Вера дремала на диване в гостиной, укрывшись вязаным пледом. За окном догорал апрельский закат, окрашивая стены в розоватый свет. На журнальном столике стыли остатки чая.
Воскресный вечер. Борис уехал на дачу к Петровичу помогать с забором, вернется только завтра к обеду. Год на пенсии научил ее ценить такую тишину.
Телефонный звонок нарушил эту тишину.
Вера нащупала трубку между подушками, не открывая глаз. Наверное, Лена из Саратова. Беременная дочь звонила каждый вечер.
— Алло? — хрипло ответила она, глядя на потолок.
— Вера? Алло.. Вера?
Голос незнакомый. Хриплый, словно пропущенный через наждачную бумагу.
Сердце замерло. Вера села, сбросив плед.
— Кто это?
— Не узнала? — в трубке вздох. — Сколько лет прошло? Двадцать? Тридцать?
— Ирина?..
Имя вырвалось само. И сразу вопросы: откуда номер? Зачем звонит после стольких лет молчания?
— В городе я. В больнице, — голос надломился.
— Мне трудно говорить долго. Адрес пришлю.
Короткие гудки. Через минуту пришла эсэмэска: «Областной онкологический центр, корпус Б, палата 328».
Вера перечитала три раза. Больница. Онкология. Хриплый голос. Годы молчания. Все сложилось в страшную картинку.
Посмотрела на настенные часы уже без пятнадцати девять вечера. Поздно для посещений, не пустят. Встала, пошла на кухню. Включила свет. Открыла морозилку, достала курицу. Ирина сказала «ничего не надо», но как идти к больному с пустыми руками?
Положила курицу в миску под холодную воду размораживаться. Села за стол, обхватила голову руками. Лене двадцать восемь. Значит, столько же лет они не виделись с Ириной. Почти тридцать лет назад та исчезла из их жизни. И вот этот звонок.
Беспокойство сжимало горло. Хорошо, что Бориса нет дома. Или плохо?
Девочка из прошлого
Ирина... Вера встала, налила себе воды из-под крана, выпила залпом. Память поднимала со дна образы, которые она давно не вспоминала.
Ирина жила с бабкой-самогонщицей в двухэтажном бараке на окраине. Дом вечно гудел от пьяных криков, пах перегаром и брагой. Родители Ирины сгорели в том же доме, когда девочке было восемь. Милиция говорила про непотушенную папиросу, но весь поселок шептался, что жены местных пропойц могли поджечь «цех», чтобы отомстить за разбитые жизни.
После пожара Ирина с бабкой переехали в общежитие на Заводской улице. Одна комната на двоих в коммуналке с вечно текущим краном и клопами. Девочка почти жила у них в трехкомнатной квартире на третьем этаже. Приходила после школы, делала уроки за их кухонным столом, ужинала с ними. Здесь было тепло, чисто, пахло пирогами, а не самогоном.
А в девятнадцать Ирина сбежала. С каким-то заезжим художником лет сорока. Приехал в их городок на выставку. Снимал комнату у соседки и через две недели они уехали вместе.
«Вся в мать», — качала головой бабка, допивая очередной стакан.
Мать Ирины была красавицей: рыжие кудри до пояса, черные глаза. Красота погубила ее. Ирина получила ту же внешность, ту же судьбу.
Возвращение через пять лет
Объявилась внезапно, через пять лет, в начале июня. Вера помнила этот день. Лене было четыре месяца, жара стояла невыносимая, а она не спала уже трое суток нормально. Сидела на том же диване в домашнем застиранном халате, качала орущую дочку, засыпая на ходу. Борис на работе, помощи ждать неоткуда.
Звонок в дверь. На пороге стоит Ирина. Яркая, в красном костюме, на шпильках, с модной стрижкой. Время будто не коснулось ее, только отшлифовало, сделало выразительнее.
— Господи, Верка, ты чего? — она прошла в квартиру, оглядываясь.
— Какой у тебя вид. Никогда не буду плодить нищету. Ни детей, ни семьи это не для меня.
Но за этими словами пряталась боль. Позже, на кухне, за чаем, рассказала что было пять или шесть абортов, уже не помнит. После последнего врачи сказали: все, больше не сможешь. И эта женщина, которая не хотела детей, с удовольствием нянчилась с Леной. Гуляла с коляской по скверу. Игралась с ней, пока Вера отсыпалась.
Ирина жила с мужчинами намного старше. Квартиры снимали, на море возили.
«Почти в шоколаде живу», — говорила она, куря на балконе.
«Почему почти?» — спрашивала Вера.
«Старый, противный. Зато не жадный и не лезет в душу».
Борис возвращался с работы в шесть, видел Ирину и лицо его каменело.
