Я приехал в Зареченск в конце ноября, когда листва уже облетела, а по утрам землю сковывал первый морозец. Деревня стояла на краю большого леса, в сорока километрах от ближайшего райцентра. Маленькая, человек тридцать постоянных жителей, в основном пенсионеры. Мне здесь досталась изба от дальней тётки — наследство неожиданное и не особо нужное, но я решил приехать, оценить, может, продать.
Дом оказался крепким, рубленным ещё в семидесятых. Печное отопление, колодец во дворе, баня в огороде. Романтика, если не думать о том, что ближайший магазин в пяти километрах, а мобильная связь ловит только на краю деревни.
— Надолго приехал? — спросила соседка, баба Галя, когда я разгружал вещи из машины.
— На пару недель. Дом посмотрю, решу, что с ним делать.
Она посмотрела на меня долгим взглядом. Потом вздохнула.
— Только на ночь не гуляй. И если волков услышишь — в дом сразу. Окна закрывай, двери на засов. И не смотри в окно, если они близко. Понял?
Я усмехнулся.
— Волки? Здесь что, заповедник?
— Не заповедник, — баба Галя отвернулась. — Просто не гуляй по ночам. Все свои так делают. И живы.
Первые три дня прошли спокойно. Я приводил дом в порядок, чинил крышу, перебирал вещи тётки. По вечерам топил печь, читал при свете керосиновой лампы — электричество то и дело вырубалось. Тишина стояла такая, что слышно было, как потрескивают дрова в печи.
На четвёртую ночь я услышал вой.
Протяжный, тоскливый, идущий откуда-то из леса. Один голос. Потом второй. Третий. Они подхватывали друг друга, сплетались в жуткую мелодию. Я встал, подошёл к окну.
Лунный свет заливал поляну перед домом. Лес стоял чёрной стеной. И на краю поляны, у самой опушки, стояли волки.
Их было штук десять. Большие, серые, с горящими в темноте глазами. Они сидели, подняв морды к небу, и выли. Методично, будто исполняя какой-то древний обряд.
Я смотрел на них, завороженный. А потом один волк — самый крупный, вожак, наверное — повернул голову в мою сторону.
Посмотрел прямо на меня.
Я отшатнулся от окна, сердце бухнуло. В его взгляде было что-то... человеческое. Слишком осознанное для зверя. Он смотрел не как волк смотрит на добычу. Он смотрел, как человек смотрит на человека.
Я отступил вглубь комнаты. Задёрнул занавеску. Сел на лавку, пытаясь успокоить дыхание.
Вой продолжался ещё минут двадцать. Потом стих.
Утром я пошёл к бабе Гале. Она сидела на крыльце, лущила семечки.
— Волки вчера выли, — сказал я.
— Выли, — она кивнула. — Каждую ночь воют. Привыкнешь.
— Их много. Я насчитал десяток.
— Больше. Двадцать, может, тридцать. Точно никто не считал.
Я присел рядом.
— Баба Галя, что здесь происходит? Волки так себя не ведут. Они людей боятся обычно.
Она долго молчала. Потом отложила семечки.
— А ты слышал про деревню Глухомань?
Я покачал головой.
— Была такая деревня, в трёх километрах отсюда. Через лес. Большая, человек на восемьдесят. Стояла до девяносто второго года. Потом... исчезла.
— Как — исчезла?
— Так и исчезла. Все разом. За одну ночь. Приехали из райцентра — деревня пустая. Дома целые, вещи на местах, еда на столах. А людей нет. Ни одного. Искали месяц. Никого не нашли. Ни живых, ни мёртвых.
Я почувствовал, как по спине ползут мурашки.
— И что?
— А то, что через неделю после этого появились волки. Целая стая. Большая, странная. Ходят по лесу, воют по ночам. Иногда выходят к нам, на окраину. Смотрят. Будто чего-то ждут. — Баба Галя посмотрела на меня. — Старики говорят: это жители Глухомани. Прокляли их за что-то. Обратили в зверей. Теперь они ни люди, ни волки. Застряли между.
— Это какая-то легенда.
— Легенда, — она пожала плечами. — Только ты на ночь дверь закрывай. И в окна не смотри. Они не любят, когда на них смотрят.
Я не верил в байки про проклятия. Но той ночью всё равно закрыл дверь на засов и задёрнул все занавески.
Волки пришли снова.
Я слышал, как они ходят вокруг дома. Лапы шуршали по траве. Тяжёлое дыхание доносилось из-за стены. Один подошёл к двери — я слышал, как он нюхает щель под порогом. Фыркает. Скребёт когтями по дереву.
Потом отошёл.
Я лежал в темноте, не шевелясь. Слушал. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно снаружи.
И вдруг — голос.
Тихий, хриплый, идущий откуда-то снаружи:
— Пусти.
