Светлое, почти призрачное сознание, похожее на туман, медленно обретало контуры. Вокруг была абсолютная, удушающая тьма, плотная, как бархат, но Анна Воронцова знала, что она здесь. В этом неподвижном, немом теле, запертом в коконе из шелка и дерева.
Она попыталась пошевелить пальцами, просто сжать их, почувствовать свое существование, но не смогла. Тело отказывалось повиноваться, словно это была чужая, свинцовая оболочка. Паралич. Это слово, холодное и острое, как игла, пронзило её мысль. Веки были тяжелы, как надгробные плиты, и отказ поднять их был не выбором, а невозможностью. Но её слух... Он словно компенсировал отказ зрения и моторики, став единственным окном в мир.
«Как же так, Анечка? Как ты могла нас оставить?»
Это был плач, густой, прерывистый, полный подлинной, невыносимой скорби. Елена. Анна узнала бы этот голос из тысячи. Голос лучшей подруги, ставшей ей сестрой. Слышать этот плач и не иметь возможности ответить, утешить, сказать: «Я здесь, Лен. Я жива» — было мукой, худшей, чем любая физическая боль.
«...Искренне скорбим о безвременной кончине нашей дорогой Анны Викторовны. Её доброта, её светлая душа навсегда останутся в наших сердцах. Она была образцом жены, друга, коллеги...»
Голос священника, скорбный, официальный, проникал сквозь толщу древесины и мокрой земли. Слишком громко. Слишком близко. Осознание ударило ее с нечеловеческой силой: она в гробу. Её опускают в могилу.
В этот момент, сквозь монотонный гул скорбных слов, Анна услышала его. Голос, который она знала, любила, которому доверяла безгранично, прозвучал, разрезая траурную атмосферу, как ледяной клинок.
«Виктор...» — беззвучно прошептала её душа.
Его слова были последними в этой официальной части прощания. И они были... неправильными. До ужаса спокойными. Почти деловыми.
«Анна... Моя Анна... — Голос Виктора был ровным, без единой трещинки, без срыва, который должен был быть у безутешного вдовца. — Ты всегда была моим светом, моим маяком. Твоя внезапная кончина... это удар, от которого я никогда не оправлюсь. Но я обещаю, я буду жить так, как ты бы хотела. С честью и любовью к твоей памяти».
Слезы Елены усилились, превратившись в нечто, похожее на вой раненого зверя. Но в словах Виктора не было любви. Была лишь безупречно выстроенная, фальшивая речь.
«Он лжет. Он не скорбит. Что происходит?!»
Внутренний крик бился о черепную коробку, как птица о стекло. Она изо всех сил пыталась заставить тело дернуться, хотя бы слегка. Попыталась приоткрыть губы, издать хоть стон, хоть шепот, но её горло было намертво запечатано, как древняя гробница. Это была паника, чистая, дистиллированная, животная. Она тонула в ней, захлебывалась собственным ужасом.
Гроб качнулся. Начали опускать. Вниз. Вниз. В холодную, влажную темноту.
Глухой, утробный звук. БУМ. Комья мокрой земли, брошенные на крышку гроба. Один. Второй. Третий. Каждый удар отдавался прямо в её сознании, отсчитывая последние мгновения её жизни. Это было похоже на удары погребального колокола, отбивающего такты её невольного конца.
Голоса стали отдаляться, приглушаться, превращаясь в неразличимый ропот толпы, уходящей прочь. Но вдруг, когда всё стихло, кроме её собственного грохочущего в ушах сердца, она услышала два голоса. Они были совсем рядом, прямо над её головой.
«Всё прошло идеально», — прошептала женщина, и в этом шепоте звучала острая, едва сдерживаемая нотка триумфа.
«Инга...» — узнала Анна. Коллега Виктора. Эффектная, холодная блондинка, которую она всегда недолюбливала, но терпела ради мужа.
«Никто ничего не заподозрил. Доктор Петров — золото. Его заключение об острой сердечной недостаточности безупречно. Я же говорила, Виктор, — голос Инги опустился до едва слышимого, ликующего свиста, — что это будет проще простого».
Анна почувствовала, как её парализованное тело пронзает электрический разряд ужаса, который был даже сильнее страха погребения заживо.
«Я же говорил, — ответил Виктор. И вот тут, в его голосе, не было больше ни притворства, ни скорби. Только холодный, расчетливый металл. — Главное, что теперь наследие её матери наше. Этот проклятый дом и всё, что в нём. Через пару недель всё уляжется, а потом мы начнем поиски. Ты не представляешь, Инга, насколько мы теперь богаты».
Мир Анны рухнул. Точнее, он перевернулся, обнажив свою гниющую, ужасную изнанку. Её смерть — не несчастный случай. Это убийство. А её любимый, заботливый муж... хладнокровный убийца, заговорщик, лжец.
«Наследие её матери? Дом? Они убили меня из-за наследства?»
