Старенький "Бирюса" в углу кухни выглядел как уставший дедушка после тяжелого дня на заводе. Он стоял там лет десять, покрытый царапинами от детских игрушек и магнитиков с видами Урала, которые мы привозили из редких поездок. Вчера еще гудел, как старый трактор на деревенской дороге, а сегодня – полная тишина. Дверца слегка приоткрыта, внутри иней тает каплями, стекая на потертый линолеум, который мы постелили еще в 2015-м, когда только въехали в эту хрущевку на окраине Екатеринбурга. Я, Анна, и мой муж Сергей стояли перед ним, как перед могилой старого друга. В воздухе висел запах размораживающейся еды – слегка подпорченного молока и вчерашнего борща.
— Ну всё, сдох окончательно, — вздохнул Сергей, почесывая затылок. Он всегда так делал, когда нервничал. — Мастер еще в прошлый раз сказал: компрессор накрылся, ремонт выйдет дороже нового. Придется раскошеливаться – от 50 тысяч за нормальный.
Я кивнула, глядя на пустые полки. Цены в магазинах скакнули после всех этих событий: молоко в "Магните" уже по 85 рублей за литр, курица – под 300 за кило. Мы и так еле сводили концы с концами: ипотека на 20 лет жрала по 25 тысяч ежемесячно, садик для Маши – еще 6 тысяч, плюс коммуналка зимой взлетала до 9 тысяч из-за отопления. Сергей работал инженером на УЗТМ, зарплата 75 тысяч, но премии урезали – санкции, импортные детали подорожали втридорога. Я – бухгалтер в небольшой конторе, 55 тысяч на руки, минус налоги и прочая ерунда. "Давай досрочно погасим кредит", — мечтали мы по вечерам, сидя за чаем и считая копейки в приложении Тинькофф.
— Ладно, начнем копить заново, — сказала я, доставая из шкафа старую стеклянную банку из-под огурцов. — Я брошу эти онлайн-курсы по йоге, они по 2 тысячи в месяц. Ты – пиво с ребятами по пятницам. И такси реже, лучше на 57-м автобусе, хоть и трясет как в консервной банке.
Сергей кивнул, обнял меня за плечи. Он был таким – надежным, но иногда упрямым, как уральский камень. С того дня мы перешли в режим жесткой экономии. По утрам пили растворимый кофе вместо латте из "Кофемании", обеды носили в контейнерах с собой – гречка с тушенкой или макароны по-флотски. Маша, наша пятилетка, не жаловалась, когда вместо йогуртов ела домашние блины с вареньем из бабушкиного погреба. Каждую пятницу мы садились за кухонный стол, вытряхивали мелочь из карманов и скидывали в банку: то 4 тысячи, то 7, если Сергей подработал на выходных. Через месяц на дне звенело уже 22 тысячи. Медленно, но видно прогресс – как снежный ком, который катится по склону Уральских гор.
Но я заметила: Сергей стал каким-то отстраненным. Чаще задерживался "на работе", хотя завод закрывался в шесть. Телефон прятал в карман, а по вечерам уходил на балкон курить, глядя на огни многоэтажек и дымящие трубы УЗТМ. Один раз, когда я искала ключи в его куртке, наткнулась на смску от банка: перевод 25 тысяч на карту брата. Сердце екнуло – это же почти все наши сбережения!
Вечером, когда Маша уснула в своей комнате под плакатом с мультиками, я не выдержала:
— Сережа, что это за перевод? Это наши деньги из банки, да? Ты взял без спроса?
Он замер с кружкой чая в руках, потом поставил ее на стол так, что звякнуло.
— Ань... ну да. Брату на крышу в деревне. У них в Первоуральске буря была, шифер сорвало, течет везде. Мать одна, 70 лет, как она справится? Я не хотел тебя грузить, думал, поймешь – семья же.
Я почувствовала, как слезы на глаза наворачиваются. Брат Сергея, дядя Коля, жил в старом доме на краю деревни, на пенсии матери – 18 тысяч, плюс огород и куры. Мы помогали иногда: продукты из города привозили, на Новый год деньги скидывали. Но это? 25 тысяч – это половина на новый холодильник! Мы месяц отказывали себе во всем: я даже маникюр не делала, а Маша в старых зимних ботинках ходила, потому что новые – 3 тысячи.
— Семья? А мы с Машей кто тебе? — голос мой задрожал. — Мы месяц на воде и хлебе сидим, продукты к соседям сносим, потому что старый холодильник не держит холод! А ты втайне взял и отдал? Даже не спросил?
