– Вы чего на дачу не приезжаете? – голос Зои Ивановны звучал почти обиженно. – Сами же говорили, хотите на воздух, на природу. У меня всё готово – и картошка выкопана, и клубника дозревает. Приезжайте, отдохнёте!
Оля слушала свекровь вполуха, пытаясь одновременно отыскать в холодильнике хотя бы намёк на ужин и удержать дочь, которая по квартире рассекала на беговеле.
– Спасибо, Зоя Ивановна, подумаем, – протянула она, стараясь звучать учтиво.
– Подумаем, – передразнила та весело. – Думать тут нечего! Я с мужем вон в их возрасте на дачу каждые выходные гоняли! Сами себе завтракали, сами обедали, а вечером так вообще у костра… Романтика, а не жизнь. А вы всё в своей коробке сидите. Хоть бы ребёнка на травку вывезли…
Оля кивала и улыбалась, но внутри у неё всё уже скручивалось. Она прекрасно помнила, как прошёл их прошлый «отдых» на той самой даче. Как с поезда Зоя Ивановна встретила их уже с тряпкой в руках, приговаривая:
– Сейчас быстренько по углам паутинку снимем, потом уж обедать.
Тот день, как и следующие, прошёл по сценарию «сначала подмети, потом пожуй». Оля с Витей таскали воду из колонки, вычищали яму, вкапывали столбы под новую сетку для фасоли, и всё это под восторженные наставления свекрови. «На воздухе всё по-другому, не чувствуется усталости», – говорила она. Вот только Олина спина чувствовала, и ноги, и голова.
Прошло пару дней, и они всё же решились поехать.
– Может, скажем, что у Леры сопли? – тихо предложила Оля, когда Витя укладывал рюкзак в багажник.
– Ну, ты же знаешь маму… – вздохнул он. – Начнёт: «Не цените заботу, не хотите помочь». Лучше уж съездить – на пару дней, и домой.
Дорога была короткой – полтора часа по трассе, и уже в лесу запахло хвоей. Зоя Ивановна стояла у калитки с руками в боки.
– Наконец-то! Я уж думала, передумали! Быстренько проходите, я уж печку подтопила – дом прогреется, к вечеру будет тепло.
Пока Витя заносил сумки, Оля шепнула дочке:
– Если бабушка даст тебе лопату – не бери! Притворяйся, что тебе всё неинтересно.
Первый час прошёл без особых неожиданностей: чай, бутерброды, разговоры на кухне. Но стоило Оле подняться в комнату переодеться, как с улицы донёсся голос свекрови:
– Олечка, ты там переодеваешься? Хорошо! Как закончишь – спустись, я тебе покажу, где крапива по забору пошла – нужно будет её вырвать.
Оля застыла на лестнице. Витя стоял с лейкой у парника, и, кажется, уже понял, во что они снова вляпались.
Они рвали крапиву до обеда, потом мыли окна снаружи, потому что «пауки за лето всё заклеили». Потом было приготовление борща, который Оля варила с дочкой на руках, потому что «мама, я не хочу идти гулять, тут страшно». Потом Зоя Ивановна вспомнила, что «раз уж Витя приехал, надо бы залить новую ступеньку к погребу», и выдала ему старую лопату и ведро цемента.
А когда Оля вечером попыталась прилечь на кровать с книжкой, свекровь заглянула в комнату:
– Ты чё это улеглась? Я ж тебя просила курятник посмотреть – у меня там лампочка моргает. Может, патрон заменить надо?
– Зоя Ивановна, а вы присесть сами-то сегодня пробовали?
– Да я-то… Я – хозяйка, мне ж положено! А вы ж отдыхать приехали, вот я и стараюсь вам всё показать, приобщить.
Оля промолчала. Но внутри уже закипало.
На утро всё началось с ведра.
– Олечка, – свекровь заглянула на веранду, где Оля с чашкой воды наконец-то устроилась на пятиминутный отдых. – Ты не могла бы быстро пробежаться до колонки? У нас бак в бане пустой, а мы с Витей воду вчера так и не донесли…
– А ведро у вас где?
– Да вот же, у бани. Только там ручка отваливается, но ты держи покрепче – ничего страшного!
Витя в этот момент как раз строгал доску для какой-то беседки, которую придумала Зоя Ивановна – "на следующее лето, а пока начнём". На дочке были резиновые сапоги не по размеру, которые она упрямо отказалась снимать даже в доме.
Оля шла к колонке и чувствовала, как её внутри словно кто-то медленно сжимает. Не сразу, не резко — а так, как леденец в кулаке. Словно всё это не отдых, а спектакль, в котором она обязана улыбаться, благодарить и молча слушать.
Когда вернулась с водой, Зоя Ивановна уже звала её с крыльца:
– Оленька! Как хорошо, что ты рядом. Я тут вспомнила — в подполе крысы или мыши… Не глянешь, а?
– В смысле – в подпол? – нахмурилась Оля.
– Да я сама туда не полезу, там темно и пахнет! Я тебе свечку дам, ты только одним глазком, ладно?
