Телефон, беззвучно лежавший на кухонном острове, потух. Катя не убрала руку. Она так и сидела, глядя на темный экран, на котором только что светилось «Любимый».
Звонок был коротким. Веселым. Бодрым.
— Катюш, привет! Ты не жди, я задержусь. Отчет горит, просто завал.
Его голос был таким… легким. Он «пел».
«Дорогая, я сегодня допоздна на работе, ложись без меня», — пропел муж.
— Конечно, Стас, — ответила она ровно, спокойно, с той самой ноткой заботливой усталости, которую он так привык в ней слышать. — Не перетрудись. Я ужин в холодильник уберу.
— Вот ты у меня золото! Все, целую, побежал!
Гудки.
«Золото».
Она сидела в своей идеальной, залитой теплым светом кухне. В духовке, медленно остывая, ждал его любимый киш с лососем и шпинатом. На столе — бутылка вина, которую она открыла, чтобы «встретить мужа».
Он не знал, что она знала. Он не знал, что я знала о его романе с моей подругой.
Она знала уже три недели.
Три недели, которые превратили ее жизнь из понятной, пусть и немного скучной, в какой-то абсурдный, злой спектакль, где она была единственной зрительницей, вынужденной аплодировать отвратительной игре актеров.
Она не находила писем. Не видела сообщений. Она увидела.
Это было три недели назад, в четверг. Он тоже «задержался на работе». А она поехала в новый торговый центр — купить подарок их дочери-студентке.
И увидела их.
Они сидели в глубине кофейни, в самом темном углу. Не как друзья. Не как коллеги.
Он держал ее руку на столе. Не просто держал — он поглаживал ее ладонь большим пальцем, что-то рассказывая, и смотрел на нее так, как не смотрел на Катю уже… она не могла вспомнить, сколько. Лет десять?
А она — Лена — ее лучшая подруга, ее «сестра», свидетельница на ее свадьбе, крестная ее дочери — смеялась. Она смеялась, запрокинув голову, и в ее смехе Катя вдруг услышала то, чего никогда не замечала раньше. Торжество.
Лена. Которая плакалась ей на плече после каждого своего неудачного романа. Которой Катя сама жаловалась на то, что Стас «остыл», что они «как соседи».
«Катюш, да все мужики такие! — утешала ее Лена, наливая им обеим вина на Катиной же кухне. — Твой хоть надежный. Не гулящий. Держись за него!»
И она, Катя, кивала. А Лена, ее «подруга», в этот самый момент, видимо, уже спала с ее «надежным» мужем.
Катя тогда не подошла. Она не устроила скандал. Она просто развернулась и, как во сне, вышла из торгового центра. Села в машину. И сидела, пока не занемели ноги.
Она смотрела на часы. 19:30. «Отчет горит».
Она знала, что он не на работе. Она знала, что он сейчас у Лены. В квартире, которую Катя сама же помогала Лене обустраивать после ее последнего «тяжелого разрыва».
Она сидела в своей стерильной кухне, и ее вдруг затрясло. Не от горя. Не от обиды. От отвращения.
Они не просто ей врали. Они делали из нее идиотку. Они наслаждались этим. Его «пропел» по телефону — это была не ложь. Это было издевательство. Он даже не старался. Он знал, что она — «золото». Что она уберет киш в холодильник и ляжет спать.
Она посмотрела на свой телефон. Потом на остывающий киш.
Она знала, что должна что-то сделать. Что так больше нельзя. Что эти три недели молчания, эти три недели, когда она улыбалась им обоим в лицо, — это было предательством. Предательством самой себя.
«Золото».
Слово повисло в стерильном воздухе кухни. Оно звучало фальшиво, как дешевая позолота на ложке. Катя медленно, очень медленно, убрала руку от погасшего телефона. Ее пальцы были ледяными.
Она посмотрела на свои руки. Идеальный маникюр, тот самый «спокойный нюд», который так нравился Стасу, потому что он «не вульгарный». Руки, которые двадцать лет мыли, убирали, готовили, гладили его рубашки, проверяли уроки дочери, переводили деньги за ипотеку с их общего счета. Руки «золотой» жены.
Три недели. Три недели она была соучастницей. С того самого дня в торговом центре.
Она помнила этот момент в оглушающих, микроскопических деталях. Не просто его руку на ее руке. Она помнила, как Лена откинула волосы — тот самый жест, который Катя сама ей посоветовала, «Лен, у тебя такая красивая шея, не прячь». И как Стас проследил за этим жестом, и его губы тронула та самая ленивая, довольная улыбка, которую Катя не видела со времен их медового месяца.
