Светлана разбирала вещи на чердаке родительского дома. Мама попросила навести порядок перед продажей — после папиной пенсии решили переехать в квартиру поменьше.
— Света, там столько хлама! — крикнула мама снизу. — Выбрасывай всё старое!
— Хорошо, мам!
Пыльные коробки, старые лыжи, детская кроватка — её, Светланина. Сорок два года, а кроватку хранили.
В углу — старый чемодан. Кожаный, с медными застёжками. Светлана не помнила его.
Открыла. Внутри — документы, фотографии, письма. И тетрадь в синей обложке.
"Дневник Нины Сергеевны Колосовой. 1978 год"
Мамин дневник. Светлана села на старый сундук, открыла первую страницу.
"15 января. Познакомилась с удивительным человеком. Зовут Михаил. Художник из Ленинграда. Приехал в наш городок писать зимние пейзажи. Такие глаза — будто насквозь видит."
Светлана улыбнулась. Папу звали Сергей, и художником он не был — всю жизнь проработал инженером на заводе.
Читала дальше.
"3 февраля. Миша пишет мой портрет. Сижу, не шевелюсь, а сердце колотится. Вчера поцеловал. Первый поцелуй в жизни. Мне девятнадцать, а чувствую себя на пятнадцать."
"20 февраля. Влюблена. Безумно, до головокружения влюблена. Миша говорит — поедем в Ленинград вместе. Обещает познакомить с друзьями-художниками. Мечтаю!"
Светлана перелистывала страницы. История первой любви её мамы. Трогательно.
"10 марта. Миша уехал. Срочно вызвали в Ленинград — какая-то выставка. Обещал вернуться через неделю. Жду."
"20 марта. Не приехал. Не пишет. Может, забыл адрес?"
"1 апреля. Месяц прошёл. Наверное, не вернётся. Мама права — нечего было связываться с залётным."
"15 апреля. Задержка. Боже, что делать?"
Светлана замерла. Задержка? В апреле 1978-го маме было девятнадцать. А Светлана родилась в декабре того же года...
Считала в уме. Сходится.
"1 мая. Точно. Я беременна. От Миши. Мама убьёт. Что делать?"
"10 мая. Сказала маме. Плакала, ругалась, но не выгнала. Сказала — рожай, вырастим."
"25 мая. Познакомилась с Сергеем. Работает на заводе. Серьёзный, надёжный. Знает о моём положении — мама рассказала. Сказал — не важно. Готов жениться."
Светлана перечитала. Сергей — это папа. Но получается, не родной?
"15 июня. Вышла замуж за Сергея. Хороший человек. Не любовь, но уважение есть. Обещает растить ребёнка как своего."
"20 декабря. Родилась дочка. Светлана. Светик мой. Глаза — точь-в-точь Мишины. Сергей счастлив. Говорит — наша дочь. Наша."
Дальше — записи о детстве Светланы, о буднях, о жизни. Михаил больше не упоминался.
Светлана сидела на чердаке, не в силах подняться. Сорок два года. Сорок два года она считала Сергея Петровича родным отцом.
— Света, ты там уснула? — мама поднималась по лестнице.
— Мам...
Нина Сергеевна увидела дневник в руках дочери. Побледнела.
— Ты прочитала.
— Да.
Мама села рядом, тяжело вздохнула:
— Не хотела, чтобы ты узнала.
— Папа... то есть Сергей Петрович... он знает?
— Конечно. Всегда знал.
— И молчал?
— А что говорить? Ты — его дочь. По всем документам, по воспитанию, по любви.
— Но по крови...
— Кровь — не главное, Светик.
— Мам, кто такой Михаил? Мой... настоящий отец?
Нина Сергеевна помолчала:
— Не знаю. Исчез. Испугался, наверное.
— Фамилию знаешь?
— Воронов. Михаил Воронов. Но это сорок лет назад было.
— Он может быть жив.
— Может. А может, и нет. Какая разница?
— Мам, я хочу знать.
— Зачем? У тебя есть отец. Который пелёнки менял, ночами не спал, в школу водил.
— Знаю. Но...
— Света, не надо. Прошлое ворошить — только боль причинять.
— Папе больно будет?
— Очень. Он тебя больше жизни любит.
Вечером за ужином Светлана смотрела на Сергея Петровича. Обычный мужчина, семьдесят лет. Седой, в очках. Руки рабочие — всю жизнь на заводе.
— Пап, — начала она.
— М? — он поднял глаза от тарелки.
— Я нашла мамин дневник. Старый.
Ложка замерла в воздухе.
— И?
— Прочитала.
Сергей Петрович положил ложку, снял очки, протёр:
— Ну что ж. Когда-то должна была узнать.
— Почему не сказали?
— А зачем? Чтобы ты чувствовала себя... не знаю... не родной?
— Но я и есть не родная.
— Светка! — он повысил голос. — Ты моя дочь. Моя! Понятно?
— Пап...
— Никаких "пап"! Я тебя растил, любил, воспитывал. Ты — Петрова по паспорту и по жизни.
— Но биологический отец...
