Уральский исторический вестник № 4 (29) 2010
Манькова Ирина Леонидовна — к. и. н., ведущий научный сотрудник Института истории и археологии УрО РАН (г. Екатеринбург)
* Исследование проведено при поддержке ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры для инновационной России», госконтракт № 14.740.11.0209.
Город Верхотурье занимает особое место в судьбе Урала и Сибири. Редкое исследование по истории Западной Сибири XVII в. обходится без упоминания этого города-уезда. Тщательно изучена деятельность верхотурской таможни, хозяйственное освоение уезда, история Верхотурского Николаевского монас-тыря и т. д.1 Появились монографические исследования, целиком посвященные истории Вехотурья.2 Тем не менее, смена исследовательского угла зрения, например обращение к микроисторическому методу,3 и введение в научный оборот вновь обнаруженного архивного материала, открывают новые возможности для изучения многоцветной палитры жизни верхотурского социума XVII в.
Микроисторический метод предполагает «плотное» описание событий, создание некой «серийной истории», т. е. сосредоточение исторического исследования на повторяющихся или ожидаемых событиях. При этом необходимы «крупные планы», чтобы внимательно рассмотреть детали и нюансы исторического процесса. Все это обуславливает определенный выбор источников.
Так, из сохранившихся делопроизводственных документов особого внимания заслуживает переписка местных и центральных органов власти: она содержит богатый материал о различных сторонах жизни населения Сибири. Как правило, историки используют эти документы, делая выборку по конкретным темам исследований с широким хронологическим и географическим диапазоном, например по истории воеводского управления в Сибири в XVII в. или по истории сословия служилых людей Западной Сибири.4
В рамках одной статьи вряд ли осуществимы задачи микроисторического исследования на длительном временном отрезке. Поэтому мы обратились к комплексу документов, отражающих разные стороны жизни населения Верхотурья, созданных за относительно короткий период времени.
В российской административной практике XVII в. существовала система регулярных отчетов сибирских воевод «о розных делах», которые посылались в Москву. Воеводская администрация за два-три месяца собирала все дела, которые проходили через съезжую избу (воеводскую канцелярию), писала к ним сопроводительные письма (по терминологии XVII в., «отписки») и отправляла в Москву, в приказ Казанского дворца, а с 1637 г. — в Сибирский приказ. Сложившаяся именно таким путем выборка отписок воеводы Данилы Ивановича Милославского и подьячего Ивана Селетцына, отправленных из Верхотурья 13 сентября 1634 г., и стала предметом нашего рассмотрения. Эти документы были доставлены в Москву верхотурскими стрельцами Иваном Назарьевым и Иваном Лапиным и 10 декабря поданы в приказ Казанского дворца. Благодаря данному комплексу источников можно сделать срез жизни города-уезда в июле–августе 1634 г.
В то время городом управлял воевода Данила Иванович Милославский. Первые точные сведения о нем относятся к началу XVII в. В боярских списках 1602/03 г. и 1606/07 г. он упоминается как выборный дворянин по Болхову.5 Имеются свидетельства об его участии в событиях Смуты. Так, за пребывание в осажденной Москве с царем Василием Шуйским он получил вотчины в Болховском и Луховском уездах.6 20 января 1615 г. ему была справлена «боярская придача за подмосковную службу и Хоткеев бой»7, что свидетель-ствует об участии Милославского в земском освободительном движении. Куда только не забрасывала судьба Данилу Ивановича. В 1615 г. он служил головой у астраханских стрельцов.8 В июне 1617 г. в статусе воеводы его посылали против «литовских людей».9 Затем была служба городовым воеводой в Туринске (1618–1621) и Курске (1624–1626).10 К 1624 г. Милославский имел чин московского дворянина. Однако в отечест венной историографии Данила Иванович более известен как отец Ильи Даниловича Милославского. Уже в боярском списке 1624 г. последний значился в высоком придворном чине стольника.11 С 1643 г.
Илья выполнял различные дипломатические поручения в Турции и Голландии, в 1648 г. выдал замуж дочь Марию за царя Алексея Михайловича, а после восстания в Москве и гибели боярина Б. И. Морозова возглавил правительство. В исторической литературе сложилось устойчивое мнение, что своим возвышением Милославские были обязаны родству с влиятельным думным дьяком Иваном Тарасьевичем Грамотиным и его покровительству. Согласно А. Б. Лобанову-Ростовскому, Данила Иванович Милославский был женат на Степаниде, сестре или близкой родственнице И. Т. Грамотина.12 В связи с опалой на Ивана Грамотина в 1626 г. опале подвергся Илья Данилович Милославский. Однако это не повлекло за собой видимых гонений на его родню.
После 1626 г. его отец продолжал служить при дворе. В 1633 г. дворянин московский Д. И. Милославский вновь попал на воеводство в Сибирь, но на этот раз уже в Верхотурье — главный город на государевой дороге «с Руси в Сибирь».13 Таким образом, к моменту этого назначения Данила Иванович был уже весьма зрелым администратором, обладавшим большим военным опытом и познавшим «рутину» повседневной государевой службы.
