйственным мылом. Оно, кстати, тоже очень дешевое. Кусок — 20 рублей. Я купила пять штук. На полгода хватит.
В пятницу вечером Вадим шел домой с одной мыслью: пиво. Он отработал эту адскую неделю. Он сэкономил кучу денег (в теории). Он заслужил.
Он зашел в магазин у дома, рука привычно потянулась к любимому немецкому лагеру. Но потом он вспомнил лицо Юли и её слова про «команду». Вздохнул. Взял банку дешевого отечественного по акции «2+1». «Жигулевское особое». На вкус, наверное, как вода из лужи, но градус есть.
Дома его ждал сюрприз. Юля сидела на кухне и что-то шила. На столе горела одна тусклая лампочка.
— Привет, — сказал Вадим, пряча пиво в холодильник. — А почему так темно? У нас что, романтический ужин?
— Нет, — Юля не подняла головы. — Лампочка в люстре перегорела. Новая светодиодная стоит 250 рублей. Я решила, что пока не будем покупать. Электричество тоже денег стоит. А мне и так видно.
— Что ты шьешь?
— Носки тебе штопаю. Ты же говорил, новые покупать не надо. Вот, нашла старые, с дырками на пятках. Заштопала цветными нитками, других не было. Смотри, как весело получилось! Один носок с красной заплаткой, другой с зеленой. В ботинках все равно не видно.
Вадим взял в руки носок. Работа была выполнена грубо, крупными стежками. Это был не носок, это был крик отчаяния.
— Юль… а ужин?
— А, ужин. Я картошку пожарила. На сале. Сало старое, прогорклое немного, нашла в морозилке, еще от бабушки осталось, наверное. Но если кетчупом залить — нормально. Кетчуп, кстати, тоже самый дешевый, «Каждый день». Жидкий, как вода, но красный.
Вадим сел за стол. Перед ним поставили сковородку с черной, подгоревшей картошкой. Запах стоял соответствующий. Он открыл свое дешевое пиво. Оно пшикнуло как-то жалобно. Сделал глоток. Горько. Невкусно.
Он посмотрел на жену. Юля сидела в полумраке, в этой ужасной одежде, с этими жуткими ногтями, штопала носки. Она выглядела как женщина из рассказов Зощенко, измученная бытом и нуждой. И самое страшное — она была спокойна. Она не скандалила, не плакала. Она просто выполняла его, Вадима, указания.
До него вдруг дошло. Это не экономия. Это забастовка. Итальянская забастовка в отдельно взятой квартире. Она делает всё в точности, как он сказал, доводя ситуацию до абсурда.
Он попытался съесть картошку. Во рту хрустнула пригоревшая корочка, на языке разлился вкус старого жира.
— Юль, — тихо сказал он. — Это невозможно есть.
— Голод — не тетка, Вадик, — философски заметила Юля. — Ешь. Калории они и в Африке калории. Энергия для организма.
— Я так не могу! — Вадим бросил вилку. Она со звоном ударилась о тарелку. — Я работаю! Я деньги зарабатываю! Почему я должен жить как бомж?!
— Потому что ты решил сэкономить на мне, — Юля подняла на него глаза. В полумраке они блестели холодно и жестко. — А уют в доме, Вадик, вкусная еда, чистота, моя красота и твое спокойствие — это всё создается моими руками. И это стоит денег. Ты хотел убрать расходы на «женские штучки»? Ты их убрал. Получи результат. Нравится?
— Нет! — рявкнул Вадим. — Не нравится! Верни всё как было!
— Не могу, — покачала головой Юля. — Бюджет расписан до копейки. Мы же копим на страховку. Потерпи еще два с половиной месяца. Привыкнешь. Человек ко всему привыкает.
Вадим вскочил, схватил банку с недопитым пивом и вылил содержимое в раковину.
— К черту страховку! — заорал он. — Займу у Сереги! Или кредит возьму! Я не хочу вытирать задницу наждачкой и есть горелую картошку!
— Это твой выбор, — спокойно сказала Юля. — Но помни: кредит отдавать придется с процентами.
— Плевать! — Вадим вылетел из кухни, хлопнув дверью так, что с елки осыпались последние иголки...
Выходные прошли в состоянии холодной войны. Вадим демонстративно купил себе в ларьке шаурму и съел её, урча и пачкаясь соусом, прямо в коридоре, не желая заходить на кухню, где царил дух «экономии». Юля делала вид, что не замечает его демарша. Она была занята важным делом: перешивала старую простыню в наволочки, потому что «постельное белье сейчас дорогое, а на старом уже дырки».
Но настоящий апокалипсис наступил в понедельник утром.
Вадим проснулся от звонка в дверь. Настойчивого, длинного звонка, который не предвещал ничего хорошего. Он посмотрел на часы: 7:30 утра. Кто, черт возьми, ходит в гости в такую рань?