Чувство бессилия, которое до этого было лишь паникой, трансформировалось. Оно стало ледяной яростью, которая, как раскаленный свинец, растекалась по её парализованным венам. Яростью, которая, казалось, была единственной живой частью в её мертвой оболочке.
«Я должна выбраться, — эта мысль была твердой, как алмаз. — Я должна жить. Чтобы отомстить».
Снаружи, ветер резко усилился, и тихий шепот заговорщиков заглушил внезапный, мощный раскат грома.
«Ох, черт, гроза! Идёт стеной, — воскликнул Виктор, его голос теперь звучал раздраженно. — Уходим, Инга! Чтобы не привлекать лишнего внимания. И не забудь: мы — скорбящий вдовец и сочувствующая коллега».
Их шаги быстро удалились.
Над могилой остался только один человек — Иван Матвеевич, старый, как само кладбище, могильщик. Он задумчиво стоял, глядя на едва прикрытый землей гроб.
«Чудаки. И зачем так торопиться, — пробормотал старик себе под нос, сплюнув в сторону. — Гроза, ироды, гроза. Разве можно в такую погоду... Эх, ладно. До утра постоит. Всё равно земля мокрая, размоет. С утра подсыплю».
Он, слегка присыпав землей крышку, чтобы та не промокла сразу, оставил лопату и поспешил к своей сторожке. Похороны были скомканы, как мокрый лист, и это было спасением.
Внутри гроба началась невозможная борьба.
Сюжетный Поворот №1: Причиной состояния Анны стал не сердечный приступ, как гласило официальное заключение, а редкий нейротоксин растительного происхождения.
Недели, когда Виктор заботливо заваривал ей «успокаивающий травяной чай», на самом деле были временем медленного, расчетливого отравления. Яд, доза которого была рассчитана с садистской точностью, вызывал полный, глубокий паралич, имитирующий смерть, но оставлял сознание абсолютно ясным. Доза была «смертельной» только для врачей, которые не искали редкий токсин, и должна была «сработать», когда она будет одна.
Но теперь, спустя почти сутки с момента «смерти», и несколько часов после погребения, этот дьявольский яд начал, наконец, ослабевать. Это было не возвращение к жизни, а медленное, мучительное отступление паралича. Сначала — жжение. Потом — боль. Каждая клеточка её тела кричала.
«Яд... Травяной чай... Виктор...» — мозаика сложилась в ужасающую картину.
Собрав всю волю в один пылающий кулак ярости, Анна почувствовала самое слабое движение в своей правой руке. Мизинец. Он дернулся. Этого было достаточно, чтобы понять: у неё есть шанс.
Она сфокусировала всю свою энергию на руке, на этом одном, слабом пальце. Медленно, с усилием, она смогла согнуть руку в локте и поднять её к груди. Это заняло, казалось, целую вечность. Каждый миллиметр движения был пыткой.
На груди, единственное, что Виктор и Инга оставили на ней, была старинная брошь её матери. Крупная, винтажная, серебряная, с острым, тонким наконечником.
Она нащупала её пальцами. Холодный, твердый металл. Оружие.
Ей удалось вытащить брошь и, сжимая её в потеющей ладони, поднести к крышке гроба.
«Защелка...»
Виктор, расчетливый мерзавец, сэкономил даже на этом. Гроб был из дешевого дерева, а замок — простейший, с хлипкой медной защелкой.
Анна принялась царапать, ковырять, долбить острым концом броши. Тьма и теснота не давали видеть, куда она бьет. Она работала на ощупь, на интуиции, руководствуясь только одной мыслью: месть.
Часы шли. Гроза бушевала. Вода просачивалась сквозь неплотную землю, через тонкие щели крышки, затапливая её лицо, её шелковое платье.
«Должна... должна...»
Спустя, как ей показалось, целую вечность, измученная, с содранными в кровь пальцами, она услышала металлический щелчок. Замок поддался!
Вдох. Глубокий, хриплый, болезненный, первый вдох свободы.
Собрав последние крохи сил, она уперлась плечами и головой в крышку и толкнула.
Стон. Треск. И... свобода.
Крышка отодвинулась. Она выползла из гроба, грязная, мокрая, облепленная сырой землей. Но живая.
«Я... жива...»
Она стояла на коленях в неглубокой, размытой дождем могиле. Могиле, которую могильщик не успел засыпать. Это была милость, подаренная ей судьбой, грозой и жадностью её мужа.
С трудом выбравшись из ямы, она сделала несколько неуверенных шагов. Грязь, вода, осенний холод. Она шла, спотыкаясь, к воротам кладбища. Должна уйти. Должна спрятаться.
Последнее, что она увидела, прежде чем сознание покинуло её, было тусклое пятно света у сторожки.
Иван Матвеевич, старый, кряжистый могильщик, вышел из сторожки с фонарем. Гроза стихла так же внезапно, как и началась. Он хотел убедиться, что его работа не сильно пострадала от ливня. Его взгляд наткнулся на нечто странное у чугунных ворот.
«О Господи...» — прошептал он, опуская фонарь.
