— Этот дом принадлежит мне. Вот завещание, — сказала Тамара Васильевна, и протянула сложенный вчетверо пожелтевший лист. Голос у неё был ровный, даже какой-то будничный, словно она сообщала, что на ужин сегодня котлеты.
Ольга первая взяла бумагу. Пальцы не слушались, холодели. Рядом тяжело дышал брат, Сергей. Он только что принёс из машины пакеты с продуктами для поминок — завтра девять дней.
— Что это? — Сергей шагнул вперёд, заглядывая сестре через плечо. — Какое ещё завещание, Тамара Васильевна? Отец говорил, что всё оставит нам с Ольгой поровну.
Сиделка, женщина лет шестидесяти с вечно поджатыми губами и усталым взглядом, лишь поправила платок на голове. Она смотрела не на них, а куда-то в сторону, на старые настенные часы с кукушкой, которые отец так любил.
— Анатолий Петрович передумал. За месяц до ухода. Всё по закону, нотариусом заверено. — Она обвела рукой комнату: старый диван, накрытый выцветшим пледом, книжный шкаф, забитый до отказа, фотографию их молодой мамы на комоде. — Этот дом, и всё, что в нём, он оставил мне. В благодарность за уход.
Ольга дочитала. Строчки плясали перед глазами, но суть была ясна. «Я, Фролов Анатолий Петрович, находясь в здравом уме и твёрдой памяти… всё принадлежащее мне на праве собственности недвижимое имущество… завещаю гражданке Морозовой Тамаре Васильевне…» Подпись отца, кривоватая, слабая, но его. И печать нотариуса.
— Не может быть… — прошептала Ольга, опускаясь на стул. — Это какая-то ошибка. Папа не мог так поступить.
— Мог и поступил, — отрезал Сергей. Злость придала его лицу багровый оттенок. — Да это же мошенничество чистой воды! Вы воспользовались состоянием старика! Мы пойдём в суд!
Тамара Васильевна впервые посмотрела им прямо в глаза. В её взгляде не было ни страха, ни вины. Только холодная, тяжёлая усталость.
— Идите куда хотите. Правда на моей стороне. А теперь, будьте добры, освободите помещение. Мне нужно прибраться. Я теперь здесь хозяйка.
Она произнесла это слово — «хозяйка» — с каким-то тихим, почти незаметным нажимом. И от этого слова мир Ольги, и так треснувший после смерти отца, окончательно рассыпался на куски.
Они вышли на крыльцо, как во сне. Сергей сжимал кулаки, Ольга куталась в тонкую кофточку, хотя день был тёплый. Дом, их родной дом, где пахнет отцовским табаком, яблочным пирогом из детства и старым деревом, вдруг стал чужим. Дверь за их спиной тихо закрылась. Щёлкнул замок.
— Я убью её, — прорычал Сергей, ударив кулаком по деревянным перилам. — Клянусь, я её посажу!
— Серёжа, тише… — Ольга обняла себя за плечи. — Как же так? Зачем? Она ведь была… почти как член семьи. Пять лет с отцом. Мы ей доверяли.
— Вот и доверились, дураки! — он пнул камушек на дорожке. — Пока мы с тобой по работам мотались, она ему в уши пела! Надо было сразу её гнать, как только он начал говорить, какая Тамарочка хорошая, не то что дети-эгоисты!
Ольга вспомнила эти разговоры. Отец, ослабевший после второго инсульта, всё чаще жаловался. «Вы прибежите на полчаса, телефоном в руках потычете и обратно. А Тамара со мной целый день. И суп сварит, и давление померяет, и поговорит». Ольге было стыдно. Она разрывалась между своей семьёй, работой в школе и больным отцом. Муж ворчал, что она живёт на два дома. Дети требовали внимания. Ей казалось, что она делает всё, что может. А теперь выходило, что этого было мало. Катастрофически мало.
Они сидели в машине Сергея у ворот своего бывшего дома. Пакеты с едой для поминок так и остались на заднем сиденье.
— Что делать будем? — спросила Ольга, глядя на родные окна, в которых теперь хозяйничала чужая женщина.
— К юристу. Немедленно, — решительно сказал Сергей. — Есть у меня один толковый. Завтра же утром поедем. Завещание можно оспорить. Нужно доказать, что отец был не в себе, когда подписывал эту бумажку.
Утро не принесло облегчения. Юрист, немолодой мужчина в очках с толстыми линзами по имени Пётр Игнатьевич, внимательно выслушал их сбивчивый рассказ и долго изучал копию завещания, которую Ольга успела сфотографировать на телефон.