К началу 1630-х гг. Верхотурский уезд занимал прочные позиции в экономической жизни Сибири. В 1634 г. доходы верхотурской таможни составляли почти половину городской казны.14 Уже в 1624 г. на верхотурском гостином дворе размещалось 60 амбаров для приезжих торговых людей, 13 лавок верхотурцев числилось на посаде.15 В уезде выращивалось столько хлеба, что его хватало, чтобы обеспечивать себя и отправлять в сибирские «непашенные» города. В первые же годы существования города за острогом были построены Ямская слобода, где поселились
ямщики, обслуживавшие Бабиновскую дорогу, и Николаевский мужской монастырь, впоследст вии ставший крупнейшим паломническим центром в Зауралье. Итак, в сентябре 1634 г. новым воеводой в Москву было отослано 10 отписок, датированных июлем и августом текущего года. Одним из важнейших направлений деятельности воеводской администрации было финансовое обеспечение закупок хлеба и развитие земледелия в уезде.
В первые годы колонизации Зауралья и Сибири жители Поморья и Перми Великой выполняли обременительную повинность по поставкам хлеба для сибирских гарнизонов. В 1624 г. по инициативе известного реформатора сибирской государевой пашни тобольского воеводы Ю. Я. Сулешева эти поставки были отменены и заменены высылкой денег. Предполагалось, что на эти деньги местные воеводы будут закупать хлеб в Верхотурском, Туринском и Тобольском уездах и отправлять дальше на восток. По тем временам это были значительные суммы. Так, только на Верхотурье необходимо было высылать ежегодно более 6 000 руб. (Однако Сибирь не смогла полностью обеспечить себя хлебом, и в 1637 г. натуральная повинность жителей Поморья и Перми была восстановлена.16) В одной из сентябрьских отписок 1634 г. сообщалось, что Иван Милославский17 привез из поморских и пермских городов деньги за государевы хлебные запасы, но не всю сумму, определенную царским указом. Это свидетельствует о том, что и сбор денег также был трудновыполнимой обязанностью для населения Поморья и Перми.
Как известно, Верхотурье было построено на главной государевой дороге в Сибирь, которая была единственным разрешенным путем передвижения между европейской и азиатской частями России. Государство вело постоянную борьбу с «неуказными» дорогами, потому что это касалось не только интересов казны, но и контроля за передвижением населения, а также поимки беглых.18
В 1624 г. тобольский воевода Ю. Я. Сулешев сообщил в Москву о появлении новой дороги в Верхотурском уезде, по которой «бегают в русские города многие всякие люди» из Тобольска, Тюмени, Туринска и других сибирских городов. Эта дорога была проложена «на Казанской острог на Осу вверх по Тагилу реке на Степанкову деревню Гаева, а от Степанковы деревни Гаева на вагульские на Баранчуковы юрты, а от Баранчуковых юртов через волок, покиня Чусовую реку вправе».19
Тогда, в 1624 г., эта дорога была «засечена» и укреплена, чтобы по ней нельзя было проехать. До 1632/33 г. ею не пользовались, но в 1634 г. стали приходить сообщения, что движение по той «заповедной» дороге возобновилось. По ней, в частности, проехали бухарцы с товарами. Об этом и доложила в Москву верхотурская администрация в одной из сентябрьских отписок 1634 г. Здесь необходимо отметить, что после вхождения Сибири в состав Российского государства бухарские купцы, активно торговавшие с сибирскими народами едва ли не с XIII в., довольно быстро установили торговые связи и с русским населением Тобольска и Тюмени. В XVII в. из Тюмени бухарцы добирались до Туринска, а оттуда следовали в Верхотурье.
Сибирская торговля с Бухарой поддерживалась московскими властями, и на протяжении всего XVII в. бухарские купцы имели таможенные льготы, платя от продажи своих товаров не десятинную пошлину, как другие торговцы, а лишь двадцатую часть.20 Тем не менее, если появлялась возможность объехать государственные таможни, они ею пользовались.
Одновременно со строительством Верхотурья началось земледельческое освоение близлежащей территории. Постепенно крестьянская колонизация продвигалась на юговосток, при этом осваивались все новые и новые районы. Государство было крайне заинтересовано в создании собственной земледельческой базы за Уральским хребтом. И московские, и местные администраторы искали пути увеличения объемов поставок хлеба в государевы житницы. Одним из направлений этой деятельности был контроль за разверсткой между крестьянами государевой десятинной пашни, «чтобы государю было прибыльнее». Этим верхотурская администрация занималась и летом 1634 г.