На земле, вся в грязи, в тонком, изорванном шелке погребального платья, лежала Анна Воронцова. Её лицо было пепельно-бледным, но она дышала.
«Иваныч! Что там?» — раздался из сторожки грубый, но заботливый голос его жены.
«Ольга! Иди сюда, быстро! И возьми одеяло!»
Когда Ольга Петровна, бывшая медсестра с сильными руками и добрыми, проницательными глазами, подбежала, она сразу же присела на колени рядом с Анной.
«Так это же... покойница, которую только что...» — начала она, но Иван Матвеевич прервал её.
«Замолчи! Какая покойница? Ты видишь, она жива! Глаза открой, Ольга! Какой ужас в них застыл! Её не полиция, её священник нужен. Но сейчас — тихо. Неси её в дом, живо!»
Они вдвоем, с невероятной для своих лет силой, подняли Анну и внесли в сторожку — маленький, чистый, теплый домик, пропахший травяными настойками и сушеной землей.
Ольга Петровна быстро сняла с Анны мокрую, грязную одежду и укрыла теплыми одеялами. Когда Анна, благодаря профессионализму Ольги, пришла в себя, первое, что она сделала, это попыталась схватить руку старушки.
«Тихо, дочка, тихо. Ты в безопасности. Ты жива», — Ольга Петровна говорила мягко, поглаживая её по лбу.
Анна открыла глаза, полные слез и невыразимого ужаса.
«Он... Он убил меня...» — прошептала она, и это были первые слова, произнесенные ею после долгого молчания. — «Виктор... мой муж... Они хотели наследство... они похоронили меня заживо».
Иван Матвеевич стоял в углу, слушая. Он повидал многое: самоубийства, заброшенные могилы, ужасные ошибки. Но этот случай... Он видел не безумие, а первобытный, очищающий душу ужас. Он верил ей.
«Он говорил... наследие матери... старый дом... — Анна начала рыдать, и эти рыдания были теперь не от горя, а от ярости, — это не должно было быть так... Я должна отомстить!»
Иван Матвеевич подошел, сел рядом с кроватью и взял её холодную руку в свою, пахнущую землей и дождем.
«Слушай меня, дочка. — Его голос был тих, но абсолютно тверд. — Меня зовут Иван Матвеевич, а это моя жена, Ольга Петровна. Мы тебе верим. В такую историю не верят, но... видят. Мы видим в твоих глазах не сумасшествие, а правду. Ты выбралась из могилы, Аня. Господь дал тебе второй шанс. Но сейчас... ты мертва».
Анна кивнула.
«А если ты мертва, — продолжила Ольга Петровна, — то иди к черту со своей полицией. Они увидят в тебе сбежавшую сумасшедшую, которая "очнулась в гробу". А твой муж? Он идеальный вдовец. Они запрут тебя в психушке, а он и его подельница Инга будут смеяться. Мы тебя спрячем. Мы — твоя новая семья, пока ты не окрепнешь».
«Что... что мне делать?» — спросила Анна, чувствуя, как часть её ужаса сменяется надеждой и решимостью.
«Ты будешь здесь. Отдыхать. И думать. Для всего мира Анна Воронцова мертва». — Иван Матвеевич посмотрел на жену. — «Ольга, а ты помнишь, как ты помогала женщинам менять внешность? Тебе придется вспомнить свои старые навыки».
Тем временем, в городской больнице, Федор Соколов, молодой, но дотошный фельдшер, не находил себе места. Двое суток прошло с того вызова, а он всё ещё чувствовал на кончиках своих пальцев то слабое, почти призрачное биение.
«Нитевидный пульс. Он был! Я чувствовал его! Я не мог ошибиться!» — пробормотал он своему коллеге, сидя в комнате отдыха.
Коллега, равнодушно жующий бутерброд, пожал плечами. «Федь, устал ты. Сердечная недостаточность — дело такое. Быстрая. Доктор Петров — опытный врач. Если он сказал, что смерть, значит, смерть. Успокойся».
«Я не могу успокоиться! — Федор вскочил. — Я ему сказал! Я показал ему! А он... отмахнулся! Сказал: "Фантомные ощущения, Соколов. Не драматизируйте. Острая сердечная недостаточность". И подписал всё за пять минут».
Федор подошел к старому компьютеру, вошел в архив и вызвал дело Анны Воронцовой. Он смотрел на строчку: «Причина смерти: Острая сердечная недостаточность. Констатировал: Доктор Павел Петров».
«Ладно. Если Петров такой опытный, посмотрим, что он за фрукт».
Он начал своё неофициальное расследование. Поднял данные о докторе Петрове.
Через два часа его глаза сузились.
«Ага... Вот это уже интересно».
Он распечатал несколько страниц. Доктор Павел Петров. Два года назад — фигурант дела о врачебной ошибке. Молодой пациент, ошибочный диагноз, смерть. Дело замяли. "Недостаток улик". Но информация осталась.
