— Лена, соли мало. Ты опять забыла, что Вадим любит посолонее?
Лена вздрогнула, едва не выронив половник. Голос Тамары Павловны, как всегда ровный и тихий, прозвучал прямо над ухом. Она обернулась. Свекровь стояла в шаге от нее, заглядывая в кастрюлю с супом, и на ее тонких губах застыло выражение кроткой укоризны. Лена сглотнула комок, подкативший к горлу. Не опять, а снова. Каждый день, каждый божий день одно и то же.
— Тамара Павловна, я помню. Я просто солю в конце, чтобы овощи не разварились, — как можно спокойнее ответила она, отворачиваясь к плите.
— Странная метода, — не унималась свекровь, прохаживаясь по крошечной шестиметровой кухне, словно инспектор. Она провела пальцем по подоконнику, цокнула языком, хотя пыли там быть не могло — Лена протирала его утром. — Моя мама всегда учила солить бульон сразу. Так вкус наваристее. Мужчины это ценят. Вадим привык к моей кухне.
Лена молча добавила в суп лавровый лист. «Вадим привык. Вадим любит. Вадим ценит». За три года их с Вадимом брака она выучила эту мантру наизусть. Иногда ей казалось, что она вышла замуж не за своего любимого, веселого, сильного Вадима, а за его привычки, его детские предпочтения и, конечно, за его маму, Тамару Павловну.
Они жили в ее двухкомнатной квартире. Старая «хрущевка» с низкими потолками, скрипучими полами и запахом, который Лена для себя называла «запахом прошлого» — смесь нафталина, валокордина и чего-то еще, неуловимо-старческого. Свою комнату они с мужем называли «спальней», но на деле это была проходная гостиная. Чтобы попасть в туалет или на кухню, Тамара Павловна неизбежно проходила мимо их дивана, который они раскладывали на ночь. О какой-либо личной жизни говорить не приходилось. Лена научилась спать чутко, вздрагивая от каждого шаркающего шага в коридоре.
Когда Вадим позвал ее замуж, она была на седьмом небе от счастья. Он казался ей настоящим мужчиной — надежным, основательным, мастером на все руки. Работал прорабом на стройке, всегда пах ветром, солнцем и немного цементной пылью. Он смотрел на нее так, что у нее подгибались коленки. Вопрос с жильем стоял остро. Снимать квартиру Вадим считал «выбрасыванием денег на ветер».
— Зачем нам чужим людям платить? — говорил он, обнимая ее. — У мамы две комнаты. Она одна, отец давно умер. Ей и веселее будет. А мы подкопим на первоначальный взнос и возьмем свою, в ипотеку. Года за три управимся, вот увидишь!
Лена, ослепленная любовью и перспективой «своей» квартиры через каких-то три года, согласилась. Как же горько она теперь жалела об этом. Три года превратились в бесконечность.
Вечером за ужином история с солью получила продолжение. Вадим, попробовав суп, поморщился.
— Лен, недосолено, — сказал он, не поднимая глаз от тарелки.
Тамара Павловна, сидевшая напротив, тут же поджала губы в знакомой манере «я же говорила».
— Я же предупреждала, сынок. Леночка по-своему готовит. Ничего, привыкнешь. Солонка на столе.
Лена почувствовала, как внутри все закипает. Дело было не в соли. Дело было в том, что ее снова выставили несмышленой девочкой, которая не в состоянии даже суп сварить, чтобы угодить мужу. И сделал это не только свекровь, но и сам Вадим.
— Я специально не стала сильно солить, чтобы каждый мог добавить по вкусу, — тихо, но отчетливо произнесла она.
— Лен, ну что ты начинаешь? — устало вздохнул Вадим. — Мама просто совет дала. Она же лучше знает, как я люблю.
