Я возвращался из Москвы на экспрессе. Место у меня было заранее забронировано, по ходу, за столиком у окна, 2+2. Билеты на экспрессы, в отличие от обычных поездов, можно выбрать онлайн, и вроде бы всё просто: выбираешь место, платишь, и жизнь на время приобретает иллюзию порядка. Но как всегда, иллюзии обманывают.
Я только устроился, вытянул ноги, разложил сумку на соседнем сиденье, как заметил: к моему окну кто-то суёт ребёнка лет десяти, шустрый, как белка на батарее. Женщина, которая его сопровождала, стояла ко мне спиной, не оборачиваясь, и громко заявила:
— Сиди, тебе тетя сейчас уступит!
Я замер. «Тетя» — это я? В голове моментально промелькнуло: может, это какой-то новый код поведения в общественных местах? Обычно просят, объясняют, улыбаются. Но когда просто объявляют: «Сиди, уступишь», — это уже не просьба, это приказ. Приказ, обращённый к человеку, который, казалось бы, просто купил билет и пришёл на законное место.
Я поднял брови и сказал громко:
— У меня билет на это место, уступать я не собираюсь.
Женщина наконец обернулась. И тут произошло чудо. Её лицо — как раскалённая сковородка. Злость, удивление, возмущение — всё в одной гримасе.
— Как это «не хочу»?! — завопила она, будто я только что объявил, что собираюсь разрушить её квартиру. — Тебечежалко, он же ребёнок! Совсем обнаглела молодежь!
Ребёнок при этом развалился в кресле, ногами оттолкнулся от подлокотника, тыкал пальцем в телефон, словно происходящее вокруг него вообще не существует. Женщина же продолжала:
— Да как можно так с детьми! Какая наглость! Ты просто обязана уступить!
Я морщился, внутренне улыбаясь: «Обязана». Как будто на билетах теперь печатается слово «обязана». Как будто все права и правила действуют только для меня, а для остальных существует нечто вроде личного закона: если ребёнок маленький, его сопровождающая женщина имеет право влезть на чужое место.
Я оглядел вагон. Люди вокруг сидят, уткнувшись в телефоны, делают вид, что ничего не слышат. Ни одного взгляда поддержки. Пассажиры будто заранее договорились игнорировать всю эту сцену. В голове мелькнула мысль: как удобно, когда никто не вмешивается, даже когда кто-то начинает размахивать своим правом на чужое место как дубиной.
— Можете пересесть туда, напротив, — сказал я, кивая на пустующие места. — Там свободно.
Ребёнок завопил:
— Нет, я хочу здесь!
Хорошо, думаю, хватит. Довольно. Пойду искать проводника.
И тут, как по сигналу, появился проводник. Женщина начала жаловаться, перебивая меня:
— Вот видите, он отказывается! Ребёнок! Уступить место!
Проводник спокойно сказала:
— Билет покажите.
И тут выяснилось чудо. У неё билеты вовсе не на этот вагон. Третий класс, а мы во втором. Она купила дешёвые билеты, но решила прокатиться классом выше. Как если бы купил эконом в самолёте и потребовал сесть в бизнес-класс. И, разумеется, требовала уступить чужое место и при этом пыталась жаловаться на меня проводнику.
— Да какая разница! — орала она, уходя, держа ребёнка за руку. — Цена не имеет значения!
Разница, дорогая, огромная. Стоимость, правила, элементарное уважение к чужим правам — всё это исчезло, как будто её совесть никогда не существовала. А я сидел, наблюдал, как они уходят, и думал о человеческой природе: совесть — странная штука. У некоторых людей она просто отсутствует, и они уверены, что всегда правы.
Я огляделся по вагону. Люди продолжают сидеть, уткнувшись в телефоны. Проводник тихо пожал плечами и ушла заниматься другими пассажирами. Ребёнок где-то вдалеке показывал пальцем на кнопку телефона, мать тянула его дальше, громко обсуждая, кто был виноват.
Я вздохнул и вернулся к своим вещам. Место у окна снова моё. Я вытянул ноги, положил сумку на соседнее пустое сиденье и почувствовал странное удовлетворение. Маленькая победа, но сладкая. Иногда кажется, что мир держится на этих мелких принципах: уступать можно, если тебя просят, но никогда — если требуют.
Я вспомнил слова одного мудреца: «Не надо ждать от людей несвойственного им поведения. Вы же не выжимаете лимон, чтобы получить томатный сок». И в этом весь смысл: невозможно ждать порядочности там, где её нет. Но если увидеть бессовестность лицом к лицу и дать отпор — хотя бы на минуту — ощущаешь, что мир ещё не совсем прогнил.
Поезд мчался сквозь ночь, окна дрожали от ветра, свет ламп отражался в темноте. Я смотрел на пустой столик и думал о том, как легко потерять совесть и как трудно от этого избавиться. И, может, это маленькое чудо — возможность отстоять своё место, — делает поездку выносимой. Хоть где-то повезло.
Когда они ушли, поезд снова наполнился привычным шумом — телефоны, тихие разговоры, стук колес по рельсам. Но внутри меня всё бурлило. Наглость женщины, её уверенность в абсолютной правоте, полное отсутствие совести — это как удар по нервной системе. Казалось, что весь вагон видел эту сцену, но никто не вмешался. И именно это — полное равнодушие окружающих — делало ситуацию ещё более отвратительной.
Я сидел у окна, держа билет в руке, и думал о том, что мир полон таких людей. Мигрантка, как она себя называла, не просто нарушила правила — она вторглась в моё пространство, потребовала комфорта за чужой счёт и при этом пыталась играть на симпатиях пассажиров. Это уже не хамство, это система ценностей, где свои желания важнее чужих прав, а уважение — пустой звук. Мне хотелось крикнуть, затоптать словами её дерзость, но поезд гудел, а люди продолжали уткнуться в свои экраны.
И всё же, сидя в одиночестве за столиком у окна, я понял одно: уступать таким людям нельзя. Уступка превращается в поощрение их бессовестности. Этот случай останется со мной как маленькое, но яркое доказательство того, что некоторые не умеют и не хотят быть порядочными. И пока я буду помнить о таком поведении, я буду готов дать отпор любому, кто посчитает, что закон и правила существуют не для него. Потому что терпеть наглость и хамство — значит соглашаться, что мир можно строить на этом. А я соглашаться не собираюсь.