Я замер.
— Пусти... нас.
Это был не вой. Это были слова. Человеческие слова, искажённые, пропущенные через звериное горло, но всё равно различимые.
— Хо...лод...но. Пус...ти.
Я зажмурился, натянул одеяло на голову. Прижал ладони к ушам.
Но голоса продолжались:
— Пус...ти. Мы... лю...ди. Пус...ти... домой.
Не знаю, сколько это длилось. Час, может, два. Потом стихло.
Утром я вышел на улицу. Вокруг дома были следы — сотни следов волчьих лап, глубоких, чётких. Они шли по кругу, опоясывая избу. Будто стая ходила вокруг всю ночь, снова и снова.
А на двери остались царапины. Глубокие, свежие. Три полосы, процарапанные сверху вниз.
Я решил съездить в райцентр. Узнать про эту Глухомань. Проверить, правда ли всё это или просто деревенские страшилки.
В районной библиотеке нашёлся старый архив. Подшивки газет, документы. Я просидел там весь день, копаясь в пыльных папках.
И нашёл.
Статья в местной газете от октября девяносто второго года: "Загадочное исчезновение жителей деревни Глухомань". Официальная версия — массовое переселение. Но между строк читалось другое: никто не понимал, что произошло. Люди исчезли за одну ночь. Восемьдесят три человека. Все разом.
Была ещё одна статья, более поздняя, от девяносто третьего: "Волчья стая беспокоит окрестные деревни". Описывалась необычная стая волков, появившаяся в районе. Крупные, не боящиеся людей. Нападений не было, но жители жаловались на постоянный вой, на то, что волки подходят к домам, смотрят в окна.
Пытались отстреливать. Приезжали охотники. Убили трёх. Но после этого стая стала ещё агрессивнее. Выла каждую ночь. Окружала дома. Царапала двери. Тогда решили оставить их в покое.
Я сфотографировал статьи на телефон и поехал обратно.
Вечером я показал фото бабе Гале.
— Вот видишь, — она кивнула. — Все знают. Просто не говорят вслух. Потому что если говорить — волки слышат. И злятся.
— Но как такое возможно? Люди не могут превратиться в волков!
— А кто сказал, что это люди? — Баба Галя посмотрела на меня. — Может, это волки, в которых засунули людские души. Или что-то среднее. Я не знаю. Знаю только, что они помнят. Помнят, кем были. И страдают. Потому и воют. Потому и просят пустить. Они хотят домой. Но дома больше нет.
— Что случилось с Глухоманью? С домами?
— Сгорела. Через год после исчезновения. Времена были смутные, девяносто третий год. Говорили, из какой-то службы люди приехали. Документы показывали. Сказали — опасная зона, мол, заражение какое-то. Всё облили, подожгли. Оградили на время. Потом ограду сняли. Хотели, чтобы место забылось.
Я молчал, переваривая информацию.
— А где она была? Эта Глухомань?
— Зачем тебе?
— Хочу посмотреть.
Баба Галя долго смотрела на меня. Потом вздохнула.
— По старой лесной дороге. Три километра на север. Увидишь пепелище, значит, дошёл. Только не ночуй там. И до темноты вернись. Они там собираются. Каждую ночь приходят на то место. Воют. Ходят кругами. Будто ищут чего-то.
Я пошёл туда на следующий день. Взял рюкзак, фонарь, нож — на всякий случай. Тропа была заросшая, но различимая. Шёл часа полтора.
И вышел на пепелище.
Огромная поляна, выжженная дотла. Остатки фундаментов — десятка два, не меньше. Почерневшие кирпичи, обуглившиеся брёвна, покосившиеся печные трубы. Трава пробивалась сквозь пепел, но росла чахлая, редкая.
Я шёл между руинами, разглядывая. Здесь был дом. Здесь ещё один. Здесь, наверное, улица. Деревня была большая, планировка чёткая. Место выбрано хорошее — на холме, с видом на лес.
Почему её сожгли?
Я дошёл до центра. Там стояло нечто странное — каменный столб, метра два высотой. Весь покрытый странными символами — какие-то завитки, руны, непонятные знаки. Старые, выветренные, но различимые. В камне была заметная трещина — глубокая, идущая почти через весь столб.
Я подошёл ближе. Коснулся камня рукой.
Холодный. Ледяной, хотя день был тёплый.
И тогда я услышал шёпот.
Тихий, едва различимый. Идущий откуда-то из-под земли. Множество голосов, сливающихся в один гул:
Помоги... освободи... разбей...
Я отдёрнул руку. Отступил.
Шёпот стих.
Я огляделся. Поляна была пустой. Но ощущение чужого присутствия не проходило. Будто кто-то смотрит на меня. Из-за деревьев. Из-под земли. Отовсюду.
Я развернулся и быстро пошёл прочь.