Пик наступил вечером.
Оля стояла у плиты, жарила оладьи, в которые Лера отказалась есть что бы то ни было, кроме сахара. Витя сидел на улице и пытался прикрутить криво висящую дверцу на сарае. Свекровь тем временем подошла к раковине, бросила туда охапку немытой клубники и деловито сказала:
– Олечка, ты не забудь ещё полить цветы на грядке. А то ведь они у меня только-только пошли. Если засохнут – всё, пропадёт сорт. А ты же с ребёнком дома сидишь, времени вагон!
У Оли в этот момент задёргалась мышца на щеке.
– Простите… – сказала она медленно. – А мы зачем сюда приехали?
– Как зачем? Отдохнуть! – Зоя Ивановна всплеснула руками. – Ты посмотри, какой воздух! Тишина, птички. Душа радуется!
– Да я… с ведром в руках душой не особо радуюсь, – выдохнула Оля.
– Это ты сейчас к чему? – нахмурилась свекровь.
– Я к тому, что не помню, когда села за всё время, что мы тут. Мы рвали крапиву, мыли окна, варили борщи, копали яму, выгуливали кур, тащили воду, разбирали погреб, собирали смородину… И всё это вы называете отдыхом?
– Да что ты завелась-то? – всплеснула руками свекровь. – Я же от души! Я же вам только хорошего хотела. Это же... это же традиция! Мы с мужем раньше каждое лето так! Все вместе! Дружно!
– Дружно... пока не упадём? – прошептала Оля.
Муж заглянул в дом, услышав повышенные голоса. На нём была пыльная майка, в руках – гвоздодёр.
– Всё нормально? – осторожно поинтересовался он.
– Нет. Не нормально, Витя, – Оля повернулась к нему. – Мы не отдыхаем. Нас тут эксплуатируют. Я не помощница по хозяйству. Я – гость. Или хотя бы должна быть им. А сейчас я ощущаю себя, простите, рабочей силой.
– Да что ты такое говоришь при ребёнке?! – ахнула Зоя Ивановна. – Что она подумает?
– Надеюсь, что подумает вовремя. И не допустит такого в своей жизни, – спокойно ответила Оля.
Витя замер, будто между двумя бурями. Он понял: молчать теперь нельзя.
– Мам, – произнёс он, – Оля права. Мы устали. И хотим не «отдыхать с пользой», а просто… отдыхать. Хоть день. Хоть два. Без указаний.
– А-а-а! Вот как! – вскинулась Зоя Ивановна. – Значит, всё, что я делаю – это плохо? Я стараюсь, пеку, встречаю, а вы – вон, неблагодарные…
– Нет, мама, мы благодарны. Но у благодарности есть предел, – Витя говорил мягко, но твёрдо. – Мы взрослые. Мы можем сказать «стоп», когда устали.
– Ну и катитесь тогда! – бросила она и, хлопнув дверью, ушла в свою комнату.
Оля сидела на веранде, уставившись в темнеющий сад. Сзади слышалось, как Лера ворочается в кровати – день выдался шумный, суетный, и даже детская энергия растратилась под корень.
Рядом с дверью осторожно появился Витя, с кружкой… водой в руках.
– На, – протянул. – Попей. Ты сегодня как паровоз – не останавливалась.
Оля взяла кружку молча. Она больше не злилась. Всё, что было внутри, выгорело. Осталась пустота, словно холодная плита после долгой варки.
– Зря я, наверное, поехала… – прошептала она.
– Нет, – Витя сел рядом. – Не зря. Просто… это был, кажется, последний раз.
Оля повернулась к нему.
– Ты это серьёзно?
– Серьёзней некуда. Мамина дача – это не дача. Это… рудник с фасадом «Добро пожаловать». У неё в голове всё смешалось: забота, контроль, «традиции»… А нас с тобой просто используют.
Они сидели молча. Где-то за забором каркнула ворона. От печки тянуло гарью – Зоя Ивановна подкинула дров, хлопнув заслонкой с такой силой, будто колола лед.
Утро было хмурым, в прямом и переносном смысле.
Зоя Ивановна не вышла на кухню, не позвала всех к столу, не предложила кашу на молоке, как обычно. Вместо этого демонстративно шуршала газетой в дальней комнате и изредка громко вздыхала, чтобы было слышно.
– Ты думаешь, мы должны извиняться? – спросила Оля, аккуратно заварив кофе.
– Нет, – отозвался Витя. – Но мы можем объясниться. Спокойно. Один раз.
Через двадцать минут он постучал в комнату матери. Вышли вдвоём. Зоя Ивановна с отстранённым лицом, будто только что из театра трагедии.
– Я всё поняла, – начала она. – Вы хотите приезжать, чтобы лежать на диване, а не помогать. Принято. Отдыхайте. Но тогда и клубнику я собирать больше не буду. И банки вам не дам. И внука в следующем году просите в другой раз. Всё. Договорились.