— Забудь это слово. Отец — тот, кто рядом. А биология... это так, генетика.
Светлана молчала. Мама тоже.
— Хочешь найти его? — спросил Сергей Петрович.
— Не знаю.
— Если хочешь — ищи. Я не против. Но помни — я никуда не денусь. Был и буду твоим отцом.
Он встал, пошёл в комнату. Мама посмотрела с укором:
— Довольна?
— Мам, я не хотела обидеть.
— Знаю. Но обидела. Сорок два года он тебя любит как родную. Больше, чем родную.
— Почему больше?
— Потому что выбрал тебя. Сознательно. Мог жениться на другой, завести своих детей. Но выбрал нас. С тобой в животе.
Светлана пошла к отцу. Он сидел в кресле, смотрел альбом с фотографиями.
— Пап, прости.
— Не за что. Ты имеешь право знать.
— Расскажи, как вы познакомились.
Сергей Петрович улыбнулся:
— На танцах. В клубе заводском. Мама твоя красивая была — все парни за ней бегали.
— И ты?
— И я. Но она грустная была. Танцевала, а глаза печальные.
— Из-за Михаила?
— Да. Бросил он её. Беременную бросил.
— Ты знал?
— Весь город знал. Маленький городок, сплетни быстро разносятся.
— И не смутило?
— Смутило. Но когда я её увидел... Понял — моя. Моя женщина.
— А она?
— Она долго привыкала. Честно была — не люблю, говорит. Уважаю, благодарна, но не люблю.
— И ты согласился?
— А что делать? Надеялся — полюбит со временем.
— И полюбила?
— Думаю, да. По-своему. Не так, как того... первого. Но крепче, надёжнее.
— Пап, а ты хотел своих детей?
— Ты — моя.
— Ну, родных по крови.
— Света, хватит. Ты — родная. По всему, кроме крови. А кровь... Знаешь, сколько родных по крови отцов детей бросают?
— Знаю.
— Вот. А я не бросил. И не брошу.
Светлана обняла его:
— Прости, пап. Я дура.
— Не дура. Любопытная. В меня пошла.
— Ты не любопытный.
— Ещё какой! Помнишь, как я тебе радио разбирал, показывал, как работает?
— Помню. Мне пять было.
— А ты всё поняла. Умница моя.
Ночью Светлана не спала. Искала в интернете — Михаил Воронов, художник, Ленинград.
Нашла. Несколько упоминаний. Участник выставок в 70-80-х годах. Потом — тишина.
Утром позвонила подруге в Петербург:
— Лен, можешь помочь? Нужно найти человека.
— Кого?
— Художника. Воронов Михаил Александрович. В семидесятых работал.
— Попробую. У меня знакомая в Союзе художников.
Через три дня — звонок:
— Света, нашла твоего Воронова.
— Где он?
— В доме престарелых. В Петербурге.
— Живой?
— Живой. Но... не совсем здоровый.
— В смысле?
— Деменция. Последняя стадия.
Светлана села. Жив, но болен. Найден, но недоступен.
— Адрес дашь?
— Конечно. Но учти — он может тебя не понять. Не узнать.
— Всё равно. Хочу увидеть.
Сергею Петровичу сказала правду:
— Пап, я еду в Петербург.
— К нему?
— Да.
— Зачем?
— Посмотреть. Один раз.
— Света...
— Пап, мне нужно. Для себя. Точку поставить.
— Поезжай. Только... не жди многого.
— Не жду.
Дом престарелых — старое здание на окраине. Серое, унылое.
— Воронов? — администратор проверила списки. — Палата 37. Третий этаж.
— Можно к нему?
— Можно. Только учтите — он не всегда адекватен.
— Понимаю.
Палата на четверых. У окна — худой старик. Седые волосы, впалые щёки.
— Михаил Александрович?
Он повернулся. Глаза — точно как у Светланы. Серо-зелёные, с искорками.
— Да? Вы ко мне?
— Да. Меня зовут Светлана.
— Светлана... Красивое имя. Садитесь.
Села на стул рядом.
— Вы художник?
— Был. Давно. Теперь вот... — он обвёл рукой палату.
— У вас есть семья?
— Нет. Никого. Всю жизнь один.
— Почему?
Он задумался:
— Не знаю. Не сложилось. Была любовь одна... в молодости. Но я струсил.
— Струсил?
— Да. Девушка была... Нина. Из маленького городка. Я портрет её писал.
Сердце Светланы забилось:
— И что?
— Уехал. Испугался ответственности. Она ждала ребёнка.
— Откуда знаете?
— Письмо прислала. Но я... не ответил. Трус.
— Жалеете?
— Каждый день. Сорок лет жалею.
— А если бы можно было вернуть?
— Вернулся бы. Но поздно. Наверное, и Нины уже нет.
— Есть. Жива.
Михаил вздрогнул:
— Откуда знаете?
— Она моя мама.
Тишина. Долгая, тяжёлая.
— Значит, вы...
— Ваша дочь. Та самая, от которой вы отказались.
Михаил заплакал. Тихо, беззвучно.
— Простите. Простите меня.
— За что?