Той ночью сон не шёл. Я лежал, смотрел в потолок, вспоминал камень. Символы. Шёпот. Трещину.
Помоги. Освободи. Разбей.
Что это значило?
В два часа ночи пришли волки.
Их было много. Очень много. Я слышал, как они окружают дом. Лапы шуршат по траве. Дыхание тяжёлое, хриплое.
Потом начался вой. Громкий, протяжный. Все разом. Будто хор из двадцати глоток.
Я встал, подошёл к окну. Раздвинул занавеску на щёлку. Выглянул.
Волки сидели вокруг дома. Плотным кольцом. Морды подняты к небу. Воют. А потом, как по команде, замолчали. И повернули головы ко мне.
Все. Разом.
Двадцать пар глаз смотрели на меня. Жёлтых, горящих в темноте. Но в них было что-то человеческое. Мольба. Отчаяние. Боль.
Вожак встал. Медленно пошёл к дому. Остановился у окна. Положил передние лапы на подоконник. Посмотрел мне в глаза.
И заговорил.
Голос был хриплый, ломаный, но слова различимы:
— По...мо...ги. Мы... за...пер...ты. Он... дер...жит... нас.
Я отступил от окна, но заставил себя вернуться.
— Кто? Кто держит?
— Кол...дун. Ста...рик. Он... про...клял. Мы... не мо...жем... умереть. Не мо...жем... стать... людь...ми. Толь...ко... волки. Всег...да... волки.
Я подошёл обратно к окну. Посмотрел на вожака.
— Что я могу сделать?
— Ка...мень. Раз...бить... ка...мень. Ос...во...бо...дить... души.
— Какой камень?
— В Глу...хо...ма...ни. На пе...пе...лище. Там... при...вязь. Раз...бить... ос...во...бо...дить.
Волк отступил. Сел. Смотрел на меня.
— По...жа...луй...ста.
Я не спал до утра. Думал. Анализировал. Пытался понять, не сошёл ли я с ума.
Волки, говорящие человеческими голосами. Проклятая деревня. Камень с рунами. Всё это звучало как бред. Как дешёвый хоррор.
Но я видел их глаза. Я слышал голос. Там была боль. Настоящая, живая боль.
Утром я снова пошёл к бабе Гале.
— Расскажите мне про того колдуна. Того, кто проклял Глухомань.
Она удивилась.
— Откуда ты знаешь?
— Волк... — я запнулся. — Я слышал голоса ночью. Они просили помощи.
Баба Галя вздохнула. Села на лавку.
— Был в Глухомани один старик. Звали его Трофим. Жил на отшибе, в лесу. Травник, знахарь. К нему ходили, когда болели. Он лечил. Но потом... что-то с ним случилось. Помутнел. Стал говорить странное. Что люди грешны. Что надо их очистить. Что земля прокляла деревню за жадность.
— За какую жадность?
— Лес вырубали. Много. Под дачи какие-то продавали. Трофим был против. Говорил — лес священный, трогать нельзя. Но никто не слушал. И тогда он... сделал что-то. В ночь на Покров. Принёс на центральную площадь камень. Большой, с рунами. Обложил его ветками. Зажёг костёр. И начал говорить. Заклинание какое-то. На старом языке.
— И что случилось?
— Утром все проснулись волками. Восемьдесят три человека. Все до одного. Превратились в зверей. А Трофим исчез. Его тело нашли в лесу через неделю. Мёртвое. Говорят, он отдал свою жизнь, чтобы проклятие сработало. Привязал души людей к камню. Теперь они не могут умереть. Не могут стать людьми. Только волки. Навсегда.
Я почувствовал, как холодеет спина.
— И как снять проклятие?
— Не знаю. Никто не знает. Камень крепкий, будто железный. Огнём жгли — не горит. Били кувалдой — только трещина появилась. Но не разбился.
— А если разбить? Если уничтожить совсем?
Баба Галя посмотрела на меня.
— Тогда, наверное, души освободятся. Люди умрут. Волки исчезнут. Но как разбить? Трещина там есть, через весь камень идёт. Может, по ней и расколоть можно. Но силы нужны. Большие силы.
Я думал об этом три дня. Вариантов было мало. Камень нужно расколоть по трещине. Но как? Кувалдой? Клином?
Я вспомнил деда. Он был кузнецом, рассказывал мне в детстве про камни. Как их раскалывают. Говорил: "Если есть трещина — вбей железный клин. Ударь сильно, точно. Камень сам развалится по слабому месту."
У меня в сарае тётки была кувалда. Тяжёлая, добротная. И в мастерской — железные клинья, остатки от каких-то работ.
Я решил попробовать.
На четвёртый день я взял рюкзак. Уложил туда кувалду, три железных клина, молоток поменьше. Бутылку воды, бутерброды. Пошёл в лес.