«Уязвимость», — прошептал Федор, сжимая распечатки. — «Петрову есть что терять. И кто-то, кто его шантажирует, или, что вероятнее, платит ему. А если платит, то это не просто врачебная ошибка. Это сговор».
Он смотрел на фотографию Анны Воронцовой. Красивая, светлая женщина.
«Простите меня, Анна Викторовна. Я не смог помочь вам сразу. Но я найду того, кто это сделал. И начну я с вашего мужа».
Виктор и Инга, отыграв роль скорбящего вдовца и сочувствующей коллеги, не тратили времени зря. Дом Анны, старый, но добротный особняк её матери, был в их полном распоряжении.
Они сидели в гостиной, заваленной пыльными, старыми книгами, перелистывая дневники и счета.
«Черт бы побрал этот дом! — Инга, всегда безупречная, была теперь в раздражении. — Мы обыскали всё! Ни денег, ни завещания, ни банковских счетов на миллионы! Ты уверен, что она не наврала тебе о наследии?»
Виктор, сидевший с бутылкой дорогого коньяка, резко ударил кулаком по столу.
«Моя милая Анна ничего не врала. Она просто не знала, что ищет, — Его голос был холоден, как лед. — За несколько месяцев до... несчастного случая, я помогал ей чинить пол в кабинете её матери. И нашел это».
Виктор достал из внутреннего кармана тонкую, обтянутую кожей книжицу. Дневник.
«Что это?»
«Дневник её деда. Того самого реставратора. Он не про наследие в обычном смысле. Он про картины».
Инга наклонилась, её глаза загорелись. «Картины? Какие картины?»
«Коллекция авангардистов. Шесть полотен, которые считались утерянными во время войны. Дед Анны, будучи реставратором, спас их от нацистов. Он не смог вывезти их из страны, но спрятал. А потом... умер. Записи в дневнике зашифрованы. Какой-то детский код, видимо. Мать Анны всю жизнь пыталась его расшифровать, но не смогла. Она думала, что это просто её бредни».
«А ты?»
«А я смог! С помощью одного знакомого историка. В дневнике — карта. Но не физическая, а ключ к тайнику. Он писал, что ключ спрятан "в доме, там, где начинается истинная история, под тенью вечного дерева". Я думал, это где-то в подвале. Но это чушь! В доме нет подвала!»
Инга усмехнулась, хищно. «Значит, это не "проклятый дом", а сундук с сокровищами. И где же этот ключ?»
«Мы обыскали всё, Инга! Стены, полы, чердак. Единственное, что осталось — это книжная коллекция её матери. Ты же знаешь, что она была библиотекарем. Может быть, ключ в одной из этих чертовых книг? Как в романах».
Инга с отвращением оглядела старые, пахнущие плесенью полки.
«Ты предлагаешь мне перебрать тысячу томов, в поисках какой-то закладки или вырезанного тайника?»
«У нас нет выбора, Инга! Если это картины, то это не пара миллионов. Это состояние. Достаточно, чтобы мы жили, как короли, и забыли об этой грязной работе навсегда».
Их поиски продолжились, напряженные и бесплодные, пока они вдвоем методично, страница за страницей, просматривали коллекцию классики, запертой в доме Воронцовых.
В маленьком, уютном домике могильщика жизнь текла по своему, замедленному, умиротворяющему руслу. Анна, омытая, накормленная, находилась под круглосуточным присмотром Ольги Петровны.
«Ну вот, Анечка, — сказала Ольга Петровна, аккуратно подстригая её длинные, темные волосы. — Ты не должна быть узнаваема. Ты должна стать призраком. Настоящим. Что скажешь насчет рыжего? Цвет огня. Под стать твоей ярости».
«Рыжий... — Анна слабо улыбнулась. — Хорошо. Я согласна на всё, что сделает меня неузнаваемой для Виктора и Инги. И... спасибо, Ольга Петровна. Вы и Иван Матвеевич спасли меня. И дали мне цель».
Когда преображение было закончено, в зеркале отразилась совсем другая женщина. Короткая, огненно-рыжая стрижка, острые скулы, глаза, которые теперь казались ещё больше и пронзительнее.
«Ты — другая, — удовлетворенно кивнула Ольга Петровна. — Теперь пора тебе начать действовать. Но осторожно. Сначала — информация».
«Я должна связаться с Леной, — твердо сказала Анна. — Она моя лучшая подруга. Она плакала на моих похоронах. Она верит, что я мертва. Я не могу начать без неё».
Иван Матвеевич выделил ей старый плащ и кепку. Он отвел её к старому таксофону за пределами кладбища, где её точно не смогут отследить по мобильному телефону.
«Говори тихо. Коротко. Сразу договаривайтесь о встрече в безопасном месте. И — никаких слез, Аня. Ты не Анна, которая плачет. Ты Анна, которая мстит».
Анна кивнула.
Её пальцы дрожали, когда она набирала номер Елены. Гудок. Второй. Третий.