Юля уже шлепала босыми ногами по коридору. Вадим слышал, как щелкнул замок, как скрипнула дверь. А потом раздался голос, от которого у него по спине побежали мурашки размером с таракана.
— Ну здравствуй, доченька! А я вот решила сюрприз сделать! Проездом я, в санаторий еду, дай, думаю, к детям заскочу, проведаю, как вы тут поживаете!
Это была Анна Петровна. Свекровь. Мама Вадима. Женщина-танк, женщина-рентген, которая видела пыль под диваном сквозь закрытую дверь и умела определять свежесть борща по цвету лица невестки.
Вадим застонал и накрыл голову подушкой (старой, перьевой, из которой лезли перья и кололи шею — Юля отказалась покупать ортопедические). Мама. Здесь. Сейчас. В разгар «оптимизации». Это был конец.
— Ой, мама, здравствуйте! — голос Юли звучал подозрительно радостно. Слишком радостно. — Проходите, проходите! Как мы рады! Вадик, вставай! Мама приехала!
Вадим выполз из спальни, натягивая на ходу тренировочные штаны. Анна Петровна стояла в коридоре, монументальная, как памятник Родине-матери, с двумя огромными сумками в руках. Она оглядывала квартиру цепким взглядом.
— Привет, мам, — буркнул Вадим, целуя мать в подставленную щеку, пахнущую морозом и «Корвалолом».
— Здравствуй, сынок, — Анна Петровна прищурилась. — Что-то ты бледный какой-то. И худой. Юля тебя не кормит, что ли?
— Кормит, мама, кормит, — быстро сказала Юля. — Проходите на кухню, я сейчас чайник поставлю. Правда, к чаю у нас только сушки. Простые, без мака. Экономим.
— Экономите? — брови Анны Петровны поползли вверх. — На еде? Ну-ну.
Она прошла на кухню, по-хозяйски села за стол и начала выкладывать из сумок гостинцы: банку варенья, палку колбасы, пакет конфет «Мишка на севере». Вадим смотрел на колбасу как на святыню.
— Мам, ты святая! — выдохнул он, потянувшись к сервелату.
— Руки мыл? — строго спросила мать. — Иди мой.
Вадим поплелся в ванную. Через секунду оттуда раздался его вопль:
— Юля! Где мыло?!
— Там же, на раковине! — отозвалась Юля, расставляя чашки (одна была со сколом, но «новую покупать не стали, пить же можно»).
Вадим вернулся, мрачный, пахнущий хозяйственным мылом.
— Это что за запах? — Анна Петровна повела носом. — Ты что, в бане мылся? Или у вас вши завелись? Зачем хозяйственное мыло?
— Это Вадик так решил, — невинно сказала Юля, присаживаясь рядом. — Говорит, обычное мыло — это химия и трата денег. А хозяйственное — натуральное, дешевое и полезное. Мы вообще перешли на эконом-режим. Вадим копит на машину.
Анна Петровна перевела взгляд на сына. В этом взгляде читалась вся скорбь еврейского народа и гнев древнегреческих богов.
— Вадим, — сказала она ледяным тоном. — Ты что, с ума сошел? Ты начальник отдела! Ты зарабатываешь прилично! Какое хозяйственное мыло? Ты жену позоришь!
— Мам, ну временные трудности… — начал оправдываться Вадим.
— Трудности у тебя в голове! — отрезала мать. — Я смотрю на Юлю — на ней лица нет. Халат старый, руки… Господи, Юля, что у тебя с руками? Ты что, шпалы укладывала?
— Посуду мою, мама, — вздохнула Юля, пряча руки под стол. — Средство закончилось, мою горчицей и содой. Экологично и дешево. А крем для рук Вадим сказал не покупать, говорит, сметаной можно мазать.
— Сметаной?! — Анна Петровна поперхнулась чаем. — Вадим, ты в своем уме? Сметана сейчас дороже крема стоит, если хорошая! Ты же экономист, прости господи!
— Ну, я образно! — Вадим покраснел до корней волос. — Мам, не начинай! Это наша внутрисемейная политика!
— Политика геноцида! — припечатала свекровь. — Я тебя не для того ростила, чтобы ты превратился в Плюшкина! Посмотри на себя! В зеркало смотрел? У тебя синяки под глазами, кожа серая! А Юля? Она же красавица была! А сейчас? Чистая сирота казанская!
Анна Петровна встала, подошла к холодильнику и распахнула его. Пустота полок зияла укором. Одинокая кастрюля с вегетарианским супом и банка с прогорклым салом выглядели как экспонаты музея голодомора.
— Так, — сказала она, захлопнув дверцу. — Это не дело. Я здесь на два дня. И я не позволю вам умереть с голоду и зарасти грязью. Вадим, марш в магазин! Вот список.