Шёл осторожно. Груз был тяжёлый, кувалда тянула плечо. Но я шёл, не останавливаясь.
Вышел на пепелище к полудню. Поляна была пустой. Тихой. Только ветер шелестел в ветках.
Я подошёл к камню. Он стоял на прежнем месте — серый, покрытый рунами, холодный. Трещина виднелась отчётливо — глубокая, идущая почти через весь столб.
Я коснулся его. И снова услышал шёпот:
Помоги... освободи... разбей...
— Сейчас, — сказал я вслух. — Сейчас попробую.
Я достал первый клин. Приложил его к трещине в самом широком месте. Взял молоток. Ударил. Клин вошёл на сантиметр.
Ещё удар. Ещё. Клин углубился.
Я взял кувалду. Замахнулся. Ударил по клину изо всех сил.
Звон разнёсся по поляне. Клин вошёл глубже. Трещина чуть расширилась.
Я установил второй клин выше. Начал вбивать. Удар за ударом. Руки болели, пот заливал глаза. Но я продолжал.
Третий клин — в основание камня.
Теперь все три клина торчали из трещины на разной высоте.
Я отступил. Перевёл дыхание. Взял кувалду обеими руками. Прицелился в средний клин.
— Пожалуйста, — прошептал я. — Сработай.
Замахнулся. Ударил со всей силы.
Грохот.
Трещина пошла дальше. Камень качнулся.
Ещё удар. И ещё.
Камень раскололся.
Он развалился на две части. Они упали в разные стороны с глухим стуком. Руны на них потускнели, стали тусклыми, будто вся сила ушла.
Я опустил кувалду. Дышал тяжело. Руки дрожали.
В центре, где стоял камень, в земле было углубление. А в нём — что-то блестело.
Я присел, подобрал. Медальон. Старый, потемневший, на цепочке. Я открыл его. Внутри — фотография. Чёрно-белая, выцветшая. Мужчина, женщина, двое детей. Семья.
Я перевернул медальон. На обороте выгравировано: "Семья Смирновых. Глухомань. 1985."
Я сжал медальон в кулаке. Встал. Посмотрел на лес.
— Вы свободны, — сказал я тихо. — Идите домой.
Ответа не было. Только ветер шелестел в ветках. Но воздух стал... легче. Будто что-то тяжёлое, давившее на это место тридцать с лишним лет, исчезло.
Я вернулся в Зареченск к вечеру. Устал, измотался, но внутри было спокойно. Я сделал, что мог.
Ночью волки не пришли.
Не воили. Не окружали дом. Не царапали дверь.
Тишина.
Я лежал в темноте, прислушивался. Ничего. Только ветер за окном, да сверчки где-то вдали.
Утром я вышел на крыльцо. Огляделся. Никаких следов. Поляна перед домом была пустой.
Баба Галя вышла из своего дома. Посмотрела на меня долгим взглядом.
— Ты чего-то сделал? — спросила она.
— Да. Разбил камень.
Она долго молчала. Потом кивнула.
— Они ушли. Я чувствую. Первый раз за тридцать с лишним лет — лес тихий. Спокойный. Будто что-то тяжёлое снялось. — Она перекрестилась. — Спасибо тебе, сынок. Ты их освободил.
Я прожил в Зареченске ещё неделю. Доделал дела, привёл дом в порядок. Решил не продавать — оставить себе. Вдруг пригодится.
Волки больше не появлялись. Лес был обычным — птицы пели, белки прыгали по деревьям, ветер шумел в соснах.
Перед отъездом я ещё раз съездил на пепелище. Осколки камня лежали там же. Я не стал их трогать. Пусть лежат. Пусть зарастут травой, забудутся.
А медальон я оставил себе. Положил в карман. Как напоминание. О том, что даже в самых страшных проклятиях есть выход. О том, что души можно освободить. Если постараться. И не бояться.
Я уехал из Зареченска на следующий день. Но иногда, по ночам, мне снится лес. Волки, сидящие кругом под луной. И вожак, смотрящий на меня благодарным взглядом.
А потом они встают. Поворачиваются. И уходят в чащу. Тихо, спокойно. Без воя. Без боли.
Просто уходят.
И я просыпаюсь со странным чувством. Будто что-то важное закончилось. Будто я исправил ошибку, которую не совершал.
Медальон до сих пор лежит у меня дома. На полке. Рядом с книгами.
Иногда я смотрю на него. На стёртую фотографию. На лица тех людей.
И думаю — они сейчас там, где должны быть. По ту сторону. В покое.
А волки больше не бродят по лесу. Не воют по ночам. Не царапают двери.
Потому что их больше нет.
Есть только память. И медальон.
И знание, что иногда проклятия можно снять.
Если не бояться. И если очень постараться.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшный рассказ #мистика #деревенская мистика #оборотни