Они не просто держались за руки. Они были… одним целым. У них был свой мир. Свой, укромный, темный угол в кофейне, свой смех, свои секреты. А она, Катя, в этот момент стояла в десяти метрах от них, с дурацкой подарочной картой для дочери в руках, и была… лишней.
Она была инфраструктурой.
Она была той самой «надежной» гаванью, тем «золотом», которое давало ему, Стасу, право и возможность иметь «приключения» на стороне. Она была той, кто держит дом в идеальном порядке, воспитывает дочь, всегда выглядит прилично и, главное, — понимает.
Как же она ненавидела это свое «понимание».
Она «понимала», когда ему нужно было «подумать одному» и он уезжал на выходные «на рыбалку» (теперь она знала, с кем была эта «рыбалка»).
Она «понимала», когда он перестал заниматься с ней любовью, списывая это на «кризис среднего возраста» и «усталость».
Она «понимала», когда Лена, ее лучшая подруга, вдруг стала избегать встреч, ссылаясь на «страшную загруженность» и «депрессию».
О, как же Лена была убедительна.
Всего месяц назад. Прямо здесь, на этой кухне. Лена пила ее вино, ела ее, Катин, салат.
— Катюш, ты не представляешь, как мне хреново, — шептала Лена, глядя в бокал своими честными, голубыми глазами. — Опять одна. Никому я не нужна. Вот ты… ты счастливая. У тебя Стас. Он, может, и скучный стал, но он — стена. Он твой.
Катя тогда ее обняла. Утешала. Говорила, что Лена обязательно встретит свое счастье.
И Лена его встретила. Ее мужа.
Отвращение, холодное и тошнотворное, подкатило к горлу. Они не просто ее обманывали. Они смеялись над ней. Вместе. Наверняка Лена, приходя к ней на кухню «поплакаться», потом пересказывала Стасу ее жалобы. Они вместе смеялись над «золотой» Катей, над ее наивностью, над ее «пониманием».
Он не на работе. Он у нее.
Сейчас, в этот самый момент, пока она сидит в своей идеальной кухне, они…
Что они делают? Пьют вино? Смеются над его удачным звонком «золотой жене»?
Его «пропел»… Это была не просто ложь. Это было хвастовство. Это была победная песнь самца, у которого все устроено. У него есть удобная, надежная, богатая (Катя зарабатывала не меньше его) жена дома. И есть страстная, «понимающая» подруга для души.
Она посмотрела на остывающий киш. Лосось и шпинат. Блюдо, требующее времени. Требующее любви. Она готовила его, думая, что порадует уставшего мужа. А он в это время, скорее всего, даже не ужинал.
Она встала. Ноги были ватными, но слушались.
Что она должна сделать? Позвонить ему и устроить истерику? «Я все знаю!»
Что он скажет? «Ты все не так поняла»? «Ты сумасшедшая»? «Это Лена меня соблазнила»?
Позвонить Лене? Что она скажет? «Прости, Катя, так вышло»?
Это было мелко. Это было то, чего они от нее ждали. Это была бы роль жертвы, которую они ей так любезно отвели.
Нет.
Она подошла к холодильнику. Открыла. Достала пластиковый контейнер. Аккуратно, стараясь не сломать корочку, она переложила в него свой идеальный киш. Весь.
Потом она взяла бутылку вина, которую собиралась пить с ним, и штопор.
Она сложила все это в красивый бумажный пакет из дорогого бутика.
— Ты на работе, любимый? — прошептала она в тишину кухни. — Отчет горит?
Она усмехнулась. Усмешка получилась кривой, страшной.
— Ты у меня золото, — повторила она его слова. — А золото… золото должно сиять.
Она прошла в коридор. Надела свои туфли. Не тапочки. Туфли на каблуке.
Она посмотрела в зеркало. На нее смотрела сорокапятилетняя, красивая, ухоженная женщина с мертвыми глазами.
Она взяла ключи от своей машины.
«Допоздна на работе». «Ложись без меня».
— Я не лягу, Стас, — сказала она своему отражению. — Я везу тебе ужин. Ты же так устал.
Она знала адрес Лены. Она знала, что свет в ее окнах на седьмом этаже сейчас горит. И она знала, что машина Стаса — та самая, которую они покупали вместе, — будет стоять не у его офиса, а во дворе у Лены, спрятанная за мусорными баками. Он всегда был так предсказуемо труслив.
Она вышла из квартиры.