«Она лучше знает». Эта фраза была ключом ко всему. Тамара Павловна лучше знала, какие рубашки ему идут. Тамара Павловна лучше знала, в какой воде нужно замачивать его рабочую одежду. Тамара Павловна лучше знала, что на ужин ему нужны котлеты, а не твоя дурацкая запеканка. Лена чувствовала себя не женой, а прислугой, которую постоянно контролирует старшая экономка.
После ужина, когда Тамара Павловна ушла в свою комнату смотреть сериал, Лена попыталась поговорить с мужем. Они сидели на диване в своей «спальне», и тусклый свет торшера выхватывал из полумрака усталое лицо Вадима.
— Вадь, я так больше не могу, — начала она шепотом. — Понимаешь, твоя мама… она постоянно меня контролирует. Каждый шаг, каждый вздох. Сегодня опять эта история с супом.
— Лен, ну что ты придумываешь? — он даже не повернулся к ней, продолжая листать ленту новостей в телефоне. — Мама просто заботится. Обо мне, о тебе. Она хочет как лучше.
— Как лучше для кого, Вадим? Она не дает мне почувствовать себя хозяйкой. Я здесь никто. Я даже суп не могу сварить так, как считаю нужным.
— Ой, всё, началось, — он с шумом отложил телефон. — Две хозяйки на одной кухне, классика. Лен, ну потерпи немного. Скоро съедем.
— Когда «скоро»? — в голосе Лены появились слезы. — Мы копим уже три года! За это время цены на квартиры выросли вдвое. А у нас что? В прошлом году твоей маме понадобилось ставить импланты — мы отдали почти все накопления. Полгода назад ей приспичило в санаторий — опять наши деньги. Мы никогда не накопим, понимаешь? Никогда!
— Ты что предлагаешь? Не помогать матери? — нахмурился Вадим. — Она меня одна на ноги поставила. Всю жизнь на заводе пахала, чтобы у меня все было. Я ей обязан.
— Я не говорю не помогать! Но у нас своя семья! У нас должны быть свои цели, свои планы. А получается, что мы живем ради удобства твоей мамы.
Вадим тяжело вздохнул и притянул ее к себе.
— Ленусь, ну не кипятись. Я поговорю с ней. Попрошу, чтобы она поменьше к тебе лезла. Ладно? Все будет хорошо. Вот получим премию в конце года, и сразу пойдем в банк. Честно.
Он поцеловал ее, и Лена сдалась. Как всегда. Его объятия, его запах, его тихий голос, обещающий, что все наладится, действовали на нее как успокоительное. Она хотела верить ему. Отчаянно хотела.
Разговор, если он и был, не принес никаких результатов. Тамара Павловна, возможно, стала чуть более сдержанной в своих комментариях, но ее присутствие давило так же сильно. Она не врывалась в их комнату, но могла часами сидеть на кухне, когда Лена готовила, молча наблюдая за каждым ее движением. Это молчание было хуже любых слов.
Лена нашла для себя отдушину. Она работала воспитателем в детском саду, и шумная, искренняя возня с детьми помогала ей отвлечься. Она любила свою работу. Малыши не лгали, не плели интриг. Если им что-то не нравилось, они говорили прямо. Если им было хорошо — они смеялись во весь голос. Возвращаясь домой, в тихую, пропитанную чужими правилами квартиру, Лена чувствовала, как гаснет свет, который зажигали в ее душе дети.
Однажды вечером Лена, уложив своих «светлячков» на тихий час, сидела в методическом кабинете и от нечего делать просматривала сайты с недвижимостью. Она делала это тайно, как что-то запретное. Мечтала. Вот маленькая, но своя студия. Крошечная кухонька, где никто не будет стоять над душой. Вот однокомнатная в новостройке, с большой лоджией, где можно поставить кресло и пить кофе по утрам. Одной. Или с Вадимом. С Вадимом, который поймет ее и встанет на ее сторону.