Но трудновыполнимой для воеводы Милославского и подьячего Селетцына оказалась другая задача. Еще в 1632/33 г. по царскому указу из Верхотурского уезда было отправлено «на житье» в Томск и остроги Томского разряда 80 крестьян с женами, детьми и «всяким пашенным заводом». А верхотурскому воеводе было предписано заполнить опустевшие дворы и пашни новыми крестьянами из «верхотурских гулящих и прихожих людей». Воевода Милославский отправил в Москву две отписки21 о том, что не может выполнить царский указ, потому что на Верхотурье нет желающих идти в пашенные крестьяне, а воеводы поморских городов не пропускают своих крестьян в Сибирь.22 Трудно сказать, действительно ли были виноваты поморские воеводы или воевода Милославский с подьячим Селетцыным не проявили должного радения о государственных делах, а может быть, просто 1634 год оказался неудачным. Ведь смогли же воевода Федор Бояшев и подьячий Второй Шестаков в 1632/33 г. «прибрать» крестьян в новую, Ирбитскую слободу.23 И год спустя, в июне 1635 г., новый верхотурский воевода Иван Еропкин с тем же подьячим Иваном Селетцыным писали в Москву, что «русских городов Устюжского и Соли Вычеготцкой и Кайгородского и Еренского городка и Вятцких и иных русских городов уездов … многие крестьяне, покиня тяглые свои жеребьи, з женами и з детми приходят в сибирские города». Но тогда, в 1635 г., у верхотурской администрации возникла другая проблема: пришлых людей стали переманивать в свою вотчину старцы Невьянского Богоявленского монастыря, чему пытался воспрепятствовать приказчик Невьянской слободы Семен Поскочин. Кроме того, в деревнях Тагильской и Невьянской волостей на государевой земле поселились крестьяне, которые не обрабатывали государеву десятину, не платили никаких налогов и называли себя «закладчиками» архиепископа Сибирского даже просили прислать царский указ о том, как поступать в подобных случаях.24
Одним из важнейших вопросов того времени было обеспечение безопасности в Верхотурском уезде. Каждая верхотурская слобода имела оборонительные сооружения. Они были разной степени надежности, часто горели и отстраивались вновь. Как правило, слободские крестьяне имели пашни на некотором расстоянии от слободы и большую часть года жили на займищах и починках около своих пашенных хозяйств. В слободах наступало запустение. Бывало и так, что и пожар некому было потушить, не говоря уже об их защите от неприятеля.
Поэтому слободские приказчики требовали от воевод определить в слободы на постоянное местожительство служилых людей. В свою очередь воеводы передавали эти требования в Москву и ожидали царских указов. В 1634 г. наиболее остро этот вопрос был по ставлен приказчиком Невьянской слободы, о чем и сообщалось в одной из сентябрьских отписок воеводы Милославского и подьячего Селетцына.25 После длительной переписки между Москвой, Верхотурьем и Тобольском был прислан царский указ о наборе 20 служилых людей из гулящих и пришлых людей непосредственно на месте, в Невьянской слободе.
В начале 1630-х гг. в Зауралье было крайне неспокойно. Нападению со стороны потомков сибирского хана Кучума, действовавших в союзе с калмыцкими тайшами, подверглись Тюменский и Тарский уезды.26 Власти опасались, что из повиновения могут выйти и верхотурские вогулы27. 4 августа 1634 г. Милославский и Селетцын доложили в приказ Казанского дворца о том, как были выполнены царский указ и распоряжение тобольских воевод о проведении розыска «про воровской изменной вагульской завод» Кулбайка и Игнашки Енгитовых среди верхотурских вогулов, живших в Аятской, Невьянской и Мулгайской волостях Верхотурского уезда.28
События разворачивались следующим образом. 11 июля 1634 г. приказчик Невьянского острога Семен Поскочин сообщил в Верхотурье, что в его остроге пошел слух, что «у аяцких вагулич есть недобрая дума, хотят заворовать». Об этом ему сообщил гулящий человек Федка Ондреев Вылежанин, который слышал, как это обсуждали крестьяне Офонка и его дядя Елфимко Сизиковы. Последний узнал новость от коровницы Овдотьицы в Невьянском Богоявленском монастыре, а той говорила вогулка Матренка, жена Илтяка Елтувасова из Аятской волости. Приказчик сразу же принял крутые меры, чтобы узнать истину. По его приказу невьянский вогульский сотник Кизылбайка Сарабашев и вогулы из Кобагишевой сотни Кубайка Алиаров и Илтяк Елтувасов были посажены в тюрьму, а Матренку передали под надзор пристава.
Приказчику Поскочину стало также известно, но уже из других источников, что в Аятской волости появилось восемь семей тюменских ясачных татар, которые бежали от калмыков. На Аяти они прожили около трех недель, затем приехал тюменский служилый татарин Рачко и «свел» их на Тюмень. Получив сообщение из Невьянского острога, воевода Милославский и подьячий Селетцын приказали доставить в Верхотурье арестованных, а также Матренку, Овдотьицу, Сизиковых и Федку Вылежанина. При расспросе в верхотурской съезжей избе крестьяне, гулящий человек и коровница повторили то же, что было написано в отписке приказчика, а вогулы все отрицали, говоря, что «у них думы никакой дурной нет и со стороны вестей никаких не ведают». Тогда вогулов «привели к пытке», но они по-прежнему твердили, что у них нет дурных замыслов. Лишь Матренка сказала, что «дурно думают» тюменские ясачные татары, которые приезжали на Аять, и что они хотят «русские деревни пожечь и русских людей побити». Об этом им с мужем говорили сами татары, побывавшие у них в юрте. Милославский и Селетцын считали, что надо продолжать пытать вогулов, иначе они не смогут «сыскать про измену». Но без разрешения на то тобольского разрядного воеводы и царского указа они не решались на повторную пытку. Однако тобольский воевода Андрей Андреевич Голицын, ссылаясь на царский указ, ответил верхотурским администраторам, что надо жить «великим береженьем и в вагуличах проведывать шатости всякими мерами», но «ласкою, а не жесточью, чтоб пыткою в вагуличах болшой смуты не учинить». Голицын не решился дать разрешение на повторную пытку «верхотурских сидельцев» без царского указа. В сложнейшей ситуации противостояния с калмыками29 и кучумовыми царевичами было бы крайне неосмотрительно прибегать к насилию в отношении верхотур ских ясачных вогулов.