— М-да, — протянул он, откидываясь в кресле. — Ситуация сложная. Завещание составлено грамотно, заверено у нотариуса. Фамилия нотариуса мне знакома, репутация безупречная.
— Но отец был болен! — воскликнул Сергей. — Он плохо соображал в последний месяц!
— У вас есть медицинские документы, подтверждающие это? Справка от психиатра о недееспособности? — юрист посмотрел на них поверх очков.
Ольга и Сергей переглянулись.
— Нет, — призналась Ольга. — Он был просто… слаб. Забывчив. Иногда заговаривался. Но к психиатру мы его не водили. Не хотели обижать.
— Вот в этом и проблема, — вздохнул Пётр Игнатьевич. — Слова «был слаб» к делу не пришьёшь. Сиделка скажет, что он был в полном рассудке, а нотариус это подтвердит. Нотариус обязан удостовериться в дееспособности завещателя. Вам нужны будут свидетели. Соседи, друзья отца, лечащий врач. Кто-то, кто сможет подтвердить в суде, что Анатолий Петрович был не в состоянии адекватно оценивать свои действия.
Надежда, пусть и слабая, забрезжила.
— Есть соседка, баба Валя, — сказала Ольга. — Она с отцом дружила, часто заходила.
— Вот с неё и начните, — кивнул юрист. — Поговорите деликатно. И с врачом из поликлиники. Собирайте любые доказательства. Процесс будет долгим и неприятным. И готовьтесь к тому, что эта… Тамара Васильевна, будет стоять на своём до конца.
Разговор с бабой Валей, маленькой сухонькой старушкой, живущей в доме напротив, только добавил горечи.
— Ох, детоньки, горе-то какое, — всплеснула она руками, выслушав их. — А я-то, старая, думала… Видела, что Тамарка эта вокруг него ужом вьётся. Последние месяцы вообще от себя никого не отпускала. Приду к Петровичу, а она тут как тут. «Анатолию Петровичу покой нужен, не утомляйте его разговорами». Будто я его утомляю! Мы с ним всю жизнь душа в душу.
— Она не пускала вас к нему? — напрягся Сергей.
— Да не то чтобы… Но всё время рядом сидела, слушала. Петрович при ней как будто и говорить боялся. Сразу сникал. А как-то раз он мне шепнул, пока она на кухню вышла: «Валя, что-то неладное творится. Тамара бумаги какие-то носит, просит подписать. Говорит, для пенсии, для льгот. А я глазами слаб стал, не вижу, что там».
У Ольги замерло сердце.
— И что вы?
— А что я? — развела руками баба Валя. — Сказала ему, чтобы без вас ничего не подписывал. А он только рукой махнул: «Да дети занятые, им не до меня». Обижался он на вас, ребятки. Ох, как обижался. Говорил, что Тамара ему теперь и дочь, и сын. Она-то всегда рядом была.
Слова соседки больно резанули по сердцу. Обижался. Они и сами это знали, чувствовали. Но одно дело — смутное чувство вины, и совсем другое — услышать это от постороннего человека. Получается, они сами, своей занятостью, своим вечным «пап, прости, в другой раз», подтолкнули отца в объятия этой хищницы.
Разговор с участковым врачом тоже не дал ничего конкретного. Пожилой уставший доктор полистал карточку.
— Да, состояние было тяжёлое. Возрастные изменения, последствия инсультов. Но о полной недееспособности речи не шло. Сознание ясное, на вопросы отвечал адекватно. Да, жаловался на одиночество. Очень хвалил свою сиделку. Говорил, что если бы не она, давно бы уже в могиле лежал.
К вечеру, когда первый шок немного отступил, Ольга и Сергей снова сидели на своей съёмной квартире, куда Ольга переехала с семьёй, пока делали ремонт.
— Руки опускаются, — тихо сказала Ольга. — Все говорят одно и то же. Отец был одинок, она была рядом. Мы были далеко. В суде это будет её главный козырь.
— И что, сдаться? — вскинулся Сергей. — Подарить этой аферистке дом, который наш дед строил? Где мы с тобой выросли? Да никогда! Должно же быть что-то! Какая-то зацепка!
Он вскочил и начал ходить по комнате.
— Надо вспомнить… последний месяц. Мы же приезжали к нему. Что он говорил? Как себя вёл?
Они стали перебирать в памяти последние недели. Визиты урывками. Уставший, молчаливый отец. Вездесущая Тамара с чашкой чая и подобострастной улыбкой. «Кушайте, Анатолий Петрович, вам силы нужны». «Дайте папе отдохнуть, он сегодня плохо спал». Она создала вокруг него кокон, через который им было всё труднее пробиться.