Она наткнулась на объявление, от которого у нее замерло сердце. Продавалась небольшая «однушка» на окраине города. Не новый дом, но и не «хрущевка». Состояние «под ремонт», но цена… цена была такой, что их с Вадимом накоплений, даже после трат на маму, почти хватало на первоначальный взнос. Дрожащими руками она набрала номер.
Вечером она встретила мужа с горящими глазами.
— Вадик, я нашла! Я нашла квартиру! — выпалила она, едва он переступил порог. — Понимаешь, цена просто сказочная! Нам хватит на первый взнос, я уже звонила, узнавала!
Вадим, уставший после работы, посмотрел на нее без особого энтузиазма.
— Где нашла? Опять на отшибе?
— Ну да, окраина, зато своя! Вадь, представь, мы будем жить одни! Никто не будет говорить, как солить суп и какие занавески вешать!
Тамара Павловна вышла из своей комнаты, привлеченная их оживленными голосами.
— Какая квартира? Куда это вы собрались? — спросила она с тревогой в голосе.
— Мам, да Лена тут нашла какой-то вариант, — отмахнулся Вадим, проходя в комнату, чтобы переодеться.
Лена, проигнорировав ледяной тон свекрови, пошла за мужем.
— Вадь, это шанс! Такой цены больше не будет. Завтра выходной, давай поедем посмотрим? Пожалуйста!
Она так искренне просила, так смотрела на него своими огромными, полными надежды глазами, что он не смог отказать.
— Ладно. Поедем. Только без толку все это.
На следующий день они поехали смотреть квартиру. Она оказалась даже лучше, чем на фотографиях. Да, старые обои, обшарпанный линолеум, но светлая, с большим окном в комнате и видом на тихий зеленый двор. Лена ходила по пустым комнатам и уже представляла, где поставит диван, а где — маленький столик.
— Здесь мы сделаем вот так, а здесь вот так, — щебетала она. — Вадь, ну посмотри, как здесь хорошо! Тихо, солнечно!
Вадим молчал, осматриваясь по сторонам с мрачным видом.
— Далеко от моей работы. И от твоей тоже. И ремонт тут делать — не переделать.
— Ну и что! Зато свое! Мы все сделаем потихоньку. Ты же у меня мастер!
— Денег на это сколько уйдет, ты подумала? — буркнул он.
На обратном пути они почти не разговаривали. Лена чувствовала, как ее эйфория сменяется глухим разочарованием. Он даже не пытался разделить ее радость.
Дома их ждал «сюрприз». Тамара Павловна сидела в гостиной с красными глазами. Рядом на столике стояла пустая упаковка от корвалола.
— Мам, что случилось? — встревожился Вадим, бросаясь к ней.
— Ничего, сынок, ничего, — слабым голосом ответила она. — Просто сердце что-то прихватило. Старая стала, никому не нужная. Вот вы съедете, и останусь я тут одна куковать.
Лена застыла в дверях. Это был удар ниже пояса. Дешевый, предсказуемый, но от этого не менее действенный.
— Мам, ты что такое говоришь! — Вадим сел рядом с ней на диван, обнял за плечи. — Никуда мы не съезжаем. Лена просто помечтала немного. Никто тебя не бросит.
Он посмотрел на Лену через плечо матери. В его взгляде был укор. «Вот видишь, до чего ты мать довела».
У Лены похолодело внутри. Она молча развернулась и ушла на кухню. Поставила чайник. Руки дрожали так, что она рассыпала заварку. Она слышала, как в комнате Вадим успокаивает мать, обещает, что они всегда будут рядом. Ни слова о квартире. Ни слова о их будущем.
Вечером, когда свекровь, удовлетворенная, удалилась в свою комнату, состоялся разговор. Вернее, не разговор, а монолог Вадима.
— Ты довольна? — начал он, едва закрылась дверь. — Видела, что с матерью? У нее давление подскочило!
— Вадим, она манипулирует тобой! — не выдержала Лена. — Она специально это устроила, чтобы мы никуда не уехали!