Среди сентябрьских отписок Милославского и Селетцына есть любопытный документ, который показывает иную сторону отношений русских и вогулов.30 27 июня 1634 г. с заставочной службы на Чусовской дороге вернулся в Верхотурье стрелец Мишка Кирилин и вместе с ним пришел ясачный вогул Баймуратко Кутайбердеев из Копчиковых юрт. Трудно сказать, как свела судьба этих людей: может быть, это были какие-то служебные дела, а может — любознательность, интерес к необычному, новому. На притоке Чусовой, реке Серебрянке, они набрели, как им показалось, на рудное месторождение.
Баймуратко слышал от отца и местных старожилов, что в старину в тех местах жила чудь, «а люди де они были богатые, делали золото и серебро и олово». Правда никто из старожилов не мог указать место, где древнее население добывало руду, «де у них ис памяти вышло, потому что задавнело». Мишка с Баймураткой набрали камней и принесли их в съезжую избу.
Очевидно, интерес к необычным камням был навеян не только местными преданиями, но и первыми успехами в поисках рудных месторождений в соседних Соликамском и Чердынском уездах. В 1633 г. экспедиция под руководством стольника В. Стрешнева и дьяка В. Прокофьева была направлена в Прикамье для поисков золота. Но довольно быстро рудознатцы нашли месторождения меди, и уже в 1634 г. там был построен Пыскорский медеплавильный завод. Дальняя сибирская «укрáина» привлекала московские власти не только своими пушными богатствами, но и тем, что вселяла в них надежды на обретение собственных месторождений цветных и драгоценных металлов. Об этом свидетельствуют наказы сибирским воеводам и служилым людям, отправлявшимся на восток разведывать новые земли.31 Таким образом, благодаря пристальному вниманию государства к разведке полезных ископаемых в Сибири в местном сообществе сформировался устойчивый интерес ко всякого рода необычным камням.
Получив от Кирилина и Кутайбердеева образцы неизвестной породы, верхотурский воевода Милославский и подьячий Селетцын довольно грамотно организовали сыск по этому делу. Сначала они попытались выяснить у Баймуратка, нет ли каких-либо материальных свидетельств древних рудоплавильных производств в тех местах. Верхотурские администраторы спрашивали, не носят ли вогулы украшения и пряжки на поясах «старинного дела». По словам Баймуратка, у его соплеменников таких предметов не было, потому что «как чудские люди делали, то де делалось давно».
Следующим шагом верхотурских властей была посылка Кирилина и Кутайбердеева к тому месту, где были обнаружены камни для проведения целого комплекса мероприятий. Они должны были измерить гору, выяснить, «нет ли на той горе ям или кузничных мест или уголья, либо встарь ис той горы какое дело бывало», взять образцы породы, а также опросить местных вогулов. Им предстояло выяснить, не помнят ли те (или, может быть, слышали от старожилов), «делывали ли ис той горы в старину что-нибудь», не осталось ли каких-нибудь изделий у вогулов.
11 июля Мишка и Баймуратко вернулись в Верхотурье. Об итогах этой «экспедиции» воевода Милославский и подьячий Селетцын доложили в Москву. В воеводской отписке были указаны размеры обследованной горы, сообщалось, что никаких следов древних разработок на ней не обнаружено и никакой полезной информации от местных вогулов получить не удалось. Принесенный Кирилиным и Кутайбердеевым камень был упакован в мешок, запечатан верхотурской печатью и отправлен вместе с отпиской. Везшие документы в Москву стрельцы Назарьев и Лапин должны были в Соли Камской передать несколько образцов «руды» воеводе Захару Шишкину «для испыту». Видимо, в Верхотурье в то время еще не было специалистов, способных провести экспертизу найденного минерала, соликамский же воевода мог организовать испытания «руды» на Пыскорском медеплавильном заводе, где в то время трудились немецкие мастера. Сходство действий администраторов Верхотурья и других сибирских городов в аналогичных ситуациях свидетельствует о том, что к тому времени уже был выработан определенный алгоритм проведения поисков рудных месторождений без участия рудознатцев из-за их большого дефицита в Сибири. Скорее всего, Милославский и Селетцын имели инструкцию о розыскных мероприятиях и четко следовали ей, не проявляя при этом какой-либо инициативы. Как и было предписано, в ходе поисков они обращались к опыту коренного населения, и некоторые местные жители, например вогул Баймуратко Кутайбердеев, шли на активное сотрудничество с русской администрацией.
Помимо решения текущих финансовых и хозяйственных вопросов, а также проблем безопасности, летом 1634 г. верхотурские власти оказались втянутыми в затяжной конфликт. На первый взгляд, может показаться, что это был внутренний спор администраторов на почве сложных личных отношений воеводы Милославского и бывшего подьячего Второго Шестакова. В 1631 г. второй Иванович Шестаков был назначен подьячим с приписью в Верхотурье на место умершего подьячего Никифора Матюшкина.32 В. И. Шестаков был опытный приказный деятель с двадцатилетним стажем подьяческой службы. По данным С. Б. Веселовского, в период Смуты он был подьячим в Приказе холопьего суда, с 1613 г. — подьячим в Переяславле Залесском, Кольском остроге, Костроме и Каргополе.33 В Верхотурье ему довелось служить с воеводой Ф. М. Бояшевым, а с 1633 г. — с воеводой Д. И. Милославским.
Летом 1634 г. на смену Шестакову был прислан Селетцын. Новый подьячий должен был провести ревизию государевых денежных и хлебных доходов и расходов, а также всяких запасов в присутствии прежнего подьячего, составить счетные списки и принять у него дела, и только после этого Шестаков мог покинуть Верхотурье. Но передача дел между подьячими затянулась на несколько месяцев в связи с неожиданными обстоятельствами.