— За всё. За трусость, за предательство, за сорок два года без отца.
— У меня есть отец. Который растил, любил, воспитывал.
— Да, конечно. Это хорошо.
— Сергей Петрович Петров. Инженер. Золотой человек.
— Повезло вам.
— И маме повезло. Он её спас. От позора, от одиночества.
— А я сбежал.
— Да.
Сидели молча. Старик и женщина средних лет. Чужие и родные одновременно.
— У вас есть дети? — спросил Михаил.
— Сын. Денис. Двадцать лет.
— Внук мой...
— Формально — да.
— Покажете фото?
Светлана достала телефон. Показала.
— Красивый парень. На вас похож.
— И на папу. На Сергея Петровича.
— Конечно. Он же дед. Настоящий дед.
— Да.
— Светлана...
— Да?
— Зачем приехали?
— Не знаю. Любопытство, наверное.
— И как? Удовлетворили?
— Да. Увидела, поговорила. Теперь могу забыть.
— Правильно. Забудьте. Я — ошибка прошлого.
— Не ошибка. Просто... эпизод.
— Эпизод, изменивший три жизни.
— Четыре. Ваша тоже изменилась.
— Моя сломалась. По своей вине сломалась.
Светлана встала:
— Мне пора.
— Светлана, постойте. Можно просьба?
— Какая?
— Портрет. Я тогда писал портрет вашей мамы. Не закончил. Он у меня в вещах. Возьмите?
— Где?
— В тумбочке. Свёрнут в трубку.
Светлана открыла тумбочку. Достала пожелтевший холст.
Развернула.
Мама. Молодая, девятнадцать лет. Красивая, влюблённая.
— Заберите. Отдайте ей.
— Хорошо.
— И ещё...
— Да?
— Скажите — я помню. Всё помню. И жалею.
— Скажу.
— Спасибо. И... спасибо, что приехали. Увидел дочь перед... перед концом.
— Вы не умираете.
— Умираю. Медленно, но умираю. Деменция прогрессирует. Скоро совсем забуду всё.
— Мне жаль.
— Не надо. Я заслужил. Прожил пустую жизнь. Без семьи, без любви, без детей.
— У вас было искусство.
— Искусство без жизни мертво. Мои картины — красивые, но пустые. Нет в них души.
Светлана пошла к двери.
— Светлана!
Обернулась.
— Будьте счастливы. Вы и ваша семья.
— Спасибо.
Вышла. Больше не оглядывалась.
Дома мама разглядывала портрет:
— Не закончил. Как и всё в его жизни.
— Мам, он просил передать — помнит и жалеет.
— Поздно.
— Знаю.
— Как он?
— Болен. Одинок. Доживает.
— Жалко.
— Правда жалко?
— Правда. Я давно простила. Злости нет. Только жалость.
Сергей Петрович молчал, потом сказал:
— Покажи портрет.
Посмотрел, хмыкнул:
— Рисовать умел. Мама красивая.
— Была.
— И есть. Для меня — самая красивая.
Нина Сергеевна смахнула слезу:
— Старый дурак.
— Твой дурак. Сорок два года твой.
Светлана обняла обоих:
— Спасибо вам.
— За что? — удивилась мама.
— За семью. За любовь. За то, что не сломались.
— Мы крепкие, — улыбнулся Сергей Петрович. — Петровы — порода крепкая.
Через месяц пришло известие — Михаил Воронов скончался. Тихо, во сне.
В завещании — всё имущество неизвестной дочери Светлане.
Имущества почти не было. Несколько картин, кисти, старые фотографии.
Но была записка:
"Светлане. Простите за всё. Вы — лучшее, что я создал в жизни. Хоть и не воспитывал. Спасибо, что дали увидеть вас. Умираю спокойным. М.В."
Светлана показала записку родителям.
— Хороший он знаешь почему? — спросила мама.
— Почему?
— Потому что мало знала. Месяц всего. Не успел разочаровать.
— Мам!
— Что? Правду говорю. А папа твой — вот он, сорок два года рядом. Каждый день. В горе и радости.
— Знаю, мам.
— То-то. Не в генах дело, Светик. В поступках.
Одну картину Михаила повесили в гостиной. Пейзаж — зимний лес, солнце сквозь ветки.
— Красиво, — сказал Сергей Петрович.
— Пап, ты не против?
— Нет. Память всё-таки. Часть твоей истории.
— Малая часть.
— Но часть.
— Главная часть — ты, пап.
— Знаю, дочка. Знаю.
Обнялись. Крепко, по-семейному.
Вечером Денис, сын Светланы, разглядывал картину:
— Мам, кто художник?
— Один человек. Из прошлого.
— Знакомый?
— Можно и так сказать.
— Талантливый.
— Да. Но талант — не главное.
— А что главное?
— Любовь, сынок. И ответственность.
— Как дед говорит?
— Как дед. Мудрый у тебя дед.
— Лучший!
— Лучший, — согласилась Светлана.
И это была правда.
Сергей Петрович — лучший отец.
Не по крови. По выбору.
А выбор важнее крови.
Всегда важнее.