— Не смей так говорить о моей матери! — его голос стал жестким. — Она нас приютила, кормит-поит, а ты…
— Кормит-поит? — Лена рассмеялась горьким, сдавленным смехом. — Я, между прочим, работаю и приношу деньги в семью! И готовлю, и убираю на всех! Чем это она меня кормит? Своими упреками?
— Она пожилой человек! Ей нужно внимание, забота. А ты только о себе думаешь, о своих «хочу»! Эгоистка.
— Эгоистка? Это я эгоистка? Я, которая три года живет в проходной комнате, вздрагивая от каждого шороха? Я, которая не может купить себе новую кофточку, потому что мы «копим»? Я, которая забыла, что такое побыть с мужем наедине?
Ее голос срывался. Она уже не шептала, а говорила в полный голос, не заботясь, услышит ли свекровь. Накопилось. Прорвало плотину терпения, которую она так долго и тщательно строила.
— Ты не понимаешь, Вадим! Я так не живу, я существую! Я задыхаюсь в этой квартире!
Дверь комнаты Тамары Павловны приоткрылась.
— Сынок, что у вас тут за крики? Леночка, ну что ты так шумишь, соседей перебудишь.
Это стало последней каплей. Лена развернулась к приоткрытой двери.
— А вам-то что, Тамара Павловна? Не нравится, как я шумлю в ВАШЕЙ квартире? Или опять сердце прихватило от волнения за сына?
Лицо Вадима исказилось. Он шагнул к Лене, схватил ее за руку. Его пальцы сжались, как тиски.
— Замолчи.
— Не замолчу! — выкрикнула она, пытаясь вырвать руку. — Я устала молчать! Устала быть удобной, тихой и послушной!
— Я сказал, замолчи! — прошипел он. И потом произнес фразу, которая стала приговором их браку. Громко, четко, чтобы слышала и Лена, и выглядывающая из-за двери мать. — Не смей повышать голос на мою маму, ты в её доме всего лишь гость!
Слова упали в тишину комнаты, тяжелые, как камни. Гость. Не жена, не любимая женщина, не хозяйка. Гость. Временное явление. Человек второго сорта, которому указали на его место.
Лена перестала вырываться. Она медленно опустила руку. Посмотрела на Вадима. В его глазах все еще стоял гнев, но в глубине уже проступало что-то похожее на испуг. Он, кажется, и сам понял, что сказал что-то непоправимое. Тамара Павловна, добившись своего, тихо прикрыла дверь. Миссия выполнена. Сын защитил ее. Враг повержен.
Лена молчала. Она смотрела на мужа, и в ее взгляде не было ни слез, ни обиды. Только холодная, звенящая пустота. Она вдруг увидела его по-настоящему. Не своего сильного, надежного Вадика, а чужого, слабого мужчину, который прячется за мамину юбку, прикрывая свою трусость и нежелание брать на себя ответственность громкими словами о сыновнем долге. Он никогда не изменится. Они никогда не съедут. Она всегда будет здесь гостем.
— Ты прав, — сказала она тихо, но так, что он вздрогнул. — Гостям не следует засиживаться.
Она развернулась, подошла к шкафу и достала дорожную сумку. Старую, с которой когда-то ездила к родителям в деревню. Она начала молча, методично складывать в нее свои вещи. Футболки, джинсы, белье, книжку, которую читала.
— Лен, ты чего? — растерянно спросил Вадим. — Ты куда собралась? На ночь глядя?
Она не ответила.
— Лен, ну хватит дуться. Я погорячился, прости. Ну, ляпнул, не подумав.
Он подошел, попытался ее обнять. Она увернулась, как от чужого.
— Не трогай меня.
Его лицо изменилось. Растерянность сменилась раздражением.
— Ах вот как? Обиделась? Решила меня проучить? Ну давай, иди. Куда ты пойдешь? К подружке на диван? Надолго тебя хватит? Через два дня сама прибежишь.