22 августа 1634 г. воевода Милославский получил сразу две челобитные по одному и тому же поводу. Стрелец Василий Завьялов и посадский человек Васка Панов с товарищами сообщали о том, что они письменно поручились архиерейскому сыну боярскому Михаилу Горохову за «новоприхожевого» человека Мишку Томилова Попова, что он будет служить дьячком в верхотурской Воскресенской церкви, но вскоре подьячий Второй Шестаков переманил его к себе в дворовые люди. Нарушение Поповым взятых ранее обязательств неминуемо вело к наказанию тех, кто за него поручился. Поэтому челобитчики и пришли просить у воеводы защиты от опалы.34
Авторами второй челобитной были староста подгородных пашенных крестьян Ивашка Рагозин и целовальники верхотурских городских житниц Гаврилка Трошихин и Ларка Пыжьянов. Они наняли того же самого воскресенского церковного дьячка Мишку Попова вести записи в приходных и расходных житничных книгах (т. е. житничным дьячком) с «Николы вешнего» 1634 г. до «Николы вешнего» 1635 г.35 Срок этого договора еще не истек, когда Второй Шестаков «перезвал к себе» Попова. Подьячий собирался в ближайшее время женить его на своей дворовой девке, и Мишка после этого становился его холопом.
Таким образом, после венчания верхотурские власти теряли над ним какую-либо власть и уже не могли заставить его выполнить взятые ранее обязательства. Представляется маловероятным, чтобы подьячий с приписью, второе после воеводы лицо в уездной администрации, не знал, что Попов подрядился в церковные и житничные дьячки. Впрочем, Шестаков уже не был верхотурским подьячим, готовился к отъезду в Москву и явно торопился закрепить за собой грамотного работника.
Позже, обращаясь в Москву с жалобой на воеводу Милославского, Шестаков представлял ситуацию как инициативу самого Мишки Попова, сообщая, что бил ему челом «во дворишко гулящей человек устюженин Мишка Попов и кабалу на себя служилую дал за своею рукою».36 Трудно сказать, почему Попов решил обменять личную свободу на пожизненную зависимость. Может быть, Шестаков пообещал ему обеспеченную жизнь.37
Получив эти две челобитные, воевода предпринял энергичные меры, чтобы не допустить «похолопления» Попова. В съезжую избу были вызваны архиерейский сын боярский Михаил Горохов, а также священники Ияков из Троицкого собора, Иван из Покровского женского монастыря и Ияков из Воскресенской церкви. Последнего в городе не оказалось: он был «в отсылке в Верхотурском уезде для нашего (т. е. государева — И. М.) выделного хлеба».38
Милославский просил Горохова не давать попам венечную память,39 а священников — не венчать Попова, «покаместа он, Мишка, от житничных и от мирских дел не отделаетца». Заключение брака было делом сугубо церковным, и светские власти не имели права вмешиваться в эту сферу жизни. Поэтому воевода Милославский не мог своей властью запретить бракосочетание Попова. Да и помнил, наверное, Данила Иванович свой давний конфликт с архиепископом Киприаном в бытность свою на воеводстве в Туринске. Тогда, в 1621 г., первый сибирский архиепископ назначил игуменов во все сибирские монастыри. Но туринский воевода не пустил в Покровскую обитель посланцев архиепископа — черного попа Макария и двух старцев. По донесению Киприана о тех событиях московскими властями был организован сыск и предписано за то дело «учинити» наказанье Милославскому и впредь ему в духовные дела «не всупаться».40 Поэтому верхотурскому воеводе оставалось лишь настойчиво просить представителя сибирского архиепископа и верхотурское духовенство повременить с венчанием. «Многожды» обращался воевода и к Второму Шестакову, чтобы он «Мишку в холопи к себе не имал», пока тот не выполнит взятых на себя обязательств или не найдет себе замены к житницам. В считанные дни нашлись свидетели, чьи показания должны были послужить препятствием для заключения брака.
Уже 23 августа церковный дьячок Верхотурского Покровского монастыря Гришка Федоров Каргаполец, сольвычегодский посадский человек Семейка Ефтифеев Солодников41 и туринский пашенный крестьянин Левка Пересторонин42 рассказали в съезжей избе, что в Вычегодской волости Усольского уезда в церкви во имя св. Ильи Пророка и св. Георгия Страстотерпца служит отец Мишки, поп Томило. Там же вместе с попом Томилой жили жена Мишки и их дочь. Получалось, что Попов уже был женат и утаил этот факт.