«Але? Кто это?» — Голос Елены был охрипшим от недавнего плача.
«Лена... — Голос Анны был низким, измененным, но знакомым. — Это... Аня».
Наступила тишина. Долгая, нечеловеческая тишина.
«Кто говорит? — голос Елены стал ледяным. — Это очень жестокая шутка. Если это ты, Виктор, или кто-то из ваших...»
«Лена, послушай! Я знаю. Я знаю, что ты плакала. Я слышала тебя. На кладбище. Я слышала, как ты говорила: "Как ты могла нас оставить?". И я знаю, что ты подарила мне ту брошь... с синим камнем. Помнишь?»
В трубке послышался сухой, удушающий всхлип.
«Аня... Это... это не может быть... Ты... ты мертва... Я видела гроб...»
«Я не мертва! Лена, меня похоронили заживо! Виктор и Инга! Они меня отравили! Это не сердечный приступ, это убийство из-за наследства матери! Послушай меня! Я сейчас в городе. Я жива. Но никто не должен знать. Ты должна мне поверить».
Тишина. Потом в голосе Елены появился новый, острый, стальной тон, который Анна никогда не слышала раньше.
«Где? — Голос Елены был тверд, как камень. — Скажи мне, где мы встретимся. Немедленно. Я буду там через час. И, клянусь, если ты шутишь...»
«Я не шучу, Ленуся. Парк "Старые дубы". Наша старая лавочка, за фонтаном. Через час. Никому не говори. Особенно... ему».
«Хорошо. Я еду».
Встреча в парке была короткой и эмоциональной.
Елена, увидев рыжую, незнакомую женщину, вздрогнула, но, когда Анна сняла кепку, её глаза наполнились ужасом и радостью.
«Аня!»
Они обнялись. Это были объятия на грани истерики: слезы, сжатые зубы, беззвучные крики.
«Они... они сделали это с тобой... — Елена говорила сквозь слезы, разглядывая грязный подол её плаща. — Я не могу поверить... Этот ублюдок! Я должна пойти в полицию! Я им всё расскажу!»
«Нет! — Анна схватила её за руки. — Ни слова! Ты слышала его слова на кладбище. Он всё просчитал. У него доктор Петров, который подписал заключение. Они объявят меня сумасшедшей. Ты должна быть моими глазами и ушами. Для всех я мертва. Это наш единственный шанс».
Елена вытерла слезы. Её лицо стало суровым, решительным.
«Хорошо. Я сделаю всё, что ты скажешь. Я не позволю, чтобы ты прошла через это одна. Что я должна делать?»
«Ты будешь жить, как раньше. Скорбящая подруга. Но ты будешь слушать. Что они говорят? Что ищут? Виктор говорил о наследии матери. О доме. Но мама была скромным библиотекарем. Что может быть в доме, кроме старых книг?»
«Он обыскивает дом, Ань. Я слышала от соседей. Он и Инга там почти не ночуют, но приходят каждый день, как на работу. Они роются в вещах твоей матери. Книги. Они вынимают каждую книгу, листают её, что-то ищут...»
«Книги... — Анна нахмурилась. — Мамина коллекция. Что в них может быть такого ценного?»
«Я не знаю, Ань. Но они ищут это с маниакальным упорством. И... — Елена оглянулась, понизив голос. — Я слышала, как Виктор говорил Инге, что это связано с твоим дедом... реставратором... и войной».
Анна побледнела. Дед. Реставратор. Война. Это было что-то новое.
«Хорошо. Теперь ты — мой единственный канал. Мы встречаемся здесь раз в неделю. Если что-то срочное — звони с таксофона, я дам тебе номер».
Елена крепко обняла её. «Не беспокойся, Анечка. Я рядом. И мы достанем этого ублюдка».
На следующий день Елена сидела в кафе, размышляя о словах Анны, когда к ней подошел молодой человек в форменной куртке фельдшера.
«Простите, вы Елена? Подруга Анны Воронцовой?»
Елена вскинула голову, подозрительно оглядывая его. «Да. А вы кто?»
«Федор Соколов. Фельдшер. Я был на том вызове... когда Анне стало плохо».
Елена сразу напряглась.
«И что вам нужно? — её голос был холоден. — Её похоронили. Отстаньте от нас».
«Нет. Я не могу отстать, — Федор сел напротив. — Прошу вас, не думайте, что я сумасшедший. Я чувствовал, Елена. Я нащупал остаточный, нитевидный пульс. Он был! Но доктор Петров меня проигнорировал. Он был слишком быстр, слишком уверен... В этом деле что-то не так».
Елена смотрела на него. В его глазах не было ни лжи, ни праздного любопытства, только искренность и беспокойство. Её сердце, уже знавшее истину, забилось быстрее.
«Что не так, по-вашему? — она решила проверить его. — Вы думаете, это не сердечный приступ?»
«Я не думаю, я уверен. Её симптомы были нетипичными. И реакция доктора Петрова была нетипичной. Я поднял его данные. Он замешан в сомнительном деле о врачебной ошибке. Кто-то, Елена, использовал его. И... я думаю, что её муж, Виктор, имеет к этому отношение».
Елена ахнула. Он пришел к тем же выводам! И он не отступил, даже когда его опытный коллега пытался его замять.
«Почему вы мне всё это говорите?» — спросила она, теперь уже с надеждой.
«Потому что я не могу с этим жить, — Федор положил руки на стол. — Я фельдшер. Мой долг — спасать жизни. И я чувствую, что провалил это дело. Я не спас её, когда мог. И если это было убийство... Я должен помочь восстановить справедливость. Расскажите мне о её здоровье до этого. О её муже. Обо всём».
Елена боролась. Сказать правду? Рискнуть раскрыть Анну? Но его искренность, его упорство, его слова о «нитевидном пульсе»... Это было подтверждение того, что сказала Анна.
«Хорошо, Федор Соколов, — Елена понизила голос, наклонившись к нему. — Я вам верю. И я знаю то, что вы не знаете. Я знаю, что Анна жива».
Глаза Федора расширились. Он не смог сдержать восклицания. «Что?!»
«Тише! Да. Она жива. Она чудом выбралась. И всё, что вы сказали, правда. Её муж, Виктор, и его коллега Инга... это они отравили её из-за наследства».
Елена быстро, в сжатых выражениях, рассказала ему о случившемся. Федор слушал, его лицо менялось от шока до ярости и, наконец, до решимости.
«Мы должны её увидеть! Немедленно! — воскликнул он. — Я могу помочь! Я могу проанализировать то, что могло быть ядом. Я знаю, как искать редкие токсины. У меня есть связи в лаборатории! Но она должна быть в безопасности».
«Она в безопасности. Её прячут добрые люди. Я могу устроить вам встречу. Но если вы её предадите...»
«Я готов поклясться, Елена. Я не отступлю. Я помогу вам. Я хочу, чтобы они понесли наказание».
Елена кивнула. «Завтра. В восемь вечера. Тот же парк, но на другой стороне, у старого сарая».
Следующий вечер. Старый, полуразрушенный сарай на окраине парка. Сумерки сгустились, пряча их от посторонних глаз.
Анна стояла в тени. Она была напряжена, её взгляд метался. Елена привела Федора.
«Аня, это Федор Соколов. Фельдшер. Тот самый, который... чувствовал твой пульс».
Анна вышла из тени. Рыжие волосы, усталые, но полные ярости глаза.
«Вы?» — её голос был тихим.
«Анна Викторовна... Я... — Федор смотрел на неё, потрясенный её преображением и тем, что она стоит перед ним живая. — Я прошу прощения, что не настоял на своем тогда. Но я пришел, чтобы исправить это».
«Он верит нам, Аня. Он наш человек, — сказала Елена. — Он наш единственный шанс доказать, что это был яд».
Анна изучала его лицо. Она видела его смущение, его вину, но, что самое главное, она видела его честность. В его глазах было то же пламя справедливости, что горело теперь и в ней.
«Вы... Федор. Вы рискуете своей карьерой. Своей свободой», — сказала Анна.
«И вы рискуете своей жизнью, Анна Викторовна. Я видел, как люди умирают. Но я не видел, чтобы кто-то возвращался так. Это чудо. И оно должно быть использовано. Если они использовали нейротоксин, то, возможно, его остатки ещё остались в образцах, которые взяли в больнице. Я могу их достать и провести анализ в частной лаборатории. Но мне нужно знать всё, что вы помните о том "травяном чае"».
Анна подошла ближе. Между ними мгновенно возникло нечто, похожее на электрический разряд. Не романтическая страсть, а глубокое, мгновенное доверие, рожденное на краю бездны.
«Он подсыпал его мне несколько недель, — начала Анна. — Каждый вечер. В травяной чай. Он говорил, что это от бессонницы. Я чувствовала горечь. Сначала думала, что это просто травы. Потом... онемение. В руках. Ноги. Я думала, что это стресс».
Федор достал блокнот. «Горечь. Онемение. Постепенный паралич... это сходится с очень редкой группой растительных нейротоксинов. Это не обычный яд. Его должен был использовать профессионал или кто-то, кто имел доступ к специфической информации».
«У Виктора есть связи. Он много читает... — Анна вдруг осеклась. — Наследство. Он ищет картины. Коллекцию, которую мой дед-реставратор спрятал во время войны. Они думают, что ключ к тайнику в маминой коллекции книг».
«Картины?» — Федор поднял бровь.
«Да. Не дом. Не деньги. Шесть утерянных картин авангардистов».
Федор посмотрел на Елену, потом на Анну. «Это меняет дело. Если это правда, то мотив — миллионы. А ради миллионов люди идут на что угодно. Хорошо. Вот наш план:
Елена — ваш "шпион" в доме Воронцовых. Вы следите за тем, что они ищут. Если они найдут что-то, вы должны сообщить. Анна — вы должны вспомнить всё о дневнике своего деда. О его увлечениях, о его словах. Ключ к тайнику может быть не в книге, а в какой-то загадке, которую вы упустили. Я — я занимаюсь доказательной базой. Я достану образцы тканей Анны и докажу наличие токсина. Я приведу доктора Петрова к ответу. И я буду вашим прикрытием, вашей официальной версией, когда придет время».
Он протянул Анне руку. «Я — ваш фельдшер, Анна Викторовна. И теперь я клянусь, что я доведу это дело до конца. Я не остановлюсь, пока Виктор не окажется там, куда отправил вас».
Анна приняла его рукопожатие. Его рука была теплая, сильная, и её сердце наполнилось новой силой. Ужас ушел. Осталась только цель.
«Тогда мы начинаем», — сказала Анна. — «Я не Анна Воронцова. Я — Призрак. И я не успокоюсь, пока не отомщу».
Елена кивнула, а Федор улыбнулся — впервые за долгое время его улыбка была искренней. Они стали командой, рожденной из гроба, на руинах доверия и в свете справедливости. Их путь к возмездию только начался.
Через два дня Федор снова встретился с Еленой, в этот раз в тихом парке, подальше от посторонних глаз.
«Я достал образцы тканей Анны, — Федор тихо сообщил, передавая ей запечатанный конверт. — Это было сложно, но я подкупил лаборанта. Анализ будет готов через два дня. Если там есть токсин, у нас будет оружие против Петрова и Виктора».
«Отлично! Анна очень переживает. Она не может выкинуть из головы эту мысль: “Под тенью вечного дерева”. Это то, что Виктор нашел в дневнике. Вечное дерево... Что это может быть?»
«Это звучит, как классическая загадка реставратора. Он не стал бы прятать ключ в очевидном месте. Это что-то символическое. А что насчет дома? Что Виктор и Инга ищут?»
«Всё те же книги. Они перешли на самый верхний этаж, в старую, забытую библиотеку. Они не спят, Федор. Они одержимы. Они вынимают книги, трясут их, смотрят на переплеты. Они ищут физический ключ или тайник».
«Аня говорила о зашифрованном дневнике. Что если ключ — это не предмет, а шифр? Что если дед Анны использовал какую-то книгу в качестве ключа к шифру?»
«Книгу... — Елена задумалась. — В этой библиотеке тысячи книг. Она не сможет вспомнить все».
«Я должен поговорить с Анной. Мне нужны точные слова из дневника. Я могу привлечь своего знакомого, профессора лингвистики. Мы разгадаем шифр быстрее, чем эти двое маньяков найдут его среди пыльных томов».
Той же ночью Федор встретился с Анной. Их встречи становились всё более частыми, их связь — всё более глубокой, профессиональной, но с невысказанным, нарастающим эмоциональным током.
«Анна, мне нужны точные слова. Вы помните, как выглядел дневник?»
«Тонкая кожаная книжица. Обложка выцвела. А слова... они были странными. Много имен и дат, которые не имели никакого смысла. И рисунки. Каких-то абстрактных фигур».
«Абстрактных? Как авангардные картины?»
«Да! Именно! — глаза Анны загорелись. — Он же спрятал авангард! Он мог зашифровать ключ в стиле этих художников. Абстрактно, непонятно для обывателя, но очевидно для знатока».
«Гениально! Вот вам пример: "Зеленый крик ночи. Дата: 12.04.1944. Художник: Малевич". Если картины там... это может быть отсылкой к названию картины, которую он спас».
«"Начало Истинной Истории", — вдруг прошептала Анна. — Дед любил повторять эту фразу. И ещё: "Отражение вечности". Что это значит?»
«Это не имеет значения. Важно то, что это не физический ключ. Это подсказка. Виктор и Инга ищут что-то, что можно потрогать. Но ключ — это информация. И мы должны получить эту информацию раньше них».
«Что нам делать с "Вечным Деревом"?»
«"Вечное Дерево"... — Федор задумался. — Дерево, которое не умирает. Что в доме Воронцовых может быть вечным? Дом старый. Это может быть архитектурный элемент. Или... генеалогическое древо?»
Анна отрицательно покачала головой. «Виктор бы это уже проверил. Он знает о генеалогическом древе моей семьи».
«Тогда что-то, что вы видите каждый день, но не замечаете. Что-то, что не меняется. Скульптура? Мебель? Лампа? Это должно быть что-то, что было в доме с самого начала».
На следующий день Елена принесла новости. Она встретилась с Федором.
«Федор... — её голос дрожал от волнения. — Результаты анализа подтвердили! В твоих тканях нашли следы редкого растительного нейротоксина. Он сложный, его трудно обнаружить, но он там!»
Анна схватилась за голову, а затем её лицо озарила холодная, жесткая улыбка.
«Я знала! Я знала, что не сошла с ума!»
«И это ещё не всё, — продолжил Федор, демонстрируя распечатку. — Я поговорил с доктором Петровым. Я предъявил ему доказательства его прошлой ошибки и сказал, что у меня есть доказательства, что он подписал фальшивое заключение о твоей смерти. Он сдался».