Она застегнула молнию на сумке. Оглядела комнату. Взгляд упал на их свадебную фотографию в рамке на комоде. Двое счастливых, улыбающихся людей. Какими же они были наивными. Она взяла рамку, аккуратно вынула фотографию, сложила ее пополам и сунула в карман куртки. Пустую рамку поставила на место.
— Я не прибегу, Вадим. Ни через два дня, ни через год.
— Да куда ты денешься, — усмехнулся он, но в его усмешке уже не было уверенности. Была плохо скрытая паника.
Она надела куртку, взяла сумку. В коридоре наткнулась на Тамару Павловну. Та смотрела на нее с нескрываемым торжеством.
— До свидания, Тамара Павловна, — ровным голосом сказала Лена. — Спасибо за гостеприимство.
Она открыла входную дверь и шагнула на лестничную площадку. Холодный воздух подъезда ударил в лицо, отрезвляя. За спиной Вадим что-то кричал, кажется, звал ее по имени. Но она уже не слушала.
Она спускалась по лестнице, и с каждой ступенькой с ее плеч будто спадал невидимый груз. Три года она пыталась стать частью их семьи, вписаться в их мир. А оказалось, что все это время нужно было просто уйти, чтобы обрести себя.
Она не поехала к подруге. Она сняла номер в самой дешевой гостинице на окраине города. Легла на жесткую кровать и впервые за долгое время уснула глубоким сном без сновидений.
Утром она первым делом позвонила риелтору, который показывал им квартиру.
— Здравствуйте, это Елена. Мы вчера смотрели однокомнатную на Зеленой… Она еще не продана?
Следующие недели пролетели как в тумане. Она сняла все деньги с их общего счета — ровно половину, до копейки. Она не считала, что берет чужое. Это были и ее деньги, заработанные, сэкономленные на всем. Она подала на развод. Вадим звонил. Сначала требовал вернуться, потом умолял, потом снова кричал и обвинял. Она не брала трубку. Один раз он подкараулил ее у работы. Выглядел похудевшим, осунувшимся.
— Лен, вернись. Я все понял. Я был неправ. Мать… я поговорю с ней серьезно. Мы снимем квартиру, хочешь? Прямо завтра.
— Не хочу, Вадим, — она смотрела на него спокойно, без ненависти. — Поздно. Дело не в квартире. Дело в том, что ты свой выбор сделал. Давно. В тот самый день, когда решил, что твоя мама знает лучше, как ты любишь. Живи с ней. Ты хороший сын. Но мужем ты так и не стал.
Она обошла его и пошла прочь. Он не пошел за ней.
Через месяц она подписала договор. У нее теперь была своя квартира. Пустая, гулкая, пахнущая краской и свободой. Она сама выбрала обои — светло-бежевые, теплые. Сама купила маленький диван. Сама собрала крошечный кухонный гарнитур, чертыхаясь и смеясь одновременно.
Иногда по вечерам, сидя на своей новой кухне с чашкой чая, она думала о Вадиме. Жалела ли она? Нет. Было ли больно? Да. Но эта боль была похожа на ту, что чувствуешь после сложной операции, — она означала, что идет процесс заживления.
Однажды ей позвонила общая знакомая.
— Ленка, привет. Слышала, Вадька твой совсем расклеился. Мать его теперь пилит с утра до ночи, что он такую жену упустил. Говорит, с тобой хоть порядок в доме был.
Лена усмехнулась. Ничего не изменилось в этом королевстве. Просто теперь некого было делать виноватым.
Она посмотрела в окно. Внизу, во дворе, гуляла молодая пара с коляской. Они смеялись, о чем-то спорили, потом муж обнял жену и поцеловал. Лена смотрела на них и впервые за долгое время почувствовала не зависть, а тихую, светлую надежду. Ее жизнь не закончилась. Она только начиналась. И в этой новой жизни она больше никогда и ни для кого не будет гостем.