Однако 26 августа свадьба Мишки Попова все же состоялась. В документах архивного дела имеется две версии дальнейших событий. По версии Милославского, он, узнав, что готовится венчание, послал в Троицкий собор сына боярского Василия Спицына, чтобы все-таки уговорить попа Иякова отложить венчание, пока не выяснится правда о Мишкиной жене и не будут улажены дела на государевой житнице. Но поп только «лаял» Спицына и, вступив в сговор с Шестаковым, «украдом в ночи» обвенчал Попова. С тех пор Мишка жил на дворе у Шестакова. Несмотря на многочисленные требования прислать Попова в съезжую избу с житничными книгами, чтобы провести сверку прихода и расхода в 1633/34 г. и составить сметные списки, бывший подьячий продолжал скрывать Мишку на своем дворе. Поэтому, как сообщали в своей отписке Милославский и Селетцын, «за Фторовым озорничеством справитца не с кем, и за ним, за Фторым, сметной хлебной список 142 году и пометной список к нынешнему ко 143 г. стали».43
В изложении Шестакова44 события вокруг этой свадьбы разворачивались несколько иначе. 26 августа он послал «своего кабального человека» и «старинную дворовую девку» венчаться к троицкому попу Иякову. Однако воевода Милославский захотел «отнять» у Шестакова бывшего церковного и житничного дьячка, послал к церкви сына боярского Спицына, служилого человека Завьялова и велел им, собрав всех верхотурских служилых людей, «свадбишко розграбить, а людишек, переимав всех, вметать в тюрьму». Поп Ияков, «видев такой Данилов умысел», заперся «с тою свадбишкою» в храме и провел обряд венчания. В это время люди, присланные воеводой, пытались штурмом взять церковь. Осада продолжалась около трех часов.
Узнав об инциденте, Второй бросился к церкви. На паперти Троицкого собора посланные воеводой люди под предводительством Ивана Щербака схватили Шестакова и приволокли на воеводский двор. Как позже писал в своих челобитных бывший верхотурский подьячий, воевода «рияся своей недружбе и умысля меня (Шестакова — И. М.) с племянники своими Иваном Милославским и Яковом Змеевым бил и увечил насмерть ослопьем и плетми, и, убив меня, замертва сволокли з двора, и отец духовный поновлял безпамятно. И бита меня, и битые места и раны многие люди всяких чинов видели и слышели всем городом».45
В челобитной, отправленной в Тобольск, Шестаков сообщал еще одну любопытную подробность об истязаниях, учиненных воеводой Милославским. Во время избиения тот якобы приговаривал, что по наущению Шестакова тобольский сын боярский Борис Толбузин и атаман Юрий Воеводский сообщили тобольскому воеводе князю А. А. Голицыну «про ево Данилова грабителства к торговым и промышленным и ко всяким людем». Если и это было так, то, скорее всего, тобольский воевода не дал хода разбирательству о злоупотреблениях Милославского. Мало того, жертвами конфликта воеводы и бывшего подьячего стали дворовые люди Шестакова, которые были посажены в тюрьму «неведамо за что». «А я ныне, — писал бывший подьячий в Москву, — лежу при смерти, а в твоих государевых делех не сочтен, подьячей Иван Селетцын, стакався с недругом моим Данилою Милославским, у меня отчету не емлет и волочит меня мало не год неведомо зачем».46
Из заключительной части этой челобитной становится понятной цель ее написания — избежать наказания за несвоевременную передачу дел новому подьячему. В челобитной, поданной в Тобольске, Шестаков просил оставить ему кабального человека Попова, освободить из тюрьмы дворовых людей, приказать Селетцыну принять дела и отпустить его в Москву, а также обещал подать челобитную «о сыску бою и увечья и про грабеж».47
В ответ на челобитную Шестакова тобольские воеводы Голицын и Замыцкий с дьяками Копыловым и Полуектовым направили в Верхотурье указную память, в которой предписывалось принять дела у бывшего подьячего и отпустить его в Москву, а его дворовых людей, которые были посажены в тюрьму «не в государевом деле», выпустить. Подьячему Селетцыну было поручено оберегать Шестакова «от убойства и от всякого насильства» Милославского.48
В Москве же была сначала получена отписка Милославского и Селетцына, где виновником всех проблем был представлен Шестаков. В резолюции на этом документе предписывалось забрать Попова у бывшего подьячего, отдать его на крепкие поруки с записью, что он до царского указа будет жить в Верхотурье, и велеть ему делать все дела, на которые он был нанят. Не был оставлен без внимания и поступок попа Иякова, о котором следовало написать архиепископу.49 Все эти предписания были оформлены царским указом, адресованным Милославскому и Селетцыну.50 Но вскоре в приказе Казанского дворца получили челобитные Шестакова с отпиской тобольских воевод по данному делу. На этих документах появились уже другие резолюции. Очевидно, в конце декабря 1634 г. было принято решение сменить воеводу в Верхотурье. Поэтому резолюции были весьма лаконичны — поручить новому воеводе провести сыск по этому делу, о его результатах сообщить в Москву, Шестакова все-таки «счесть», а если будет недостача, то ее с него «править», и отпустить из Верхотурья.51 Скорее всего, это распоряжение было выполнено, но результаты сыска нам не известны.
По данным С. Б. Веселовского, Шестаков продолжил подьяческую службу. В 1638 г. он был в объездах на Москве, подьячим в Белоозере, в 1642 г. — губным старостой в Димитрове.52 Данила Иванович Милославский до самой смерти служил как московский дворянин при царском дворе, принимал участие в дипломатических приемах, в частности, литовских посланников в 1637 г.53 Согласно боярским книгам 1627 и 1639 гг., за ним числился поместный оклад 850 четвертей и денежный оклад 51 четверть.54 Умер Д. И. Милославский 18 января 1640 г. и погребен в церкви Св. Николая на Столпах.55
Итак, хотя рассмотренный нами комплекс документов и охватывает небольшой отрезок времени, но дает объемный срез взаимоотношений, проблем и забот жителей Верхотурья. С финансовыми и хозяйственными вопросами, проблемами безопасности и отношений с коренным населением администрации и жителям города-уезда приходилось сталкиваться регулярно, и не только в 1634 г. То, как вопросы ставились и решались в рассматриваемый период, свидетельствует о том, что это было время активной колонизации региона, его стремительного освоения. Воевода Данила Милославский, подьячие Иван Селетцын и Второй Шестаков являлись опытными администраторами и были способны держать ситуа цию под контролем. Методы же управления, к которым они иногда прибегали, — пытки, аресты, насилие — были характерны для эпохи Средневековья.