– Мам… – Витя сделал шаг к ней. – Дело не в клубнике. И не в банках. Мы не против помочь. Мы против того, как ты подаёшь это под соусом «для вас стараюсь». Мы не дети, мы взрослые. Нам не нужно расписание под названием «отдых».
– А мне не нужно хамство! – отрезала она.
– Это не хамство, – Оля встала. – Это честность. Устали мы, Зоя Ивановна. Вы думаете, что забота – это загонять людей до изнеможения, а потом говорить, что это было «во благо». Но, извините, я за свои годы научилась отличать помощь от эксплуатации. И я больше не буду молчать.
Они собрали вещи быстро. Без слов. Без суеты.
Лера пыталась всхлипывать – ей не хотелось уезжать от кур и качелей. Но когда отец пообещал ей мороженое по дороге, успокоилась. А Зоя Ивановна осталась стоять у калитки – с губами сжатыми в тонкую линию, в домашнем халате, с выцветшим цветочным принтом.
Оля посмотрела на неё сквозь стекло. В груди щемило. Не ненависть – нет. Боль. Та, что накапливается, когда тебя не слышат. Когда под «заботой» прячется давление. Когда тебя зовут, не чтобы порадовать – а чтобы использовать.
– Думаешь, она обиделась по-настоящему? – спросила Оля в машине, пристёгивая дочь.
– Думаю, да, – кивнул Витя, не глядя. – Но это её выбор. Не наш.
Оля откинулась на спинку сиденья. Она вдруг поняла: они едут не просто домой. Они едут в свою жизнь, где будет место отдыху. И честности. И нормальным, равным отношениям.
Прошло две недели.
Оля сидела на кухне, разбирала покупки — Лера в садике, Витя на работе. За окном тихо капал дождь, и, к её удивлению, в этом было какое-то облегчение. Не надо никуда спешить. Никто не дёргает. Никто не зовёт "просто помочь на минутку".
Телефон лежал на столе экраном вверх. Молчит.
Оля потянулась за яблоком, когда наконец-то пришло сообщение от свекрови:
«Ну и как вы отдыхаете без дачи? Не скучно? Или уже надоело на диване лежать?»
Она долго смотрела на экран. Ни злости, ни обиды — только лёгкое недоумение. Даже сейчас Зоя Ивановна умудрялась выдать пассивную агрессию под видом заботы.
Оля вздохнула, поставила телефон обратно и не ответила. Не потому, что боялась конфликта. А потому, что не хотела больше играть в эту игру — кто виноват, кто обиделся, кто кому должен.
Через неделю всё же позвонил Витя.
– Мам, мы не приедем в этом сезоне.
– Это из-за неё, да? – моментально откликнулась свекровь. – Она тебя настроила.
– Мам, я взрослый человек. Я сам принимаю решения.
– Ну конечно! Это она вас всех разложила. Теперь вы, видите ли, уставшие. А кто же всю жизнь на земле пахал? Мы, что ли, не уставали?
– Мы уважаем вашу жизнь, – спокойно сказал Витя. – Но свою хотим строить по-другому. И ты должна это принять. Не хочешь – твоё право. Но на нас больше не дави.
– А внука? – голос Зои Ивановны дрогнул. – Ты мне его больше не покажешь?
– Покажу. Мы все встретимся, но в гостях. В городе. Там, где можно посидеть, поговорить, порадоваться, а не копать картошку и таскать воду.
Повисла пауза.
– Ну-ну. Посмотрим, как вы без варений и солений проживёте, – сдавленно произнесла она.
– Проживём. Зато с чувством собственного достоинства, – сказал Витя и отключился.
Осенью Зоя Ивановна всё-таки приехала. Не на дачу, а в город — в гости. Впервые за много лет без кастрюль, банок и тележки с рассадой.
Она сидела на кухне с Лерой, играла с куклами, и выглядела… спокойнее. Как будто почувствовала: теперь не нужно устраивать контроль и генеральную уборку при каждом визите. Никто не гонит её, но и по головке не гладит за насильственную заботу. Она — просто бабушка. И это впервые устроило всех.
Оля смотрела на них из комнаты. Она всё ещё держалась настороже — как человек, много раз обжигавшийся. Но и в ней уже не было злости. Только твёрдость. Спокойная, зрелая, взрослая.
Вечером, когда все разошлись, Витя обнял её и сказал:
– Знаешь, ты молодец.
– За что?
– За то, что не сломалась. Что не дала себя продавить. И меня вытащила из этой… семейной воронки. Мы теперь — семья. Со своими правилами.
Оля усмехнулась:
– Главное, чтобы эти правила не включали курятники и крапиву по забору.
Они засмеялись. Не громко, не на показ — по-настоящему. Потому что в этом доме теперь можно было отдыхать по-настоящему. Без условий. Без обвинений. Без «да вы просто неблагодарные».
А на дачу…
На дачу они поедут. Только когда сами захотят. И только если отдых будет отдыхом, а не замаскированным сельхозсезоном.
И если нет — мир не рухнет.
Просто они выбрали себя. А это, пожалуй, и есть взрослая любовь — к себе, друг к другу, и даже к тем, кто этого пока не понимает.