«Не знал, что у тебя такие друзья», — бурчал он в спальне, переодеваясь.
Вера заступалась: «Она добрая! Без нее я с ума сойду!»
Ирина осталась ночевать на раскладушке в гостиной.
А через три дня Лена заболела. Ночью поднялась температура под сорок. Жаропонижающее не помогало. Ребенок горел, плакал не переставая.
«Скорая», врач с серьезным лицом, слово «менингит», госпитализация. Вера в халате и комнатных тапках с больной дочкой уехала в больницу. Паспорт, одежда, деньги, все осталось дома. Борис растерялся, метался по дому.
Две недели в больнице. Детское инфекционное отделение, палата на шестерых, капельницы, анализы. Вера спала на стуле у кроватки, не отходила ни на минуту. Ирина приезжала каждый день. Привозила еду, чистую одежду, деньги на лекарства. Успокаивала, когда Вера рыдала в коридоре.
Выписали в субботу. Обошлось, не менингит, просто инфекция. Вера вернулась домой и не поверила глазам: чистая квартира, пол вымыт, пыли нет. В холодильнике кастрюля борща, на плите в сковородке котлеты. Даже цветы в вазе свежие.
— Ты это? — удивилась она Борису на кухне.
— Ирина убиралась, готовила, — он отвел глаза, налил себе воды. — Я на работе был.
— А ты говорил что шалава.
— Я не говорил так.
— Говорил. Где она?
— Уехала вчера вечером. Сказала, что дела появились.
А потом начались странные ночи. Борис отворачивался к стене, когда Вера к нему прижималась. Бормотал про усталость на работе, про стресс. Неделю, две, три. Потом постепенно наладилось, вернулось все на прежние места. Но осадок остался, как заноза под кожей.
И вот теперь звонок из больницы. Призрак вернулся.
Палата 328
Утром Вера встала в шесть, сварила бульон. Налила в термос. В восемь была у больницы.
Областной онкологический центр: серое здание советских времен, облупившаяся краска, покосившиеся таблички. Корпус Б самый дальний. Охранник в будке у входа даже не посмотрел на нее.
Третий этаж, длинный коридор с зелеными стенами. Пахло хлоркой и больницей. Палата 328 последняя у лестницы.
Вера толкнула дверь. Палата на четверых, но занята только одна койка у окна. Худая женщина в выцветшем платке лежала на спине, глядя в потолок. Кожа да кости. Скулы острые, щеки впалые. Только черные глаза те же, что тридцать лет назад.
— Не узнала с порога, — констатировала Ирина. Голос тихий, с усилием.
Вера подошла ближе, поставила термос на тумбочку. Руки дрожали.
— Бульон принесла. Домашний.
— Не буду. Не могу уже. — Ирина закрыла глаза, собираясь с силами.
— Времени мало. Счет на дни, может, на часы. Хотела сказать... Всегда тебе завидовала.
Вера замерла у кровати.
— Квартира, муж, дочка. Даже когда ты от усталости засыпала, я завидовала черной завистью. У тебя было все. А у меня... ничего. А потом ты с дочкой в больницу попала. Помнишь?
— Конечно помню. Ты мне помогла тогда.
— Думала, унесу в могилу. Но сейчас страшно. Одной умирать страшно. — Ирина открыла глаза, посмотрела прямо на Веру.
— Ты в больнице неделю лежала... а я с Борисом дома осталась. Спали мы с ним..
Тишина. За окном каркнула ворона.
Вера медленно опустилась на стул у кровати, не отрывая взгляда от окна.
— Я так завидовала, что решила прикоснуться к твоему счастью. Украсть кусочек. Захоти я по-настоящему, то бросил бы он тебя. Я видела, как смотрел он на меня.
Она закашлялась, лицо исказилось от боли.
— Всегда помнила те дни. Те ночи. Мне хватило на всю жизнь.
— Зачем ты говоришь это сейчас?
— Я умираю. Хочу... не знаю чего. Прощения, наверное. Или чтобы не одной с этим... — Костлявая рука потянулась к Вере.
Вера вскочила, отшатнулась. Стул упал на пол.
— Прости, — прохрипела Ирина.
Вера выбежала из палаты, по коридору, вниз по лестнице, на улицу.
Буря внутри
«Напоследок! Напоследок решила напакостить!» — мысли неслись, пока она шла по территории больницы, мимо курящих санитарок, мимо скамеек с посетителями. Слезы текли сами собой, она не вытирала их.
«Прощения хочет? Да она завидует даже сейчас! Умирая, завидует! Чтобы я скандал устроила, жизнь себе испортила!»
Вышла за ворота, опустилась на остановочную скамейку напротив больницы. Автобусы проезжали мимо, люди сновали туда-сюда. Обычное утро будничного дня. А у нее внутри землетрясение.