— Помнишь, на его день рождения? — вдруг сказала Ольга. — За три недели до… ну, ты понимаешь. Мы приехали с тортом. А он сидел какой-то потерянный. И всё смотрел на старый комод. Я ещё спросила: «Пап, что-то не так?». А он ответил: «Там, в комоде, Оленька, вся наша жизнь. Не дай никому её выбросить».
— Ну и что? — не понял Сергей. — Он всегда был сентиментальным.
— А то, что в том комоде мама хранила все фотографии, письма, наши детские рисунки. И свои дневники. Он говорил, что это самое ценное, что у него есть. Он не мог просто так отдать это всё чужому человеку. Не мог.
Идея была безумной, но это было хоть что-то.
— Нам нужно попасть в дом, — сказала Ольга. — Нужно забрать тот ящик из комода.
— Как? Она нас на порог не пустит.
— А мы попросим забрать личные вещи. Одежду отца, его бритву. По закону мы имеем на это право. Она не сможет отказать.
На следующий день они снова стояли у знакомого крыльца. Сердце у Ольги колотилось так, что отдавало в ушах. Дверь открыла Тамара. Вид у неё был хозяйский: в домашнем халате, волосы убраны под косынку.
— Что вам ещё? — спросила она холодно.
— Мы пришли забрать личные вещи отца, — стараясь говорить спокойно, произнёс Сергей. — Мы имеем на это право.
Тамара на мгновение задумалась, затем пожала плечами.
— Забирайте. Только быстро.
Она впустила их, но шла следом, как надзиратель. В доме пахло хлоркой и чужими духами. С комода исчезла фотография мамы. Ольга почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.
Пока Сергей демонстративно складывал в сумку отцовские рубашки и старый свитер, Ольга подошла к комоду.
— Я возьму ящик с документами и фотографиями. Это семейный архив.
— Не положено, — тут же отреагировала Тамара. — В завещании сказано: «всё, что в доме». Значит, и архив теперь мой.
— Там нет ничего ценного! — воскликнула Ольга. — Просто старые бумажки!
— Мне виднее, что ценно, а что нет, — упёрлась сиделка. — Не трогайте.
В этот момент Сергей, до этого молчавший, резко обернулся. Он подошёл к Тамаре вплотную. Ростом он был на голову выше её.
— Значит, так, Васильевна, — проговорил он тихо, но так, что у Ольги по спине побежали мурашки. — Или вы сейчас даёте нам забрать этот ящик, или я вызываю полицию. И пишу заявление о мошенничестве и незаконном удержании личных вещей. И поверьте, я найду способ доказать, что вы обманули старика. Я всю вашу подноготную выверну наизнанку. Вам это надо?
Он блефовал, но это сработало. Тамара дрогнула. В её глазах мелькнул страх. Она молча отошла от комода.
Ольга выдвинула тяжёлый нижний ящик. Вот они: пачки старых фотографий, перевязанные ленточкой письма, мамины тетради в клетонку. Она бережно достала всё это и сложила в отдельный пакет.
Дома они разбирали архив до поздней ночи. Это было больно и сладко одновременно. Вот они с Сергеем — маленькие, на новогоднем утреннике. Вот отец и мама — совсем молодые, на свадьбе. Вот письма отца из армии. В каждой бумажке, в каждой выцветшей карточке была частичка их жизни, их семьи.
И среди маминых дневников Ольга нашла то, что искала. Это была не тетрадь, а тонкий блокнот, в который отец стал записывать свои мысли после её смерти. Записи были редкими, от случая к случаю. Последние страницы были исписаны его изменившимся, дрожащим почерком.
«…Тамара женщина хорошая, заботливая. Одна радость в моей серой жизни. Дети далеко, у них свои дела. Не виню их, так уж устроена жизнь. Но дом этот — наша с Машенькой крепость. Серёжке и Оленьке останется. Пусть внуки здесь бегают, как они когда-то. Это главное. Чтобы род не прерывался на этой земле…»
А на следующей странице, всего за пару недель до смерти, было написано несколько строк, выведенных с огромным трудом:
«…Приходил нотариус с Тамарой. Голова кружится. Подписал что-то важное для неё. Сказала, чтобы ей было легче за мной ухаживать, получать лекарства. Верю ей. Но на душе тревожно. Как будто предал что-то главное…»
Ольга читала эти строки вслух, и слёзы текли по её щекам. Сергей сидел рядом, окаменев. Это не было юридическим документом. Но это было доказательство. Доказательство обмана, манипуляции и последней воли их отца.
На следующий день они не пошли к юристу. Они поехали к дому. Тамара Васильевна не хотела их впускать, но Сергей просто отодвинул её и прошёл в комнату. Ольга вошла следом.
— Мы не уйдём, пока вы нас не выслушаете, — твёрдо сказала она.
Она не стала кричать или обвинять. Она просто села на тот самый стул, на котором сидела два дня назад, и начала читать. Она читала записи отца — о его любви к жене, о его тоске, о его надеждах на детей и внуков. И в конце она прочла ту последнюю, страшную запись о тревоге и предательстве.
Когда она закончила, в комнате стояла тишина. Тамара Васильевна стояла у окна, отвернувшись. Плечи её мелко дрожали.
— Он всё понимал, — тихо сказала Ольга. — В глубине души он всё понимал. Он доверял вам, а вы его обманули. Вы отняли у него не просто дом. Вы заставили его чувствовать себя предателем перед собственной семьёй, перед памятью о жене. Как вы будете с этим жить?
Сергей молчал. Он смотрел на сиделку, и в его взгляде больше не было ненависти. Только тяжёлое презрение и капля жалости.
Тамара медленно повернулась. Лицо её было мокрым от слёз, вечная маска холодной уверенности исчезла.
— А вы знаете, каково это — двадцать лет ухаживать за чужими стариками? — вдруг срывающимся голосом спросила она. — Мыть их, кормить с ложечки, слушать их бред по ночам? А потом тебя выставляют за дверь с тремя копейками, и ты снова идёшь искать работу. Своей семьи нет, своего угла нет. Всю жизнь на чужих людей потратила!
Она перевела дыхание.
— А ваш отец… он был добрым. Он жалел меня. Говорил, что я заслужила покой на старости лет. Он сам захотел! Он сказал: «Тамарочка, дети у меня обеспеченные, не пропадут. А ты одна на всём свете. Пусть хоть у тебя будет свой дом». Это его слова!
— Он так говорил, потому что вы ему внушили это! — не выдержал Сергей. — Потому что вы каждый день капали ему на мозги, что мы его бросили!
— Может, и так, — она вдруг как-то обмякла, сдулась. — Может, и так. Я так устала быть никем. Так захотелось хоть раз в жизни стать хозяйкой…
Она села на диван и закрыла лицо руками.
Ольга и Сергей переглянулись. Внезапно вся злость ушла, оставив после себя лишь пустоту и горечь. Перед ними сидела не коварная мошенница, а несчастная, одинокая женщина, которая в отчаянии ухватилась за свой, как ей казалось, единственный шанс.
Они просидели в молчании несколько минут. Первым заговорил Сергей.
— Мы заберём заявление, если вы откажетесь от завещания. Добровольно.
Тамара подняла на него заплаканные глаза.
— И куда я пойду? На улицу?
Ольга посмотрела на брата. Она знала, о чём он думает. Этот дом был пропитан не только их детством, но и болью последних лет. Им было бы тяжело сюда вернуться.
— В доме есть летняя пристройка, — медленно сказала Ольга. — Отец её для гостей делал. Там комната, кухня маленькая, санузел. Отдельный вход. Вы можете пожить там. Пока не найдёте себе что-то. Мы… мы поможем с деньгами на первое время.
Тамара Васильевна смотрела то на Ольгу, то на Сергея, не веря своим ушам.
— Зачем вам это? — прошептала она.
— Отец был добрым человеком, — ответила Ольга, глядя на пустующее кресло отца. — Он бы не хотел, чтобы кого-то выгнали на улицу. Даже вас. Наверное, это и есть то главное, что он нам оставил. Не стены, а умение оставаться людьми.
Через неделю они втроём сидели у того же нотариуса. Тамара Васильевна писала отказ от наследства. Рука у неё дрожала. Выйдя на улицу, она не прощаясь, быстро пошла в сторону автобусной остановки. Ольга знала, что в пристройку она не вернётся.
Они с Сергеем остались стоять на тротуаре.
— Думаешь, правильно поступили? — спросил он.
— Не знаю, — честно ответила Ольга. — Но так, кажется, было бы честно.
Они пошли к дому. Он снова был их. Но что-то навсегда изменилось. Ольга открыла дверь своим ключом и вошла. Запах хлорки выветрился. Снова пахло старым деревом и чем-то неуловимо родным. Она подошла к комоду и поставила на место фотографию мамы. Молодая, улыбающаяся, она смотрела на Ольгу, и в её взгляде читалось одобрение. Дом вернулся в семью. И эта победа была горькой, тихой и очень взрослой.