Лифт, пахнущий дорогим, но безличным парфюмом (фирменный аромат жилого комплекса Лены), бесшумно полз вверх. Катя смотрела на меняющиеся цифры этажей. 3… 4… 5…
Она не чувствовала страха. Она не чувствовала паники. Она была пуста. Как будто кто-то выкачал из нее все эмоции, оставив только сухую, холодную оболочку, которая двигалась на автопилоте.
В руке она сжимала бумажный пакет. Он был еще немного теплым. Киш. Ее забота. Ее «золото».
Зачем она это делала? Зачем она ехала туда?
Она ехала не для того, чтобы их пристыдить. Стыдить людей, у которых нет совести, — бессмысленно.
Она ехала не для того, чтобы вернуть Стаса. Возвращать то, что так отчаянно рвалось на чужую помойку, было бы верхом самоунижения.
Она ехала, чтобы закончить.
Она не могла просто уйти, собрать вещи, подать на развод. Это было бы ее бегством. Это оставило бы им — их лжи, их смеху, их тайным встречам — последнее слово. Они бы потом, сидя здесь, в этой квартире, обсуждали ее. «Она узнала». «Она не выдержала». «Она сломалась».
Она не сломается. Она пришла не просить, не плакать и не обвинять.
Она пришла уведомить.
7 этаж. Дзынь.
Двери открылись. Тихий, устланный ковром коридор. Квартира 74. Налево.
Она знала эту дверь. Она стояла у этой двери с тортом, когда Лена праздновала новоселье. Она стояла у этой двери с бутылкой вина, когда Лена рыдала после очередного «козла».
Она подошла. И нажала на звонок.
Секунда. Две.
За дверью послышалась какая-то возня. Приглушенный смех. Шаги.
Дверь открылась.
На пороге стояла Лена.
Ее лучшая подруга. Ее «сестра».
Она была в шелковом халате. Том самом, который Катя подарила ей на прошлый день рождения. «Катюш, он такой дорогой, не стоило!»
Волосы у Лены были влажные, слегка растрепанные. На лице — ни грамма косметики и пьяный, счастливый румянец.
— Ка… Катя?
Глаза Лены, такие честные, голубые, расширились от ужаса. Счастливый румянец мгновенно сменился мертвенной, серой бледностью. Улыбка застыла, а потом сползла, как маска.
— Что… что ты здесь делаешь? — пролепетала она, инстинктивно пытаясь прикрыть дверной проем своим телом, халат на котором предательски распахнулся.
— Я к мужу, — спокойно сказала Катя.
И в этот момент, из глубины квартиры, раздался его голос. Тот самый, «поющий», который она слышала час назад по телефону.
— Ленусь, кто там? Пицца приехала?
Он вышел в коридор.
Он был босой. В его домашних спортивных штанах — тех, в которых он обычно валялся на диване у Кати дома. И в футболке.
На плече у него висело кухонное полотенце.
Он увидел Катю.
Стас замер. Он был похож на оленя, ослепленного фарами за секунду до удара. Он открыл рот. Закрыл. Он посмотрел на Лену, потом на Катю, и его лицо… оно было жалким. Это был не гнев, не удивление. Это был панический, животный страх пойманного школьника.
— Катя… — выдохнул он. — Я… ты… это… это не то, что ты думаешь!
Катя медленно, как во сне, перевела взгляд с его жалкого лица на стену в прихожей Лены.
Там, на вешалке, висел его пиджак. Его «рабочий» пиджак, в котором он утром ушел на «горящий отчет».
— Ты прав, Стас, — тихо сказала Катя. Она шагнула вперед. Лена инстинктивно отпрянула, впуская ее в прихожую. — Я думаю, что ты работаешь. А ты — нет.
Катя оглядела квартиру. В гостиной горел торшер. На журнальном столике — два бокала с красным вином. Открытая бутылка. И две тарелки. Пустые.
— Вы, наверное, голодные, — сказала она.
Она протянула бумажный пакет остолбеневшей Лене.
— Возьми.
Лена, как автомат, протянула руки и взяла пакет.
— Тут киш, — голос Кати был ровным, почти дружелюбным, как будто она занесла угощение. — С лососем и шпинатом. Стас его очень любит.
Стас смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова.
— И вино, — продолжала Катя. — Ваше, кажется, закончилось. А тебе, Стас… — она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде не было ни слез, ни ненависти, только ледяное, бездонное презрение. — «Дорогая, я сегодня допоздна на работе, ложись без меня». Ты не ошибся. Я не лягу. Я вообще сегодня домой не приеду.
— Катя, подожди! — он наконец очнулся, сделал шаг к ней, протягивая руку. — Давай поговорим! Я все объясню!