Она достала из сумки блокнот и ручку, быстро набросала список.
— Мясо. Хорошее. Овощи. Фрукты. Сыр. Масло сливочное. Хлеб нормальный, бородинский. Средство для посуды. Порошок стиральный. И мыло! Душистое! Чтобы пахло цветами, а не казармой!
— Мам, у меня денег нет… — жалко пробормотал Вадим.
— Карточка кредитная есть? — строго спросила мать.
— Есть, но там лимит…
— Плевать на лимит! Здоровье дороже. Иди! И купи жене цветов. Хотя бы три тюльпана. Стыдоба!
Вадим взял список, посмотрел на Юлю. Юля сидела, опустив глаза, и ковыряла пальцем клеенку. Но уголки её губ едва заметно подрагивали. Ей стоило огромных усилий не рассмеяться.
— Иди, Вадик, — мягко сказала она. — Маму надо слушаться...
Вечером того же дня в квартире номер сорок восемь пахло жареным мясом, свежим хлебом и чистотой. Стиральная машинка радостно гудела, перестирывая белье с дорогим кондиционером. В ванной стояли новые флаконы с шампунями и гелями.
Анна Петровна, уставшая, но довольная своей миротворческой миссией, ушла спать в гостиную. Вадим и Юля остались на кухне одни.
Вадим сидел над тарелкой с антрекотом. Он ел молча, сосредоточенно, наслаждаясь каждым кусочком. Жизнь возвращалась в привычное русло. Его желудок пел оды благодарности.
Юля пила чай. Нормальный, листовой, с бергамотом. Она уже успела смыть кошмарный лак с ногтей и намазать руки кремом, который ей подарила свекровь («Возьми, дочка, это хороший, французский, я себе купила, но тебе нужнее»).
— Юль, — тихо сказал Вадим, отодвигая пустую тарелку.
— М?
— Я был идиотом.
— Был, — легко согласилась Юля.
— Я просто хотел как лучше. Хотел, чтобы у нас подушка безопасности была. Чтобы я чувствовал себя увереннее.
— Вадик, — Юля посмотрела на него серьезно. — Уверенность мужчины — это не цифры на счете и не марка машины. Это когда дома у него всё хорошо. Когда жена улыбается, когда дети сыты, когда в доме тепло и уютно. А экономить на комфорте семьи ради железяки или абстрактных цифр — это путь в никуда. Ты же видел, во что мы превратились за неделю? В грызущихся собак.
— Видел, — вздохнул Вадим. — Прости. Больше никакой «оптимизации» за твой счет. Клянусь.
Он полез в карман и достал оттуда маленькую бархатную коробочку.
— Что это? — удивилась Юля.
— Это не тюльпаны. Тюльпаны завянут. А это… В общем, я премию получил небольшую, за квартал, забыл тебе сказать. Хотел зажать, в заначку положить. Но решил, что ну её, эту заначку.
Юля открыла коробочку. Там лежали серебряные сережки с небольшими топазами. Не Бог весть какая роскошь, но очень милые.
— Красивые, — улыбнулась она, примеряя подарок. — Спасибо.
— Тебе идет, — Вадим улыбнулся в ответ. Впервые за неделю искренне. — Юль, а давай завтра в кино сходим? На «Чебурашку» или что там сейчас идет? И попкорн купим. Большое ведро.
— Давай, — кивнула Юля. — Только чур, платишь ты. У меня режим экономии.
— Какой еще экономии? — напрягся Вадим.
— Личной. Я тут посчитала… Я же неделю не тратила на себя ни копейки. Ни кофе, ни обедов в столовой, ни косметики. Сэкономила тысяч пять.
— И?
— И я записалась на завтра к косметологу. На чистку и массаж лица. Восстанавливать ущерб от твоей «сметанной маски». И еще… — она хитро прищурилась. — Я туфли видела. На распродаже. Очень красивые. Лодочки, бежевые. Классика. Как раз под мое синее платье.
Вадим посмотрел на жену. На её сияющие глаза. На новые сережки в ушах. И махнул рукой.
— Бери, — сказал он. — Один раз живем. Только, Юль…
— Что?
— Лампочку в туалете вкрути, пожалуйста. Я в темноте мимо унитаза боюсь промахнуться. А электрик из меня, сам знаешь, никакой.
Юля рассмеялась.
— Вкручу, Вадик. Вкручу. И даже персиковую бумагу повешу. Гулять так гулять!
За окном всё так же падал снег, но в квартире номер сорок восемь стало теплее. Кризис миновал. Бытовой реализм снова сменился просто жизнью — со всеми её тратами, глупостями и маленькими радостями, без которых эта самая жизнь превращается в серую и унылую бухгалтерию.
А страховку на машину Вадим оплатил с кредитки. И ничего, не умер. Зато жена красивая. И суп с мясом...