Предательство. Двадцать восемь лет она не знала. Жила рядом с этим, спала в одной постели...
Но гнев медленно отпускал. Осталась только жалость: тяжелая, давящая.
«Она умирает. Совсем одна в этой палате. Я все чувствовала тогда. Знала где-то глубоко. Молчала, боялась остаться одна с ребенком. А она сама уехала. Я осталась с Борисом. Он остался со мной. Не бросил. А мог».
Вера встала, пошла обратно к больнице. У ворот стояла маленькая деревянная часовня. Зашла внутри полумрак, запах ладана, иконы в золотых окладах. За столиком сидела пожилая женщина.
— Свечи можно купить? — спросила Вера.
— Конечно, дорогая. Кому ставить будешь?
— За здравие. Тяжелобольной.
Написала на бумажке: «О здравии Ирины». Дрожащими буквами.
— Родственница? — участливо спросила женщина.
— Подруга. Давняя.
— Сорокоуст закажи. Скоро день святой мученицы Ирины будет. Господь милостив, все грехи прощает, если с покаянием.
Тихий вечер
Вечером, в седьмом часу, Борис вернулся с дачи. Вера накормила его ужином. Он ел, рассказывал про забор, про то, как Петрович дачу строит.
— Была у Ирины сегодня, — спокойно сказала Вера, убирая со стола.
— В больнице. Помнишь ее? Рыжую, что помогала нам, когда Ленка маленькая была.
Увидела, как напряглись его плечи под рубашкой. Как замерла вилка на полпути ко рту.
— Помню, — осторожно ответил он. — И что?
— Умирает. Рак. Совсем плохая.
Он поставил вилку, посмотрел на нее настороженно.
— А у тебя как на даче? Забор весь поставили? — она отвернулась к раковине, включила воду.
Борис выдохнул с облегчением.
— Поставили. Петрович молодец...
Ночью, в спальне, лежа в темноте, он вдруг сказал:
— Слушай, а может, купим домик за городом? Маленький, с участком. Цветы посадим, огород. Внуков на лето будем возить. Собаку заведем. Я на рыбалку буду ходить, грибы собирать...
Он говорил, строил планы, а Вера молчала, смотрела в темноту потолка.
«Тридцать лет вместе, — думала она. — У кого не было ошибок? Не ушел. Не бросил. Остался. А мог уйти. Ирина не увела его и на том спасибо».
— Давай, — тихо ответила она. — Купим домик.
Прощание
Через два дня позвонили из больницы. Незнакомый женский голос: «Ирина Сергеевна скончалась сегодня ночью. Вы родственница?»
Вера не сказала «нет».
Поехала в больницу, забрала документы. Организовала похороны.
И одна стояла у свежей могилы среди чужих крестов и памятников. Священник отслужил отпевание. Могильщики опустили гроб. Апрельское солнце светило холодно.
«Обида выжигает душу, — вспомнила Вера слова из часовни. — Не простишь, сама себе навредишь. Камень на сердце останется».
Смотрела на гроб в яме и думала не о той Ирине, что соблазнила ее мужа, а о девочке с рыжими кудрями из барака на окраине. О той, что выросла среди пьяных криков и самогонного перегара, без отца и матери.
«Я, может, была бы хуже на ее месте, — подумала Вера. — Кто я такая, чтобы судить?»
— Вот и все, — тихо сказала она, бросая горсть земли в могилу. Комья глухо застучали о крышку гроба.
— Прощаю тебя, Ирка. А с Богом сама разбирайся теперь.
Шла с кладбища через аллею: апрельский воздух, почки на липах, пробивается молодая трава. Жизнь возвращалась после зимы. У ворот поймала такси.
«Борис в три часа придет, надо котлет пожарить, он проголодается», — думала она, садясь в машину.
Жизнь продолжалась. Их общая жизнь. С этой трещиной, с этой тайной. Но они выбрали друг друга тридцать лет назад. Выбирают и сейчас.
Телефон завибрировал в кармане. Сообщение от Бориса: «Выхожу с работы. Что на ужин? Купить что-нибудь?»
Вера посмотрела на экран. Обычное сообщение. Обычный день. Обычная жизнь после тридцати лет брака.
А может, и не стоило узнавать? Может, Ирина права что некоторые тайны надо уносить в могилу?
Но поздно. Теперь она знает.
Пальцы зависли над клавиатурой. Таксист включил радио. Какая-то старая песня про любовь.
«Жду тебя!»
Как вы считаете, правильно ли Вера поступила, что не стала устраивать Борису скандал и что простила Ирину? Стоит ли хранить такие тайны, чтобы не разрушить семью?
❤️👍Благодарю, что дочитали до конца.