— Не надо, — она остановила его взглядом. — Не унижайся. И меня не унижай. Ужинайте.
Она посмотрела на Лену, которая так и стояла, вцепившись в пакет с кишем.
— И, Лен… Халат тебе очень идет. Ты была права. Он и правда был дорогой.
Катя развернулась.
Она не пошла. Она вышла. Как королева, покидающая балаган.
Она слышала, как за ее спиной что-то упало — кажется, Лена выронила пакет. Слышала, как Стас выкрикнул ее имя.
Она не обернулась. Она вошла в лифт, нажала кнопку «1», и только когда двери закрылись, отрезая ее от седьмого этажа, она позволила себе выдохнуть. Она не плакала. Она… улыбнулась.
Она ехала по ночному городу, не разбирая дороги. Руки крепко сжимали руль, костяшки побелели. Она не смотрела на навигатор. Она просто ехала, подальше от того района, подальше от того дома, который тридцать минут назад еще был домом ее лучшей подруги, а теперь стал… местом преступления.
Она не плакала. Слезы, казалось, испарились, высохли, оставив в душе только выжженную, ровную, твердую пустыню. Улыбка, та страшная, кривая усмешка, давно сползла с ее лица.
В голове, как на повторе, крутилась одна и та же сцена.
Их лица.
Паника Лены. Не стыд. Не раскаяние. А именно животный, бледный ужас пойманного вора. Она боялась не того, что причинила боль Кате. Она боялась того, что ее «счастье», такое удачно украденное, сейчас отнимут.
И Стас.
Его лицо. «Это не то, что ты думаешь!»
Что она должна была подумать? Что он, босой, в домашних штанах, с полотенцем на плече, в квартире ее подруги в одиннадцать часов вечера… составляет тот самый «горящий отчет»?
Он был жалок.
Он был не «коварный соблазнитель». Он был не «роковой мужчина». Он был просто… слабым, трусливым, лживым мужиком, который так блестяще устроил свою жизнь. Он был потребителем. А она и Лена — его ресурсом. Она была «золотом» — надежным, стабильным активом. Лена была «развлечением» — рискованным, но будоражащим.
И он, как плохой инвестор, не смог удержать оба портфеля.
Она вдруг поняла, чего он испугался в тот момент, в коридоре. Он испугался не того, что потерял ее любовь. Он испугался не того, что причинил ей боль.
Он испугался, что его «золото» сейчас перестанет быть «золотом». Что его идеальная, отлаженная система, где дома ждет сытый ужин и чистая рубашка, а в гостях — страсть и вино, рухнет. Он испугался дискомфорта.
Катя остановила машину у дорогого, безликого отеля в центре. Она никогда здесь не была.
— Добрый вечер. Мне нужен номер. На одну ночь.
— Паспорт, пожалуйста.
Она протянула паспорт. Екатерина Андреевна. Ее фамилия. Уже не их.
Прохладный, тихий номер с огромной, идеально заправленной кроватью встретил ее тишиной. Она бросила сумку. Подошла к окну. Внизу, как россыпь драгоценностей, сиял город.
Она была одна. Впервые за двадцать лет она была по-настоящему, тотально одна.
И это было не страшно.
Это было… правильно.
Она достала телефон. На экране — ни одного пропущенного. Ни от него, ни от нее.
Конечно. Они сейчас не звонят. Они сейчас в панике. Они решают. Что говорить? Как врать? Как «спасать» ситуацию? Как вернуть «золото» в семью?
Она открыла «Контакты».
«Любимый». Она смотрела на это слово. Нажатие. «Удалить контакт».
«Лена Подруга». Нажатие. «Удалить контакт».
Она заблокировала оба номера.
Она села на кровать. Открыла почту.
«Кому: info@legal-family.ru» (Адрес, который она нашла еще две недели назад, в ту самую ночь, когда ее «понимание» дало первую трещину).
«Тема: Консультация по разводу. Белова Е.А.»
«Добрый день. Меня зовут Екатерина. Мой муж…»
Она остановилась. Стерла.
«Добрый день. Мне необходима консультация по расторжению брака и разделу имущества. Завтра. В любое время. Я готова».
Она нажала «Отправить».
Она легла на эту огромную, чужую кровать прямо в одежде и закрыла глаза. Она думала о кишe. О том, как они, наверное, сидели на кухне Лены, после того, как хлопнула дверь лифта. Ели ли они его? Или выбросили?
Ей было все равно.
Это был их последний ужин за ее счет.
«Золото» ушло из дома. Осталась только сталь.
Рекомендую к прочтению: