Ключи. Мои ключи. Они со звоном ударились о ладонь Кирилла, моего двоюродного племянника, и он сжал их в кулаке, как пойманную птицу. Металл хищно блеснул под тусклой лампочкой в прихожей.
— Ань, давай без сцен, а? — лениво протянул он, а его младший брат, Пашка, уже вытаскивал в коридор мою спортивную сумку. Единственную сумку, которую мне позволили собрать.
— Каких сцен? Кирилл, что происходит? — мой голос дрожал, превращаясь в жалкий писк. Я смотрела на их лица — молодые, наглые, абсолютно чужие. Два года после смерти тёти Веры, их бабушки, я жила здесь, в этой квартире, которая пахла её пирогами и моими надеждами. Я ухаживала за ней до последнего дня, а они… они приезжали раз в полгода, чтобы взять денег и съесть всё из холодильника.
Пашка, не глядя на меня, пнул сумку носком модного кроссовка.
— Вещи свои забери. Мать сказала, у тебя час. Мы замки меняем.
— Мать? Тётя Галя? Но она же… она говорила, что я могу жить здесь, сколько захочу! — я вцепилась в этот аргумент, как утопающий в соломинку.
Кирилл усмехнулся. Так усмехаются, глядя на что-то особенно глупое.
— Могла. Больше не можешь. Мать вступает в наследство, квартира её. А ты… ну, ты сама понимаешь. Пожила и хватит.
Всё. Воздух кончился. Меня словно окунули головой в ледяную воду. Та самая тётя Галя, которая на поминках обнимала меня и плакала, шепча: «Ты же нам как родная, Анечка, не бросим, живи, конечно, живи…» — эта самая тётя Галя сейчас, по телефону, руками своих сыновей, вышвыривала меня на улицу.
— Но… куда я пойду? У меня же никого нет!
— Это, знаешь ли, не наши проблемы, — отрезал Кирилл и начал решительно выталкивать меня за дверь. — Всё, свободна.
Дверь захлопнулась. Тяжело, глухо, окончательно.
Щелкнул один замок. Потом второй.
Я осталась стоять на лестничной клетке. Одна. Рядом — сиротливая спортивная сумка. В кармане — телефон и триста рублей.
Внутри — звенящая, ледяная пустота.
Они выгнали меня. Просто и буднично, как выбрасывают старый хлам. Словно я не человек, а надоевшая вещь, пылившаяся в углу. Я смотрела на обшарпанную дерматиновую обивку двери, за которой прошла часть моей жизни, и не могла поверить. Неужели это конец?
Путь к старому нотариусу
Ночь я провела у однокурсницы, на кухне, на скрипучей раскладушке. Сон не шёл. В голове молоточком стучала одна мысль: «Несправедливо. Так не должно быть». Я вспоминала тётю Веру. Её тёплые, сухие руки, её тихий голос, её глаза, которые всегда смотрели на меня с такой любовью… Она бы никогда не позволила так со мной поступить. НИКОГДА.
И тут… вспышка. Воспоминание, тусклое, как старая фотография.
За год до её ухода. Мы сидим на кухне, пьём чай с мелиссой. Тётя Вера достаёт из комода пухлую папку с документами.
— Анечка, запомни, — говорит она, и её палец с утолщённым от артрита суставом указывает на визитку, приколотую скрепкой к папке. — Если что… любой вопрос… иди только к нему. Семён Маркович. Он человек честный, старой закалки. Он всё объяснит.
Семён Маркович…
Я вскочила с раскладушки, разбудив спящую на подоконнике кошку. Визитка! Где-то в моих вещах, в той самой сумке, в боковом кармане, где я хранила всякую мелочь, должна была лежать старая, потрёпанная визитка.
Утром, едва дождавшись девяти, я уже стояла у дверей нотариальной конторы в старом доме в центре города. Запахло пылью, сургучом и старыми тайнами. Сам Семён Маркович оказался седым, очень худым стариком в очках с толстыми линзами, которые делали его глаза огромными и мудрыми, как у совы.
Он долго смотрел на меня поверх очков, выслушав мой сбивчивый рассказ.
— Вера Андреевна… Помню, как же. Замечательная была женщина. А родственнички, значит, показывают характер? — он крякнул и, не говоря больше ни слова, ушёл в архив.
Время тянулось, как резина. Я сидела на жёстком стуле, сжимая в потных ладонях ремешок сумки. А что, если ничего нет? Что, если это просто мои фантазии, отчаянная попытка ухватиться за надежду?
Нотариус вернулся, неся в руках тонкую желтоватую папку.
— Нашёл, — он аккуратно положил её на стол и открыл. — Да-а-а… Вот оно. Ваша тётя, Анечка, была женщиной не только доброй, но и очень дальновидной. Она прекрасно знала цену своей сестре Галине и её… отпрыскам.
Он развернул ко мне главный документ. Я смотрела на гербовую бумагу, на строгие печатные буквы, на витиеватую подпись тёти Веры… и ничего не понимала. Слова плыли перед глазами.
Семён Маркович мягко кашлянул.
— Это, деточка, дарственная.
Бумага сильнее родственных уз
Дар-ствен-на-я.
Я произнесла это слово по слогам, пробуя на вкус. Оно было твёрдым, надёжным, как камень.
— Что это значит? — прошептала я, боясь дышать.
— Это значит, — нотариус снял очки и посмотрел на меня своими обычными, уставшими глазами, — что квартира, из которой вас вчера… попросили, уже два года по закону принадлежит вам. И только вам. Вера Андреевна подарила её вам за полгода до своей кончины. Договор зарегистрирован, всё чисто. Ваша тётя Галина и её дети не имеют на эту недвижимость никаких прав. От слова «совсем».
Молчание. Густое, звенящее. В нём тонул шум улицы за окном, тиканье старинных часов на стене, моё собственное сердце, которое вдруг забилось так громко, что, казалось, его слышит весь мир.
Моя квартира.
Сначала была волна шока. Потом — слёзы благодарности, которые я с трудом сдержала. А потом… потом пришло другое чувство. Холодное, острое, как осколок льда. Ярость.
Они не просто выгнали меня. Они пытались украсть у меня то, что было моим по праву. Они растоптали память своей матери и бабушки. Они унизили меня, будучи абсолютно уверенными в своей безнаказанности.
Ну что ж.
Посмотрим.
— Что мне теперь делать? — мой голос обрёл твёрдость. Писклявая, напуганная девочка, стоявшая вчера на лестничной клетке, куда-то исчезла. На её месте появилась другая я.
— Для начала, — Семён Маркович хитро улыбнулся, — я сделаю вам несколько заверенных копий. А потом… потом вы просто пойдёте домой. В СВОЙ дом. И если кто-то будет возражать — смело вызывайте полицию. Закон на вашей стороне. От и до.
Возвращение настоящей хозяйки дома
К вечеру я стояла у знакомой двери. В руке — заверенная копия дарственной, в сердце — ледяное спокойствие. Я не стучала. Я позвонила в дверь. Долго и настойчиво.
За дверью послышалась возня, недовольное бормотание. Открыл Кирилл. Увидев меня, он скривился.
— Ты?! Чего тебе ещё надо? Я же сказал…
— Пусти, — ровным голосом сказала я. — Это моя квартира.
Он расхохотался. Громко, противно.
— Совсем с катушек съехала? Мать тебе сказала валить, значит…
— Это. Моя. Квартира, — повторила я, глядя ему прямо в глаза. Я протянула ему копию документа. — Ознакомься.
Он выхватил бумагу, пробежал глазами. Усмешка на его лице медленно сползла, как тающий воск. Лицо вытянулось, побледнело.
— Что… что это за филькина грамота?
— Это документ, зарегистрированный в Росреестре. Можешь проверить. А теперь отойди от двери, я хочу войти в СВОЙ дом.
Из глубины квартиры выплыла тётя Галя, в засаленном халате, с бигуди на голове.
— Кто там, Кирюш? Опять она? Аня, я неясно выразилась?! Убирайся!
Я молча протянула ей вторую копию.
Эффект был тот же. Только к нему добавились визг и брызганье слюной.
— Ты! Ты её обманула! Окрутила старую женщину! — закричала она. — Я буду судиться! Я докажу, что она была не в себе!
— Попробуйте, — спокойно ответила я. — Нотариус подтвердит её полную дееспособность. Есть свидетели. А вот попытка незаконного завладения чужим имуществом и самоуправство — это уже статья. Уголовная.
Пашка, выскочивший на шум, просто стоял и хлопал глазами, переводя взгляд с меня на мать, потом на бумагу. До него, кажется, доходило медленнее всех.
Тётя Галя сменила тактику. Она запричитала, начала давить на жалость, вспоминать «как мы тебя любили». Но я смотрела на неё и видела только жадную, лживую женщину. Вся моя жалость испарилась без следа.
Я не стала вызывать полицию. Я сделала иначе.
— Я даю вам двадцать четыре часа, чтобы вы собрали свои вещи и освободили МОЮ квартиру, — сказала я голосом, не терпящим возражений. — Завтра в это же время я приду с мастером менять замки. Если вы будете здесь — я вызову наряд. Время пошло.
Я развернулась и ушла, не оглядываясь, чувствуя спиной три пары ошарашенных, полных ненависти взглядов.
На следующий день, когда я пришла, квартира была пуста. Они уехали, забрав всё своё барахло. В комнатах был беспорядок, но это было неважно. Важно было то, что воздух стал чище. Он снова стал пахнуть домом. Моим домом.
Я стояла посреди гостиной, залитой вечерним солнцем, и впервые за долгие месяцы по-настоящему дышала. Это была не просто победа. Это было возвращение к себе. Той ночью я поняла: иногда, чтобы обрести свой дом, нужно, чтобы тебя из него сначала выгнали. Чтобы ты, оказавшись на самом дне, нашёл в себе силы не просто выплыть, а взлететь.
И знаете что? Я им даже благодарна. Они сами, своими руками, сделали меня хозяйкой — не только квартиры, но и своей собственной жизни.