Квартира пахла бабушкой. Не старостью, нет, а именно ею — смесью сушеных трав, старых книг в потрескавшихся переплетах и едва уловимого аромата ванильных сухарей, которые она пекла по четвергам. Я сидела в ее любимом кресле, обитом выцветшим плюшем, и смотрела на пылинки, танцующие в солнечном луче. Это было мое убежище, мой островок тишины в шумном мире. Единственное место, где я не была «Мариночка, ты должна», а просто Марина.
Дверной звонок прозвучал так резко, что пылинки в луче будто замерли от испуга. Я знала, кто это. Они никогда не звонили заранее. Звонок в дверь был их способом сказать: «Мы уже здесь, открывай, у нас серьезный разговор».
На пороге стояли родители. Мама, поджав губы в тонкую ниточку недовольства, и отец, который смотрел куда-то мимо меня, на обшарпанную стену в коридоре. Он всегда так делал, когда чувствовал себя виноватым.
— Проходите, — сказала я, отступая. Голос был ровным, но внутри все сжалось в тугой, холодный комок.
Они прошли на кухню, как к себе домой. Мама сразу поставила на плиту чайник, хотя я не предлагала. Отец сел на табуретку у окна и принялся изучать трещинку на подоконнике. Молчание было густым, тяжелым, как непропеченное тесто.
— Кофе будешь? — спросила мама, уже доставая мою банку с растворимым. Это был не вопрос, а констатация факта.
— Нет, спасибо. Я пила.
Она вздохнула так, будто я отказала ей в последней просьбе. Это был ее коронный прием. Вздох, полный вселенской скорби и материнского разочарования.
— Марина, нам нужно поговорить, — наконец начал отец, не отрывая взгляда от подоконника.
— Я слушаю, — я села напротив, сложив руки на столе. Моя крепость. Моя оборона.
— У отца… у нас… снова проблемы, — вмешалась мать, ставя передо мной чашку с дымящимся кофе, который я не просила. — Очень большие. Ты же знаешь его бизнес. Эти партнеры… они звери.
Я знала. История повторялась с пугающей цикличностью каждые два-три года. Отец, вечный мечтатель и прожектёр, ввязывался в очередную «золотую жилу», которая неизменно оказывалась финансовой ямой. А расхлебывать приходилось всем. Точнее, мне. Сначала это были мои скромные накопления, потом — проданные бабушкины серьги, потом — кредит, который я до сих пор выплачивала со своей зарплаты библиотекаря.
— Что на этот раз? — спросила я без всякого выражения. Эмоции кончились еще два кредита назад.
Отец наконец поднял на меня глаза. В них была такая смесь стыда, надежды и отчаяния, что мне стало не по себе.
— Все серьезно, дочка. Речь идет о… ну, в общем, если мы не расплатимся до конца месяца, будет очень плохо. Очень.
— Насколько плохо? — я смотрела прямо на него, заставляя выдержать мой взгляд.
Мать ответила за него, ее голос зазвенел от сдерживаемых слез.
— Нам нужна твоя квартира, чтобы оплатить долги отца! Они заберут нашу, если мы не отдадим деньги. Ты же не хочешь, чтобы мы с отцом на улице оказались?
Вот оно. Комок внутри меня превратился в ледяной шар. Они пришли не за деньгами. Они пришли за стенами, которые пахли бабушкой. За креслом, в котором я читала свои первые книги. За моим единственным якорем в этом мире.
— Эту квартиру мне оставила бабушка, — тихо, почти шепотом, сказала я. — Она хотела, чтобы у меня был свой дом. Свой.
— А мы твоя семья! — вскрикнула мама. — Семья важнее каких-то стен! Ты живешь одна в такой большой квартире, а мы можем всего лишиться! Неужели в тебе нет ни капли сочувствия? Ты же его дочь!
Я посмотрела на отца. Он молчал. Он всегда молчал в такие моменты, перекладывая всю грязную работу на мать. Он был хорошим человеком, когда у него все было хорошо. Но в беде он становился слабым и позволял другим решать проблемы за его счет.
— Я подумаю, — сказала я, поднимаясь. Это была ложь. Я уже все решила в ту секунду, как они озвучили свою просьбу.
Следующие две недели превратились в ад. Телефон разрывался. Мама звонила и плакала, рассказывая, как отцу плохо с сердцем, как она не спит ночами. Звонила тетя из Саратова, которую явно проинструктировали: «Мариночка, как же так, родители — это святое». Отец не звонил, но мама исправно докладывала о его страданиях. Они давили на все болевые точки, на все рычаги, которые сами же в меня и встроили с детства: чувство долга, чувство вины, чувство ответственности за их жизнь.
Однажды ночью я не спала. Ходила по квартире из угла в угол, прикасаясь к вещам. Вот старый комод, который прадед привез с войны. Вот фотография на стене: я, маленькая, сижу на коленях у деда, морского капитана. Не у этого, отцова отца, а у маминого. Он покинул этот мир, когда мне было семь, но я его отлично помнила. Он пах морем и табаком, а в глазах у него плясали смешинки.
«Никогда не позволяй садиться себе на шею, внучка, — говорил он мне, когда мы сидели на берегу и смотрели на волны. — Даже самым близким. У каждого свой корабль и свой курс. Нельзя тащить чужой на буксире, свой потопишь».
Я взяла фотографию в руки. Дед смотрел на меня с лукавой усмешкой, будто подбадривал. И в этот момент что-то щелкнуло. Ледяной шар внутри меня треснул и рассыпался на тысячи осколков. Я больше не чувствовала ни страха, ни вины. Только звенящую, кристальную пустоту и странное чувство легкости.
На следующий день я позвонила риелтору.
Процесс продажи прошел на удивление быстро. Я не торговалась. Покупатели нашлись сразу — молодая семья, им понравилась аура старой квартиры. Пока оформлялись документы, я жила на иголках. Родителям я говорила, что «решаю вопрос». Они думали, что я ищу, как выгоднее продать. Они даже успокоились, решив, что победили. Мама уже начала присылать мне фотографии обоев для их новой дачи, которую они купят на «оставшиеся» деньги.
В день сделки, получив на счет сумму, от которой кружилась голова, я отключила телефон. Сняла небольшую комнату на месяц и начала действовать. Я не покупала новую квартиру. Я открыла ноутбук и стала искать то, о чем мечтала с тех пор, как слушала дедушкины рассказы.
Через три недели я стояла на пирсе в небольшом приморском городке. Передо мной покачивалась на волнах она. Не новая, не блестящая. Старенькая, видавшая виды парусная яхта с потертыми боками и гордым названием «Ассоль». Она была небольшой, но надежной. И она была моей.
Я включила телефон. Двадцать семь пропущенных от мамы. Десять от тети. Три от отца. И куча гневных сообщений. Последнее было от мамы: «Ты где?! Покупатели сказали, что ты съехала! Деньги где?!»
Я набрала ее номер.
— Марина, слава богу! — закричала она в трубку. — Ты нас до инфаркта доведешь! Ты продала квартиру? Деньги у тебя? Отцу срочно нужно…
— Да, я продала квартиру, — спокойно ответила я. На заднем плане кричали чайки, и этот звук придавал мне сил.
— Ну так что же ты молчишь! Срочно переводи! Вот номер счета…
— Я не переведу вам деньги, — сказала я так же ровно. В трубке повисла тишина. Такая плотная, что, казалось, ее можно потрогать.
— Что? — прошептала мама. — Что ты сказала?
— Я сказала, что денег не будет. Я потратила их.
— Потратила?! Куда?! — ее голос сорвался на визг. — Ты что наделала, дрянь неблагодарная?! Твой отец…
— Я купила яхту, — перебила я ее.
Снова тишина. Долгая, звенящая. Я слышала, как она тяжело дышит.
— Что… что ты купила?
— Яхту. Парусную. Она стоит здесь, рядом со мной. Я уезжаю. Точнее, уплываю.
— Ты… ты с ума сошла, — выдохнула мама. — Ты бросила родного отца в беде, чтобы купить себе игрушку?! Ты… ты не дочь нам больше!
— Возможно, — согласилась я. — Зато я, кажется, наконец-то становлюсь собой. Прощай, мама.
Я нажала отбой и заблокировала их номера. Потом села на палубу, пахнущую солью и деревом, и впервые за много лет заплакала. Это были не слезы горя или вины. Это были слезы освобождения. Я оплакивала ту девочку Марину, которая всю жизнь пыталась заслужить любовь, покупая ее ценой собственного счастья.
Ко мне подошел старый моряк, у которого я купила «Ассоль». Седой, обветренный, похожий на моего деда.
— Ну что, капитан, — хрипло сказал он, протягивая мне ключи от зажигания. — С первым днем новой жизни. Трудно будет поначалу. Море ошибок не прощает.
— Я знаю, — улыбнулась я сквозь слезы. — Но оно хотя бы честное.
Вечером, когда солнце опускалось в воду, окрашивая небо в немыслимые цвета, я получила сообщение на новый номер, который дала только младшему брату. Он единственный в семье пытался меня понять.
«Они в ярости. Кричат, что ты их предала. А я, если честно, тобой горжусь. Впервые в жизни. Счастливого плавания, сестренка. Пришли открытку».
Я посмотрела на бескрайнее море, которое лежало передо мной. Я не знала, что ждет меня впереди. Не знала, смогу ли справиться. Но я держала в руках штурвал своего собственного корабля. И впервые в жизни сама прокладывала курс. И квартира, пахнувшая бабушкой, больше не была моим убежищем. Весь мир стал моим домом.
Конец.