Вятичи – не деревня, а скорее затянувшаяся панихида по самой себе. Полтора десятка изб, прилепившихся к высокому глинистому берегу Чернавы. Река здесь делает крутой изгиб, обнажая желтовато-серую глину – плотную, жирную, как застывший жир. Сколько себя помню, этот берег был… неправильным. Пустым. На нем не росла трава, не садились птицы. Просто глина и вода.
Меня зовут Костя. Я родился здесь, в Вятичах. Уехать? Пытался. Город меня пожевал и выплюнул – не прижился я там, среди бетона и спешки. Вернулся. Здесь мой дом, здесь могила матери, здесь младшая сестра Лиза – единственный родной человек. Я плотник. Не великий мастер, но руки из нужного места. Латаю старые избы, ставлю заборы, чиню крыши. Этим и живу.
Про глиняный берег у нас не говорили. Старики крестились, проходя мимо, матери запрещали детям играть у воды. Но запрет был глухим, негласным. Без объяснений. Просто – нельзя.
Я впервые увидел их лет в десять. Мы с Лизкой, тогда еще совсем мелкой, убежали от взрослых и прятались в ивняке у реки. Был жаркий июльский полдень. Солнце било в глаза, воздух дрожал. И на глиняном берегу, у самой воды, стояли фигуры. Три. Неподвижные. Голые. Слепленные из той самой желтовато-серой глины. Они были точными копиями – деда Матвея, соседки бабы Шуры и еще одного мужика, которого я не узнал. Копии были грубыми, оплывшими, но сходство – пугающим. Особенно глаза – просто впадины, но казалось, что они смотрят.
Лизка заплакала от страха. Я схватил ее за руку, и мы бросились бежать домой, не оглядываясь. Вечером я попытался рассказать матери. Она побледнела, крепко обняла меня и сказала только одно: «Не ходи туда больше, Костенька. И молчи».
Я молчал. Но я видел. С того дня я стал замечать их постоянно. Они появлялись не каждый день. Иногда берег был пуст неделями. А потом – раз, и стоит одна фигура. Или две. Или целая толпа. Всегда копии кого-то из наших, Вятических. Всегда голые, неподвижные, слепленные из глины. Они просто стояли у воды, глядя на реку невидящими глазами-впадинами. К утру они обычно исчезали – то ли смытые водой, то ли просто рассыпавшиеся обратно в глину.
Шли годы. Я привык к ним. Как привыкаешь к скрипу старых половиц или к вою ветра в трубе. Они стали частью пейзажа. Жуткой, необъяснимой, но… обыденной. Я научился не смотреть в их сторону. Проходить мимо, опустив глаза. Я видел, что и другие делают так же. Мы все знали. И все молчали. Это было наше общее, невысказанное знание. Наша общая тайна, тяжелая, как мокрая глина.
Первый раз я понял, что это такое, лет пять назад. Умер старик Захар, наш деревенский пасечник. Умер тихо, во сне. Его похоронили на третий день, как положено. А на следующее утро… на глиняном берегу стояла его копия. Я видел ее мельком, когда шёл на работу. Она была там же, где и всегда – неподвижная, серая. Но вечером, возвращаясь домой, я замер. Фигура стояла на том же месте. Но она… двигалась.
Она медленно повернула голову в сторону деревни. Потом сделала неуклюжий, шаркающий шаг. Потом ещё один. Она шла. Слепая, голая, глиняная копия Захара шла от реки к деревне. Её движения были неправильными, дёргаными, будто кукла училась ходить. Я спрятался за старой лодкой и смотрел, парализованный ужасом.
Она дошла до своего дома – дома Захара, теперь пустого. Постояла на крыльце. А потом дверь открылась изнутри, и фигура вошла внутрь. Дверь закрылась.
Я просидел за лодкой до рассвета. Больше никто не выходил. Утром я, дрожа, подошёл к дому Захара. Заглянул в окно. Внутри было пусто. Ни глиняной фигуры, ни следов. Только запах… запах сырой глины, смешанный с запахом мёда из забытых на столе сот.
Я никому не рассказал. Кому? Все и так знали. Знали и молчали. Это был порядок вещей. Земля помнила лица. Глина лепила оболочки. А когда человек умирал… копия занимала его место? Нет, не так. Она не занимала его место среди нас. Она просто… приходила домой. В пустой дом. Чтобы что? Ждать? Доживать свой глиняный век? Я не знал.
С тех пор я стал внимательнее. Я видел их. Копии тех, кто умер. Они не жили среди нас. Они обитали в своих опустевших домах. Иногда по ночам я видел свет в их окнах – тусклый, неровный. Слышал шаги внутри – тяжёлые, шаркающие. Они были там. Тихие, незаметные тени на периферии нашей жизни. Они не причиняли вреда. Они просто… были. Напоминание. О тех, кто ушёл. И о том, что глина помнит.
А потом появилась копия Лизы.
Моей Лизы. Сестры. Живой, здоровой, семнадцатилетней девчонки, которая только что закончила школу и мечтала уехать в город, поступить в медицинский.
Я увидел её утром, когда шёл к реке за водой. Она стояла у самой кромки, спиной ко мне. Глиняная. Голая. Точная копия моей сестры. Каждый изгиб плеч, знакомая линия шеи, даже родинка на лопатке – всё было на месте. Только вместо волос – прилипшие комья глины.
Меня будто ледяной водой окатили. Это было неправильно. Это нарушало все правила. Копии появлялись после. Не до.
Я бросился обратно домой. Лиза спала в своей комнате. Живая, тёплая, дышащая. Я коснулся её щеки – она недовольно поморщилась во сне. Слава богу. Это ошибка. Глина ошиблась.
Но когда я снова выглянул в окно, копия всё ещё стояла там. Она не исчезла. Она смотрела на наш дом.
Весь день я был как на иголках. Я не отпускал Лизу от себя ни на шаг. Выдумывал ей работу по дому, просил помочь мне в мастерской. Она смеялась, называла меня параноиком. Она не знала. Я не мог ей рассказать. Как сказать сестре, что на берегу реки стоит её глиняная копия и… ждёт?
Ночью я не спал. Я сидел у окна с топором в руках. Не для того, чтобы драться с глиной. А чтобы отогнать то, чего я боялся больше всего – случайность. Шальной камень. Внезапная болезнь. Несчастный случай. Теперь любая мелочь могла стать фатальной. Копия ждала.
Она стояла там три дня. Неподвижная, серая, точная копия моей живой сестры. Она не уходила. Она смотрела на наш дом своими пустыми глазницами. И я чувствовал этот взгляд каждой клеткой. Это была не угроза. Это было обещание. Констатация факта. Её время было отмечено.
На третий день я понял, что схожу с ума. Я не мог так жить. Не мог постоянно ждать удара. Я должен был что-то сделать. Уничтожить копию? Я подошёл к берегу с лопатой. Но когда я замахнулся, чтобы ударить по глиняной фигуре, меня остановил взгляд. Не её. Мой собственный. Я увидел своё отражение в тёмной воде у её ног. Искажённое, дрожащее. И я понял – это бесполезно. Глина просто слепит новую. Земля помнит.
Тогда… может, обмануть её? Создать другую копию? Подменить? Бред.
Я вернулся домой опустошённый. Лиза сидела на крыльце и читала книгу. Она подняла на меня глаза – ясные, живые.
— Кость, ты чего такой бледный? Случилось что?
— Нет, — соврал я. — Всё в порядке. Просто… задумался.
Я сел рядом с ней. Она положила голову мне на плечо. Её волосы пахли солнцем и ветром. Она была такой живой, такой настоящей. А там, у реки, стояла её холодная, глиняная тень.
И в этот момент я принял решение. Не бороться. Не бежать. А… жить.
Я не знаю, почему появилась её копия. Может, это знак скорой беды. Может, просто сбой в этой древней, непонятной системе. Но что я могу сделать? Я не бог. Я не могу отменить то, что предначертано землёй и глиной.
Но я могу быть здесь. Сейчас. Рядом с ней. Я могу починить крыльцо, чтобы она не споткнулась. Могу проверить проводку, чтобы не было пожара. Могу просто сидеть рядом, пока она читает, и чувствовать тепло её плеча.
Я не могу уберечь её от судьбы. Но я могу наполнить её дни до этого момента – если он настанет – жизнью. Светом. Теплом. Чтобы, когда глина придёт забирать своё, она забрала только оболочку. А настоящая Лиза – её смех, её мечты, её тепло – осталась со мной. В моей памяти. Живая.
Я встал.
— Пойдём, Лизка, поможешь мне рамы покрасить. А вечером – пирог с черникой. Сам испеку.
Она удивлённо посмотрела на меня, а потом улыбнулась.
— Пирог? Ты? Ну, посмотрим, что из этого выйдет.
Мы пошли в дом. Я не оглянулся на реку. Я знал, что она там. Глиняная фигура моей сестры. Она ждёт. Пусть ждёт. А мы пока будем жить.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшные истории #мистика #деревня #фольклор