Взаимоотношения русских и вогулов были весьма многоплановыми, как отношения между людьми в любом обществе, поскольку им приходилось сосуществовать на одной территории. Такое сосуществование не могло долго основываться только на противостоянии. На бытовом уровне процессы приспособления друг к другу, выработки механизмов и форм взаимодействия протекали быстрее.
Подробно рассмотренный выше «производственный» конфликт между воеводой и бывшим подьячим вышел далеко за пределы съезжей избы: в него оказались втянутыми посадские и служилые люди, крестьяне, клир. Этот конфликт показал, насколько тесно были связаны между собой жители города через судьбу одного человека — церковного и житничного дьячка Мишки Попова. Отступление от сложившихся в обществе «правил игры», невыполнениевзятых на себя обязательств породило конфликтную ситуацию, цепной реакцией докатившуюся до воеводской администрации. Важным представляется и тот факт, что в качестве доказательства своей правоты бывший подьячий Шестаков ссылался на то, что «многие люди всяких чинов видели» его раны и «битые места» и «слышели всем городом», т. е. уже в первой половине XVII в. верхотурский социум осознавал себя городским сообществом.
Ключевые слова: Сибирь, Верхотурье, освоение, власть, общество, воеводы, подьячие, черносошные крестьяне, служилые люди, ясачное население, русское Средневековье.
1 См.: Буцинский П. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. Тюмень, 1999; Александров В. А., Покровский Н. Н. Власть и общество. Сибирь XVII в. Новосибирск, 1991; Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале XVIII вв. М., 1972; Шунков В. И. Очерки по истории земледелия в Сибири XVII в. М., 1956; Тихон (Затёкин), игумен, Нечаева М. Ю. Уральская лавра. Екатеринбург, 2006; Главацкая Е. М. Русская власть и коренное население Урала и Зауралья в XVII в. // Ежегодник научно-исследовательского института русской культуры Уральского государственного университета. 1994. Екатеринбург, 1995. С. 23–32; Леонтьева Г. А. Место поступлений от торговли в бюджете Тобольского разряда XVII в. // Торговля городов Сибири конца XVII — начала XX в. Новосибирск, 1987. C. 100–114; Квенцицкая Т. Е. Верхотурье — транзитно-транспортный центр Западной Сибири в 70–80 гг. XVII в. // Города Сибири (эпоха феодализма и капитализма). Новосибирск, 1978. С. 46–65; и др.
2 См.: Байдин В. И., Белобородова И. Н., Главацкая Е. М., Ершов М. Ф., Золотов Е. К. и др. Очерки истории и культуры города Верхотурья и Верхотурского края: (К 400-летию Верхотурья). Екатеринбург, 1998; Корчагин П. А. История Верхотурья (1598–1926). Закономерности социально-экономического развития и складывания архитектурно-исторической среды города. Екатеринбург, 2001.
3 Под микроисторическим методом мы понимаем познание индивидуальных стратегий акторов, через которое осуществляется реконструкция исторических процессов.
4 См.: Вершинин Е. В. Воеводское управление в Сибири (XVII век). Екатеринбург, 1998; Никитин Н. И. Служилые люди в Западной Сибири. Новосибирск, 1988.
5 Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 231; Народное движение в России в эпоху Смуты начала XVII века. 1601–1608. Сборник документов. М., 2003. С. 152. Благодарю д. и. н. Андрея Павловича Павлова за предоставленный материал о биографии Д. И. Милославского.
6 Осадный список 1618 г. / Cост. Ю. В. Анхимюк и А. П. Павлов //Памятники истории Восточной Европы. Источники XV–XVII вв. Т. VIII. Москва–Варшава, 2009. С. 451.
7 Сухотин Л. М. Четвертчики Смутного времени (1604–1617 гг.). М., 1912. С. 273.
8 Документы Печатного приказа (1613–1615 гг.) / Сост. С. Б. Веселовский. М., 1994. С. 402; РГАДА. Ф. 396 (Оружейная палата). Оп. 2. Д. 278. Л. 56об.
9 Дворцовые разряды. СПб., 1850. Т. I. Стлб. 278–279.
10 См.: Барсуков А. П. Списки городовых воевод и других лиц воеводского управления Московского государства XVII столетия. СПб., 1902. С. 41.
11 РГАДА. Ф. 210 (Столбцы Московского стола). Д. 142. Столпик 4. Л. 25.
12 Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. СПб., 1895. Т. I. С. 381.
13 Д. И. Милославский был воеводой в Верхотурье в 1633–1634/35 гг. А. П. Барсуков ошибочно указал дату окончания воеводства Д. И. Милославского в Верхотурье — 29 июля 1634 г.
14 См.: Леонтьева Г. А. Указ. соч. С. 104.
15 РГАДА. Ф. 214 (Сибирский приказ). Оп. 1. Кн. 5. Л. 181–181об.
16 См.: Шунков В. И. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII — начале XVIII веков. М., 1946. С. 145.
17 Как стало известно из другой отписки, вместе с воеводой Д. Милославским находились в Верхотурье его племянники Иван Милославский и Яков Змеев. Они помогали дяде в управлении уездом, выполняли его поручения, постигая «азы» управленческой деятельности.
18 А. А. Преображенский рассмотрел правительственную политику в отношении «неуказных» путей через Урал на материалах второй половины XVII в. См.: Преображенский А. А. Указ. соч. С. 122–126.
19 РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Д. 656. Ч. 1. Л. 119–120.
20 См.: Бахрушин С. В. Сибирь и Средняя Азия в XVI и XVII вв. // Бахрушин С. В. Научные труды. Т. 4. М., 1959. С. 202.
21 Первая отписка датирована 12 июня, вторая — сентябрем 1634 г.
22 РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Д. 656. Ч. 1. Л. 430.
23 Там же. Оп. 1. Кн. 41.
24 Там же. Л. 574.
25 Подробнее об этом см.: Пузанов В. Д. Гарнизон Верхотурского уезда в XVII веке: формирование и службы // Вестн. Челяб. гос. ун-та. 2009. № 6 (144). С. 18–20.
26 См.: Миллер Г. История Сибири. Т. 2. М., 2000. С. 122, 123.
27 Вогулы — устаревший этноним манси.
28 РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Д. 656. Ч. 1. Л. 659–663.
29 12 сентября 1634 г. калмыки напали на Тару, сожгли все окрестные деревни. На помощь Тарскому гарнизону было направлено войско из Тобольска.
30 РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Д. 656. Ч. 1. Л. 659–663.
31 См.: Манькова И. Л. Поиски серебра и золота в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке русскими землепроходцами в XVII веке // Русские старожилы: Материалы III Сиб. симпоз. «Культурное наследие народов Западной Сибири» (11–13 декабря 2000 г., г. Тобольск). Тобольск; Омск, 2000. С. 183–187.
32 Вершинин Е. В. Указ. соч. С. 153.
33 См.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV–XVII вв. М., 1975. С. 579.
34 РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Д. 656. Л. 156.
35 Согласно церковному календарю, «Никола вешний» приходится на 9 мая по старому стилю. Практика привлечения церковных дьячков в качестве писцов к различного рода городовым службам была обычным явлением в Верхотурье, где не хватало грамотных людей среди посадского населения, чтобы обеспечить все государственные нужды. Например, см.: Верхотурские грамоты кон. XVI — нач. XVII вв. Ч. 1. М., 1982. С. 97.
36 РГАДА. Ф. 214 Оп. 3. Д. 656. Л. 292.
37 Клир Воскресенской церкви в отличие от церковнослужителей Троицкого собора не получал государевой руги, находясь на содержании прихожан.
38 «Выдельный хлеб» — повинность сибирских крестьян и половников в виде части собственного урожая, сдававшейся государству вместо обработки десятинной пашни. Любопытен факт, что к сбору этого оброка в Верхотурском уезде был привлечен священник. Трудно сказать, участвовал ли он как грамотный человек непосредственно в приемке и учете хлеба либо как представитель церкви приводил к крестному целованию сборщиков хлеба и писцов у житниц.
39 Согласно церковным канонам, заключение брака начиналось с обращения жениха и невесты к архиерею с просьбой благословить их брак. Епископ (архиепископ) выдавал просителю на имя священника указ с предложением предварительно выяснить, нет ли каких препятствий к браку. Этот указ назывался «венечной памятью» или «знаменем». За его выдачу взималась пошлина. См.: Брак // Православная энциклопедия. Т. 6. М., 2003. С. 151.
40 Тобольский архиерейский дом в XVII веке / Сост. Н. Н. Покровский, Е. К. Ромодановская. Новосибирск, 1994. С. 178.
41 Солодников оказался в Верхотурье по служебным делам. Он привез из Соли Вычегодской деньги на хлебные запасы для служилых людей.
42 Левка Пересторонин был уроженцем Вилеготской волости Усольского уезда.
43 РГАДА. Ф. 214 Оп. 3. Д. 656. Л. 583.
44 Шестаков, понимая, что дело приобретает для него неблагоприятный поворот, написал две челобитные на имя царя Михаила Федоровича. Одна из них была доставлена в Москву 19 декабря 1634 г. его человеком Первушкой Филипповым. Еще одного своего человека Васку Трофимова Шестаков отправил с челобитной к тобольским воеводам. Ответом на эту челобитную стала указная память тобольской разрядной администрации Милославскому и Селетцыну. Ее копия также была отправлена в Москву.
45 РГАДА. Ф. 214 Оп. 3. Д. 656. Л. 293.
46 Там же. Л. 290.
47 Там же. Л. 294.
48 Там же. Л. 295–296.
49 Там же. Л. 156об.
50 Черновик этого указа сохранился в этом же архивном деле. Там же. Л. 6 –7.
51 Там же. Л. 290об., 295об.
52 Веселовский С. Б. Указ. соч. С. 579.
53 Дворцовые разряды. СПб., 1851. Т. II. Стлб. 874, 877.
54 Боярская книга 1627 года. М., 1986. С. 99, Боярская книга 1639 года. М., 1999. С. 107.
55 Великий князь Николай Михайлович. Московский некро-
поль. Т. 2. СПб., 1907. С. 264.
Выражаю искреннюю благодарность Ирине Леонидовне Маньковой за предоставленное разрешение на публикацию материала.