Я познакомился с Виктором Николаевичем в поезде «Москва — Новый Уренгой». Мужик лет пятидесяти, с обветренным лицом, крепкий, но видно — усталый. Ехал домой после вахты.
Мы разговорились за чаем. Я спросил про жизнь на Севере — из любопытства. А через пару часов понял, что этот разговор не забуду никогда.
— Ну что ты хочешь услышать? — усмехнулся он. — Что мы там миллионы гребём и живём, как олигархи? Ха! Сказки это всё.
Я удивился.
— А ведь говорят, вахтовики — чуть ли не самые обеспеченные мужики в России. По сто, по двести тысяч в месяц...
Он отпил чаю, хмыкнул:
— Ну, если считать, что ты живёшь два месяца в бараке, потом неделю дома, а потом снова туда — может, и неплохо выходит. Только не деньгами всё меряется.
— А сколько ты получаешь, если не секрет?
— Сейчас сто двадцать. Раньше было больше — в нулевые, когда нефть лилась рекой, а начальство щедрее было. Но сто двадцать — это не те сто двадцать, что в Москве. У нас всё дороже. Еда, билеты, одежда. Зубы вылечить — с зарплаты считай минус двадцать.
Он немного помолчал, посмотрел в окно. За стеклом тянулся бесконечный лес, и было понятно — этот человек прожил там добрую половину жизни.
— А условия? — осторожно спросил я.
Он вздохнул.
— Морозы — под пятьдесят. Ветер — как ножом по лицу. Дороги нет, снег — по пояс. Если технику занесло, можешь всю ночь в кабине сидеть, пока не вытащат. У нас как? Или выдержишь — или домой уедешь в первый же месяц.
— А семья? — спросил я.
Он горько усмехнулся:
— А вот с этим труднее всего. Я вахтовиком двадцать пять лет пашу. Трижды женился. Трижды развёлся. Жена, дети — “папа, когда приедешь?”. А потом уже и не ждут. У них своя жизнь, а ты — как гость.
— Но ведь можно было остаться в городе, работать там?
Он пожал плечами.
— А кем? Слесарем за тридцать тысяч? Когда у тебя двое детей, ипотека и мать на лекарствах? Вахта — не от хорошей жизни. Просто выбора нет.
Он замолчал. Достал телефон, показал фото: зима, белая как мука тундра, на фоне буровая, и он — в тёплой форме, весь в инее. Улыбается.
— Видишь? — сказал он. — Кажется, будто я счастливый. А на самом деле в тот день у нас парень умер. Замёрз. Молодой, 28 лет. Пошёл по нужде, метель началась, и не дошёл обратно. Его утром нашли. Вот такая работа.
Мы долго молчали.
Потом он вдруг сказал:
— Знаешь, сколько стоит эта жизнь? Эти сто двадцать тысяч — это цена семьи, здоровья и тишины. Потому что на Севере тишина такая, что звенит в ушах. А потом возвращаешься в город, и тебе кажется, что все орут, спешат, злятся. А ты — как будто из другого мира.
Я спросил:
— И всё-таки... стоило оно того?
Он посмотрел прямо мне в глаза.
— Если бы можно было начать заново — не пошёл бы. Ни за какие деньги. Но уже поздно. Север не отпускает. Он как ломка — если пожил там, потом скучаешь по морозу, по небу, по этой белой пустоте. Только... — он усмехнулся, — только деньги не возвращают то, что теряешь.
Когда поезд прибыл, Виктор Николаевич просто взял свой старый рюкзак и ушёл в толпу. Без пафоса, без прощаний.
А я стоял на перроне и думал: мы часто завидуем тем, кто “зарабатывает большие деньги”, но не видим, какой ценой это даётся. И эти сто двадцать тысяч — не заработок. Это расплата за жизнь в мире, где за каждым вдохом стоит мороз, одиночество и мужская усталость.
Читайте также:
Фото создано в Шедевруме