Сергей вспыхнул, лицо покраснело:
— Не кричи, разбудишь ребенка! Брат мне жизнь спас – после армии работу нашел, от мобилизации в 90-е отмазал. А мать... она нас растила одна, на двух работах вкалывала. Холодильник потерпит, Ань. Продукты на балкон вынесем, зимой-то морозы.
— Потерпит? — я вытряхнула банку на стол, монеты разлетелись. Пусто. — Это наши общие деньги! Мы вместе их копили, вместе голодали. А ты решаешь за двоих? Это не семья, Сережа, это... предательство какое-то.
Он сжал кулаки, но не крикнул – просто ушел в гостиную, хлопнув дверью. Я осталась одна на кухне, глядя на мертвый холодильник. Ночь прошла без сна: за окном завывал ветер, электрички гудели, а в голове крутились мысли о доверии.
Утром я не выдержала. Позвонила свекрови, Валентине Петровне. Она взяла трубку бодро, как всегда:
— Анечка, солнышко! Как вы там в Екб? Маша не болеет? Осень же, вирусы кругом.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — голос мой дрожал. — Сергей рассказал про крышу... Мы, конечно, рады помочь, но у нас сейчас беда: холодильник сломался наглухо. Мы месяц копили на новый, на всем экономя – даже Маше игрушку не купили. А Сережа... он взял наши деньги и перевел вам. Не хотел расстраивать, но теперь мы в полной яме. Продукты портятся, кредит брать не хочется под 30%.
Тишина в трубке повисла, как снег перед бурей. Потом вздох:
— Ой, деточка... Сережа не сказал, что это ваши общие. Думала, премию какую получил на заводе. Конечно, верну всё до копейки. Не хочу, чтоб из-за меня вы ссорились. Переведу прямо сейчас, через Сбер.
Я повесила трубку с комом в горле. Правильно ли? Но что делать – еда в тепле скисает, Маша молоко любит, а оно уже прокисло. Валентина Петровна – женщина добрая, но гордая, как все уральцы.
Через час Сергей влетел домой – видно, с работы отпросился. Лицо красное, глаза горят:
— Ты что натворила? — прошипел он, размахивая телефоном. — Мать звонила в слезах! Сказала, я ее попрошайкой выставил, а твой звонок ее унизил до глубины души!
— Я просто объяснила ситуацию, которую ты создал! — ответила я, отступая. Маша в это время в своей комнате рисовала, но услышала крик и заплакала.
Сергей вышел на балкон, закурил нервно. Вернулся бледный, как после смены:
— Она рыдала, Ань. Вся жизнь – завод, отец рано умер, нас с братом на ноги ставила на копейки. А теперь из-за какой-то крыши – как нищенка. Ты не понимаешь, что такое семья?
— А ты меня понимаешь? — слезы покатились. — Месяц отказов, Маша спрашивает, почему нет конфет, а ты втихую тратишь? Мне было стыдно звонить, но ты меня заставил! Это не про деньги, Сережа, про доверие.
Крик перешел в скандал. Соседи постучали в стену – в хрущевках слышно всё. Сергей ушел ночевать к другу, хлопнув дверью так, что штукатурка осыпалась.
Деньги вернулись – 25 тысяч на карту. Сергей принес с завода старый мини-холодильник от коллеги: тесный, как тумбочка, гудит, как перфоратор на стройке. Поставили его рядом со сломанным – два урода на кухне, один молчит, другой ревет. Я взяла новый "Бирюсу" в кредит под 28% – еще одна петля на шее, ежемесячно по 3 тысячи доплачивать.
Сергей молчал неделями, курил на балконе, глядя на снегопад и огни города. Брат позвонил, извинился: "Отдам по частям, с пенсии". Вечерами мы ели молча: овсянка из "Пятерочки", чай без сахара. Маша спрашивала: "Мама, почему папа грустный? Он меня не любит?"
Что-то сломалось внутри нас, глубже, чем компрессор в холодильнике. Доверие ушло, как тепло из открытой дверцы. В России, где каждая копейка – как капля пота на заводе, семья держится на честности и разговорах. А наша треснула, как лед на реке Исеть весной.
Прошел месяц. Сергей начал говорить потихоньку: о работе, о том, как Маша в садике рисует. Однажды вечером, когда мы мыли посуду, он сказал тихо:
— Прости, Ань. Я был дураком. В следующий раз – только вместе решаем.
Я кивнула, обняла его. Но в глазах осталась тень сомнения. Жизнь в Екатеринбурге шла дальше: снег за окном, очереди в поликлинике, цены растут, как грибы после дождя. Мы починили холодильник, купили продукты. Но трещину в душе – это не так просто залатать. Может, время поможет, как теплый чай в холодный вечер. А может, и нет.