«Он признался?» — спросила Анна, не веря своим ушам.
«Он подтвердил, что Виктор заплатил ему огромную сумму, чтобы тот поставил диагноз "острая сердечная недостаточность", не проводя полного обследования. Он не знал про яд, он просто закрыл глаза на пульс, который я ему показывал».
«Отлично! Теперь у нас есть свидетель и доказательство! Мы можем идти в полицию!» — воскликнула Елена.
«Нет! — Анна остановила её. — Рано! Если мы сейчас пойдем в полицию, Виктор и Инга сбегут! Они спрячут картины! Они могут уничтожить улики в доме! Мы должны сначала найти ключ и картины».
Федор согласился. «Анна права. Полиция будет действовать слишком медленно. Мы должны найти картины и сделать это их собственным оружием».
«Вечное Дерево... — повторяла Анна, сидя в сторожке и глядя в окно. — Что в этом доме, что не умрет?»
Иван Матвеевич, чинивший старую обувь, внезапно поднял голову.
«Анечка, а что насчет деревянной лестницы? В старых домах её делают из дуба. Она стоит сотни лет. А ты помнишь, когда ты была маленькая, ты говорила, что по ней ходят Призраки?»
Анна вскочила. Дубовая лестница!
«Она была сделана её дедом! Он же реставратор! Он мог спрятать ключ в ней! Иван Матвеевич, вы гений!»
Она бросилась к телефону, который ей дал Федор.
«Федор! "Вечное Дерево" — это дубовая лестница! Она сделана из векового дуба. Это старейшая вещь в доме! Это должно быть там!»
«Я понял! Я сейчас же еду! Но не иди туда одна! Это ловушка!»
«Я не одна, Федор. Я — Призрак!»
Анна надела свою старую одежду, накрылась плащом. Она взяла с собой лишь один предмет — брошь.
«Иван Матвеевич, Ольга Петровна... Спасибо вам за всё. Мне пора».
Когда Анна, как тень, проникла в свой собственный, пустующий дом, в нем царила полная тишина. Она поднялась наверх, прямо к старой дубовой лестнице.
Она нашла это. На одной из ступенек, под резным орнаментом, была тонкая, едва заметная щель.
«Тайник!»
Она достала брошь и, поддев щель, открыла крошечный тайник. Внутри лежал не ключ, а маленький, пожелтевший кусочек пергамента.
«Начало Истинной Истории...»
Она начала читать: «Начало Истинной Истории — это не книга, а место. Место, где свет всегда побеждает тьму. Ищи там, где свет и тень встречаются в момент вечной тишины».
В этот момент, за её спиной раздался голос.
«Какая трогательная сцена. "Призрак" вернулся».
Виктор и Инга стояли в дверном проеме.
«Ты... ты жива! Я знал! — Глаза Виктора горели безумием и яростью. — Я знал, что ты слишком упряма, чтобы сдохнуть так просто! Но не волнуйся, я исправлю свою ошибку. На этот раз — настоящая смерть!»
Инга усмехнулась, держа в руке антикварный подсвечник.
«Отдай ключ, Анна. И мы сделаем твою смерть быстрой».
«Вы никогда его не получите! — Анна подняла пергамент. — Вы убили меня за это! Я отравлю вам жизнь!»
«Она блефует, Виктор! Хватай её!»
И тут, в дверях, появился Федор. Он стоял, запыхавшийся, но его глаза были полны решимости.
«Стоять! — крикнул он. — Я фельдшер! Я видел доказательства! Я знаю о нейротоксине! Полиция уже здесь! Вы окружены!»
Виктор и Инга замерли. В их глазах отразились ужас и ярость.
«Ты лжешь! — прошипел Виктор. — Никакой полиции! Ты просто фельдшер!»
«А вы — убийца, который похоронил свою жену заживо! — Анна выступила вперед. — У меня есть пергамент, у него — доказательства яда! И доктор Петров — ваш свидетель! Игра окончена, Виктор!»
Виктор бросился к ней. Анна отскочила.
«Елена, вызывай полицию! — крикнул Федор, закрывая Анну собой. — Они в доме Воронцовых!»
Снаружи раздался вой сирен. Федор не лгал. Он позвонил Елене, а Елена — в полицию.
Виктор понял, что проиграл.
Он бросил безумный взгляд на Ингу. Они оказались в ловушке, окруженные живой женой, преданной подругой и героем-фельдшером.
Анна стояла, держа в руках ключ к своему наследию и мести.
Она не была мертва. Она была возрождена, и её новое начало было положено на костях предательства и в свете справедливости.
Ребят, если Вам понравилась эта история подпишитесь, либо поставьте палец вверх)
Спасибо всем, за лайки, друзья! Ваша активность очень помогает развитию канала!
Мотивацией для дальнейшей работы становится именно Ваш отклик на мой труд!
Советую прочесть: