Елена дышала ровно, глядя на широкую, свинцовую гладь Волги. Поздняя осень в Нижнем Новгороде была её любимым временем — пронзительный ветер с реки, запах прелой листвы и дыма, голые, графичные ветви деревьев на фоне низкого неба. Всё это настраивало на тихий, созерцательный лад, который так шёл её ремеслу. Она была реставратором старинных книг, и тишина была её рабочим инструментом.
Рядом стоял Алексей. Его рука, большая и тёплая, уверенно лежала на её плече. Он не говорил ни слова, просто смотрел туда же, куда и она, на медленное движение редких барж по тёмной воде. Пятьдесят два и пятьдесят пять. Возраст, когда уже не ищут бурных страстей, а ценят вот такое молчаливое единение. Они оба были вдовцами, и эта общая тень прошлого делала их настоящее особенно светлым и хрупким.
— Лен, а давай в субботу и подадим заявление? — его голос, низкий и спокойный, не нарушил, а скорее дополнил общую картину. — Чего тянуть? Я уже не в том возрасте, чтобы годами в женихах ходить.
Елена улыбнулась, не поворачивая головы.
— А я не в том, чтобы месяцами приданое готовить. Давай в субботу.
Его пальцы чуть сжали её плечо. В этом простом жесте было столько нежности и надёжности, что сердце на миг сладко заныло, как в юности. После смерти Михаила прошло семь лет. Семь долгих, пустых лет, заполненных работой, заботами о взрослеющей дочери Даше и тихими вечерами с книгой. Она и не думала, что сможет снова почувствовать это — предвкушение общего будущего.
— Только вот что, — продолжил Алексей, и в его голосе проскользнула едва заметная, новая нотка, — надо к маме заехать. Познакомить вас, наконец. Она у меня… женщина старой закалки. Тамара Игоревна. Очень хочет на тебя посмотреть.
— Конечно, надо, — легко согласилась Елена. — Когда ей удобно?
— Я позвоню. Она будет рада. Для неё это важно. Чтобы всё по-людски, по-правильному.
«По-правильному». Это слово повисло в холодном воздухе, как маленькое облачко пара. Елена не придала ему значения. Что может быть неправильного в том, что два взрослых, свободных человека хотят быть вместе?
Квартира Тамары Игоревны на улице Минина встретила их запахом нафталина, валокордина и чего-то неуловимо-торжественного, как в музее. Тяжёлые бархатные портьеры не пропускали дневной свет, и в комнате царил вечный сумрак, разгоняемый желтоватым светом торшера с бахромой. Вся мебель — полированный ореховый гарнитур, книжный шкаф под стеклом, круглый стол под плюшевой скатертью — казалась несокрушимой, вечной. Со стен на Елену взирали строгие лица с пожелтевших фотографий в массивных рамах. Особенно выделялся большой портрет мужчины с волевым подбородком и орденскими планками на пиджаке — отец Алексея, знаменитый профессор, именем которого в городе была названа улица.
Сама Тамара Игоревна, невысокая, прямая как струна женщина с белоснежными, аккуратно уложенными волосами, была органичной частью этого интерьера. Она окинула Елену быстрым, цепким взглядом, который, казалось, просканировал и стоимость её скромного пальто, и качество сапог, и отсутствие дорогих украшений.
— Проходите, Елена… Викторовна, — она произнесла отчество с едва заметной паузой, словно примеряя его на вкус. — Алексей мне все уши прожужжал. Садитесь. Будем пить чай.
Чайная церемония была обставлена с той же музейной торжественностью. Фарфоровый сервиз «Мадонна», тонко нарезанный лимон на розеточке, домашнее вишнёвое варенье. Разговор поначалу не клеился. Тамара Игоревна задавала вопросы, похожие на пункты анкеты.
— Так вы, значит, книгами занимаетесь? Переплетаете?
— Реставрирую, Тамара Игоревна. Восстанавливаю старинные издания.
— А-а, — протянула она. — Занятие для души, конечно. Непыльное. А муж ваш покойный кем был?
Алексей едва заметно напрягся.
— Мам, это не…
— Ничего, Алёша, — мягко остановила его Елена, чувствуя, как внутри всё холодеет. — Мой муж, Михаил, был инженером-конструктором на авиационном заводе. Очень хороший был человек.
— Инженер — это хорошо, — одобрительно кивнула хозяйка. — Понятная профессия. Надёжная. У нас в роду все мужчины были или военные, или учёные. Орловы — фамилия известная, обязывающая. Отец Алексея, Царствие ему Небесное, всегда говорил: «Фамилия — это стержень, на котором держится честь семьи».
Елена молча отпила чай. Горячая жидкость не согревала. Она чувствовала себя экспонатом, который придирчиво осматривают перед покупкой. Алексей ёрзал на стуле, пытаясь перевести разговор на погоду, на городские новости, но мать умело возвращала беседу в нужное ей русло.
— Дочь у вас, говорите, взрослая? Замужем?
— Даша учится в аспирантуре, пишет диссертацию по истории. Пока не замужем.
— Историк — это тоже хорошо. Память надо чтить. Без прошлого нет будущего, — изрекла Тамара Игоревна с видом пророчицы. — Вот и мы с Алексеем недавно обсуждали, что свадьбу надо делать… правильно. С уважением к традициям.
Когда они наконец вышли на улицу, в сырой и свежий вечерний воздух, Елена выдохнула с таким облегчением, будто не дышала весь последний час.
— Какая у тебя… монументальная мама, — подбирая слова, сказала она.
Алексей виновато улыбнулся и взял её под руку.
— Она неплохая, Лен, правда. Просто она живёт в своём мире, где всё должно быть по раз и навсегда заведённому порядку. Главное, ты ей понравилась. Я же вижу.
Елене так не показалось. Ей показалось, что она прошла строгий отбор, и её кандидатуру условно одобрили. Но любовь к Алексею и нежелание создавать проблемы на пустом месте заставили её промолчать.
Через пару дней Алексей позвонил. Голос у него был смущённый.
— Лен, тут мама… В общем, она просила передать. Она считает, и я, в общем-то, с ней согласен, что так будет правильно… Ты же возьмёшь мою фамилию? Ну, Орлова.
Елена на секунду замерла с телефонной трубкой в руке. В её маленькой уютной мастерской пахло клеем и старой бумагой. На столе лежал раскрытый том Чехова 1903 года с истёртым золотым тиснением на корешке. «Е. А. Беляева». Её фамилия. Фамилия её отца, её покойного мужа, её дочери.
— Алёша, а зачем? — спросила она так спокойно, как только могла.
— Ну как зачем? — в его голосе прозвучало искреннее недоумение. — Всегда так было. Жена берёт фамилию мужа. Мы же будем семьёй. Мама говорит, что это укрепит наш союз. Представь, как это будет звучать — семья Орловых.
— Алексей, мне пятьдесят два года, — медленно проговорила Елена. — У меня есть профессия, где меня знают под моей фамилией. У меня есть публикации. У меня есть дочь, которая носит эту фамилию. Это… это вся моя жизнь. Я не девочка, которая выходит замуж в двадцать лет.
— Да я всё понимаю, Лен! — он начал терять терпение. — Но это же просто формальность! Бумажка! Неужели тебе так сложно сделать приятное старику? Она не поймёт отказа. Для неё это как… ну, как оскорбление всему нашему роду. Она и так переживает, что я женюсь на женщине «с прошлым».
«С прошлым». Эта фраза больно резанула. Её жизнь, её любовь, её потеря — это называлось «прошлое». Какое-то неудобное обстоятельство.
— Алёша, дело не в бумажке, — она старалась говорить тихо, но чувствовала, как дрожит голос. — Дело в уважении. К моему прошлому. Ко мне. Я люблю тебя, но я не могу просто взять и перечеркнуть свою фамилию. Беляева — это я.
— Лена, не усложняй! — в его голосе зазвенел металл. — Просто подумай. Мы же любим друг друга. Неужели какая-то фамилия может стать между нами?
Положив трубку, она долго сидела неподвижно. Мастерская, обычно такая уютная и безопасная, вдруг показалась чужой. Она подошла к окну. Сумерки опускались на город. Она думала не о Тамаре Игоревне. Она думала об Алексее. О его лёгком «не усложняй». О том, как просто для него было обесценить то, что для неё было важно. Он не понял. Или не захотел понять.
Вечером она позвонила дочери. Даша жила в своей маленькой квартирке-студии, заваленной книгами, и всегда была её главной советчицей.
— Мам, привет! Что с голосом?
Елена, стараясь быть беспристрастной, пересказала разговор. На том конце провода помолчали.
— М-да, — протянула наконец Даша. — Бабуля-терминатор. Хочет ассимилировать тебя в свой клан Орловых.
— Даш, может, я и правда усложняю? Может, он прав, и это просто формальность? Он хороший человек. Я не хочу его терять.
— Мам, послушай, — голос дочери стал серьёзным. — Речь ведь не о буквах в паспорте. Речь о границах. Сегодня она решает, какая у тебя будет фамилия. Завтра — какие шторы вешать в вашей спальне. А послезавтра — как тебе воспитывать внуков, если они появятся. А твой Алексей… он что? Он готов тебя защитить? Или он всегда будет говорить: «Мама старенькая, давай уступим»?
Даша помолчала.
— Папа бы никогда такого не позволил. Он бы сказал: «Моя Лена — Беляева, и точка. Кому не нравится — могут пить чай в одиночестве». Ты — личность, мам. Цельная, взрослая, состоявшаяся. Ты не приложение к «известной фамилии».
Разговор с дочерью принёс горькое облегчение. Даша была права. Дело было не в фамилии, а в том, что её, Елену, уже на старте пытались перекроить, подогнать под чужие стандарты. И мужчина, которого она полюбила, не видел в этом ничего страшного.
Следующие дни прошли в тумане. Алексей звонил, говорил о любви, о том, как они будут счастливы, но тему фамилии обходил, словно её и не было. Словно она уже была решена. Елена отвечала односложно. Она чувствовала, как между ними растёт стеклянная стена.
Однажды она пришла в свою мастерскую раньше обычного. Ночь почти не спала. Взяла в руки старинный фолиант в полуразрушенном кожаном переплёте. Это была её текущая работа. Книга пережила две мировые войны, революцию, смену режимов. Её страницы пожелтели, уголки истёрлись, на форзаце виднелась выцветшая надпись, сделанная пером: «Александре Н. в день её ангела. 1912». Кто-то любил эту Александру, дарил ей книги. Эта надпись была частью истории. Стереть её, заменить новой — означало бы убить душу книги. Нужно было сохранить, укрепить, почистить, но оставить всё, что свидетельствовало о её долгой жизни.
Елена провела пальцами по шероховатой коже. И в этот момент поняла всё с абсолютной ясностью. Она — как эта книга. Её жизнь, её фамилия, её морщинки у глаз, её память о Мише — это не недостатки, которые нужно скрыть или заменить. Это её история. И человек, который хочет быть с ней, должен любить её целиком, со всеми «выцветшими надписями» и «потёртым корешком». Он не должен пытаться её «отреставрировать» по своему вкусу, превратив в новодел.
Алексей заехал за ней в субботу утром, чтобы ехать в ЗАГС на Большой Покровской. Он был нарядным, в новом костюме, с букетом белых роз.
— Это тебе, — он протянул цветы. — Лен, ну что ты такая хмурая? Сегодня же прекрасный день.
Она взяла розы. Их прохладный, тонкий аромат был похож на запах первого снега.
— Спасибо, Алёша. Они прекрасны.
В машине они почти не разговаривали. Елена смотрела на мелькающие знакомые улицы, и ей казалось, что она видит их в последний раз. Она не знала, что скажет и что сделает. Она просто плыла по течению, ожидая, когда оно вынесет её к какому-то берегу.
Здание ЗАГСа встретило их суетой и чужим счастьем. Молоденькие невесты в пышных платьях, взволнованные женихи, весёлые гости. Они с Алексеем выглядели на этом фоне слишком серьёзными и взрослыми. Они молча сидели в коридоре, ожидая своей очереди.
И тут дверь распахнулась, и на пороге появилась Тамара Игоревна. В строгом тёмном платье, с ниткой жемчуга на шее. Она выглядела как адмирал, прибывший принимать парад.
— А вот и я! — торжествующе объявила она. — Решила сделать вам сюрприз! Не могла же я пропустить такой важный момент.
Алексей вскочил.
— Мама? А ты как… я же не говорил…
— Сынок, я твоего отца сорок лет знала. Неужели ты думаешь, я не знаю, о чём ты думаешь? — она потрепала его по щеке и вперила победоносный взгляд в Елену. — Ну, готовы стать Орловыми?
Елена ничего не ответила. Просто встала, когда их вызвали в кабинет для подачи заявления.
Они сели за стол напротив уставшей женщины-регистратора.
— Паспорта, пожалуйста, — будничным тоном сказала она.
Они протянули документы. Женщина начала заполнять бланки на компьютере. Тамара Игоревна стояла за их спинами, как почётный караул. Елена чувствовала её тяжёлый взгляд у себя на затылке.
— Так, — регистратор подняла глаза на Елену. — Фамилию после регистрации брака оставляете свою или берёте фамилию мужа?
Повисла тишина. Елена посмотрела на Алексея. Он сидел, вжав голову в плечи, и смотрел на свои руки, лежащие на столе. Он молчал.
В эту тишину, как удар хлыста, врезался голос Тамары Игоревны:
— Конечно, берёт фамилию мужа! Она будет Орлова. Мы уже всё решили.
Регистратор удивлённо подняла бровь.
— Я должна услышать это от гражданки Беляевой.
Елена медленно повернула голову и посмотрела сначала на свекровь, в глазах которой была сталь и уверенность в своей правоте. Потом она снова посмотрела на Алексея. Он так и не поднял на неё глаз. Он сделал свой выбор. Он уступил. Не ей, не их любви. А своей маме. И в этот миг рухнуло всё — нежность, надежды, общее будущее. Осталась только звенящая пустота и холодное, ясное понимание.
Она глубоко вздохнула и спокойно, отчётливо произнесла, глядя в глаза женщине-регистратору:
— Я оставляю свою фамилию. Беляева.
Тамара Игоревна ахнула, словно её ударили.
— Что?! Елена, что за капризы? Я тебе не позволю! Ты станешь Орловой!
Елена медленно встала из-за стола. Она посмотрела на Алексея — впервые за эти несколько минут. Он наконец поднял на неё глаза, и в них были растерянность и мольба. «Пойми, уступи», — кричали его глаза.
Но она уже всё поняла.
Она взяла свой паспорт со стола.
— В таком случае, — её голос был абсолютно ровным, без тени дрожи, — никакой регистрации не будет.
И она пошла к выходу. Не оборачиваясь.
— Лена! — услышала она за спиной отчаянный крик Алексея. — Лена, постой!
Но она не остановилась. Она прошла мимо ошеломлённых невест, мимо весёлых гостей, толкнула тяжёлую входную дверь и вышла на улицу.
Начал падать первый снег. Крупные, мохнатые хлопья бесшумно кружились в воздухе и таяли на её горящих щеках. Она не плакала. Внутри была странная, выжженная пустота. Она дошла до ближайшей скамейки на бульваре и села, так и держа в руках букет белых роз. Она не чувствовала холода.
Она не проиграла. Она просто отказалась играть по чужим правилам. Она спасла себя — свою целостность, свою память, свою душу. Ту самую, которую она так бережно спасала в старых книгах.
Телефон в кармане завибрировал. «Алёша». Вибрация повторилась. Снова. И снова.
Она не ответила. Она смотрела на снег. Он падал и падал, покрывая грязь на тротуарах, старые листья, весь город — чистым, белым, новым покровом.
Через полчаса она встала, подошла к урне и аккуратно положила туда букет. Белые розы на белом снегу. Красиво и окончательно.
Потом достала телефон. Нашла контакт «Алёша ❤️». Пальцы на мгновение замерли над иконкой сердца, а потом уверенно стёрли её. И следом — весь контакт.
Она пошла домой, в свою тихую квартиру, в свою мастерскую, где её ждал старый том Чехова. Она шла не спеша, с прямой спиной. Снег всё падал, и её следы на свежем покрове были первыми и единственными. Это было не окончание. Это было начало. Начало нового, чистого листа. Её собственного. С её собственной фамилией.
80. Муж сказал: «Ты никуда не денешься» – я собрала чемодан
– Сережа, выключи, пожалуйста, телевизор. Голова раскалывается.
Елена Петровна произнесла это так тихо, что слова утонули в грохоте очередной перестрелки на экране. Муж, Сергей, даже не повернулся. Он сидел в своем любимом кресле, вжавшись в потертую кожу, и, закинув ноги на журнальный столик, с увлечением следил за похождениями брутального героя боевика. На столике рядом с его рукой стояла кружка с недопитым пивом и лежала вскрытая пачка чипсов. Крошки рассыпались по полированной поверхности, и Елена поморщилась.
– Сереж, я прошу тебя.
Он наконец оторвался от экрана, смерив ее недовольным взглядом.
– Лен, ну что опять начинается? Фильм интересный. Выпей таблетку, если болит. Вечно ты всем недовольна.
Елена ничего не ответила. Она просто встала и молча пошла на кухню. «Вечно ты всем недовольна». Эта фраза, как заезженная пластинка, звучала в их нижегородской квартире последние лет десять. Раньше она пыталась спорить, объяснять, что дело не в недовольстве, а в элементарном уважении. Что ей, архивариусу областного исторического музея, работающей целый день в тишине с хрупкими документами, вечером хочется покоя, а не грохота взрывов. Но все ее попытки натыкались на стену снисходительного непонимания. Сергей считал ее работу «копанием в пыльных бумажках», а ее потребность в тишине – блажью и капризом. Он, владелец небольшой транспортной фирмы, «настоящий мужик», уставал по-настоящему. И отдыхать имел право так, как считает нужным.
Она налила себе стакан воды и прислонилась лбом к холодному стеклу окна. За ним раскинулся вечерний город, зажигались огни на Канавинском мосту, темнела величественная гладь Волги. Когда-то, тридцать лет назад, выходя замуж за веселого и напористого Сергея, она видела в нем опору, каменную стену. Он умел решать проблемы, пробиваться, зарабатывать. Она, тихая девочка-историк, с головой ушедшая в свои книги и мечты о раскопках где-нибудь в Новгороде Великом, с радостью спряталась за его широкую спину. Он строил их жизнь, а она создавала уют. Он принимал решения, а она соглашалась. Дети, сын и дочь, выросли и разъехались. Дочь вышла замуж в Москву, сын недавно снял квартиру со своей девушкой. И вот они остались вдвоем в просторной трехкомнатной квартире, и тишина, о которой она так мечтала, стала вдруг оглушающей, подчеркивающей пропасть, что разверзлась между ними.
На следующий день, в субботу, Сергей с самого утра был в приподнятом настроении.
– Ленка, давай сегодня на антресолях разберем! А то сын съехал, вещи свои забрал, места освободилось вагон. Выкинем хлам всякий, а то тридцать лет копим.
Елена вздохнула. Она ненавидела эти генеральные уборки по инициативе мужа. Они всегда превращались в тотальное избавление от вещей, которые были дороги ей, но казались Сергею бесполезным мусором. Ее старые конспекты, коллекции открыток, коробка с елочными игрушками ее бабушки – все это он норовил отправить на помойку с фразой: «Ну зачем тебе это старье?».
Она подставила шаткую стремянку и полезла наверх, в пыльное царство прошлого. Сергей стоял внизу, командуя.
– Вот этот чемодан давай, темный. Там, по-моему, коньки мои старые.
Елена с трудом вытащила тяжелый фанерный чемодан, покрытый слоем пыли. Но когда она передавала его мужу, замок щелкнул, и из него вывалились не коньки, а несколько толстых общих тетрадей в коленкоровых переплетах.
– Это что еще за макулатура? – проворчал Сергей, брезгливо отпихнув одну из тетрадей ногой.
Елена спустилась и подняла тетрадь. Сердце забилось часто-часто. Это были ее дневники. Студенческие, юношеские. Она не видела их лет двадцать, была уверена, что они давно потерялись при каком-то переезде.
– Это мои… дневники, – прошептала она.
– Дневники? – хмыкнул Сергей. – Ну точно, макулатура. Давай в мешок и на выброс. Что там читать, девчачьи глупости?
Но Елена крепко прижала тетради к груди.
– Нет. Не выброшу.
Он удивленно поднял бровь. Обычно она уступала.
– Да ладно тебе, Лен. Ну что ты как ребенок?
– Я сказала, нет, – повторила она, на этот раз тверже, и, не говоря больше ни слова, унесла свою находку в спальню, спрятав в ящик комода.
Вечером, когда Сергей, как обычно, уселся смотреть футбол, она достала одну из тетрадей. На обложке выцветшими чернилами было выведено: «1985 год». Она открыла первую страницу и погрузилась в мир двадцатилетней Лены, студентки истфака, которая мечтала написать монографию о быте средневекового купечества, бредила путешествиями по старым русским городам и тайком писала стихи.
«Сегодня был семинар по источниковедению. Профессор Замятин рассказывал о берестяных грамотах. Боже, какое это чудо! Касаться пальцами истории, слышать живые голоса людей, живших тысячу лет назад… Я должна, я просто обязана поехать в экспедицию в Новгород! Сережка смеется, говорит, лучше бы я думала о том, как юбку модную сшить. Он не понимает. Для него история – это скучные даты в учебнике. А для меня – это жизнь…»
Елена читала и не могла оторваться. Страница за страницей перед ней вставала другая женщина – страстная, полная надежд, уверенная в своем призвании. Та, которая верила, что ее жизнь будет наполнена смыслом, открытиями и тихой радостью познания. Куда все это делось? Когда она променяла мечту об экспедиции на ежегодные поездки в Турцию по системе «все включено», а радость от научной работы – на радость от покупки новой сковородки? Слезы капали на пожелтевшие страницы. Она плакала не о прошлом. Она плакала о себе настоящей, той, которая потеряла себя где-то на длинной дороге компромиссов.
В понедельник на работе она была тихой и отрешенной. В обеденный перерыв к ней подошла Марина, молодая сотрудница из соседнего отдела, которую взяли полгода назад. Марина была полной ее противоположностью – яркая, громкая, с короткой стрижкой и татуировкой на запястье. Она развелась год назад и, казалось, ничуть об этом не жалела.
– Елена Петровна, вы чего такая грустная? Что-то случилось?
Елена неопределенно махнула рукой.
– Да так, просто… задумалась.
– О вечном? – усмехнулась Марина. – Давайте лучше о земном. Я вот на выходные на Светлояр ездила. Одна. Представляете, какая красота! Тишина, озеро это мистическое… Воздуха такого нигде нет. Набралась сил на месяц вперед. А вы как выходные провели?
– Мы… на антресолях разбирали, – глухо ответила Елена.
– О, тоже полезно! – не унывала Марина. – Главное, чтобы в радость. А вам в радость было?
Елена посмотрела на нее. В глазах молодой женщины плескалось искреннее любопытство, а не вежливый интерес. И она вдруг решилась.
– Нет, – сказала она тихо. – Не в радость. И знаешь, Марина… я нашла свои старые дневники. И поняла, что я… совсем не тот человек, которым хотела стать.
Марина помолчала, внимательно глядя на нее.
– А почему бы не стать им сейчас? Возраст – это же просто цифра в паспорте, а не приговор. У вас вся жизнь впереди.
Эти простые слова почему-то подействовали на Елену сильнее, чем многочасовые размышления. «Вся жизнь впереди». А она-то уже мысленно похоронила себя, расписав свое будущее до самого конца: пенсия, внуки по выходным, сериалы по вечерам и вечно работающий телевизор мужа.
Мысль, зародившаяся в тот день, начала расти и крепнуть. Она стала все чаще вспоминать о старой даче в Богородском районе, которая досталась ей от родителей. Они не были там лет пять. Сергей считал поездку туда пустой тратой времени. «Что там делать? Комаров кормить? Картошку сажать я не собираюсь, а шашлыки можно и в ресторане поесть. Давай продадим ее, Лен. Купим мне машину новую, а то моя уже барахлит».
Раньше Елена соглашалась, кивала. Да, зачем им эта дача? Старый домик, заросший сад… Но теперь эта дача представилась ей не обузой, а спасительным островом. Местом, где нет телевизора, нет вечных указаний и снисходительных усмешек. Местом, где можно просто быть.
Однажды в среду Сергей вернулся с работы необычайно воодушевленный.
– Ленка, поздравь! Заключил крупный контракт. Надо отметить! В выходные зову парней к нам, посидим, баньку потом. И у меня для тебя сюрприз!
Он прошел в комнату, которая раньше была детской сына, а после его отъезда стала для Елены чем-то вроде кабинета. Здесь стоял ее письменный стол, стеллажи с книгами по истории, лежали ее папки с рабочими выписками.
– В общем, я тут подумал, – торжественно объявил он, обводя комнату рукой. – Сын уже не вернется, комната простаивает. А у меня мужики приходят, сидим на кухне, как бедные родственники. Я решил здесь сделать нормальную зону отдыха! Поставим большой диван кожаный, во всю стену – плазму, мини-бар. Уже с дизайнером созвонился, завтра приедет на замеры. Как тебе моя идея?
Елена смотрела на него, и у нее перехватило дыхание. Он даже не спросил. Он решил. Решил забрать ее единственный уголок в этой большой квартире, ее личное пространство, где она могла укрыться от его мира, состоящего из футбола, деловых звонков и пива с друзьями.
– Но, Сережа… это же моя комната, – пролепетала она. – Я здесь работаю.
Он отмахнулся, как от назойливой мухи.
– Да что ты там работаешь? Бумажки свои перекладываешь? Можешь и на кухне переложить. Лен, я же для нас стараюсь! Будет где гостей принять цивильно. А то стыдоба, квартира большая, а сесть негде.
Это стало последней каплей. Тотальное, абсолютное неуважение. Он не просто не интересовался ее жизнью, он ее обесценивал, стирал, считая чем-то несущественным.
В следующие несколько дней она жила как в тумане. Дизайнер действительно пришел – молодой парень с модным планшетом. Он щебетал что-то про «лофт» и «брутальный стиль», а Сергей одобрительно кивал, тыча пальцем в картинки. Елена молча наблюдала за этим со стороны, и в ней росла холодная, звенящая решимость.
В пятницу вечером, когда Сергей уехал с друзьями в баню, чтобы «обмыть» будущий ремонт, она позвонила в такси и заказала машину до Богородска. С собой взяла только небольшую сумку: паспорт, деньги, теплую кофту и один из своих дневников. Она не знала, что будет делать дальше. Она просто знала, что не может оставаться в том доме ни минуты.
Дача встретила ее запустением. Высокая трава по пояс, заколоченные окна, паутина на крыльце. Но воздух… Он пах прелой листвой, яблоками и свободой. Она с трудом сорвала доску с двери и вошла внутрь. Запах пыли, старого дерева и чего-то неуловимо родного, из детства. Она обошла комнаты. Все было покрыто серым налетом времени, но стояло на своих местах: старый буфет с резными дверцами, кровать с панцирной сеткой, круглый стол под выцветшей скатертью.
Она не стала ничего убирать. Просто открыла все окна, впуская в дом свежий вечерний ветер. Села на крыльцо, закутавшись в кофту, и смотрела, как солнце садится за верхушки старых яблонь. Впервые за много лет она почувствовала себя на своем месте. Здесь не нужно было ничему соответствовать, ни под кого подстраиваться. Здесь была только она и тишина.
Сергей обнаружил ее пропажу только к обеду субботы. Сначала он звонил, раздраженно требуя ответа. Елена не брала трубку. Потом пошли гневные сообщения: «Ты где шляешься? У меня голова болит, а дома жрать нечего!». Потом – встревоженные: «Лен, с тобой все в порядке?». И, наконец, он позвонил ее дочери в Москву. Та, зная про дачу, дала ему адрес.
Он приехал к вечеру. Его блестящий черный внедорожник выглядел нелепо и чужеродно на заросшей деревенской улице. Он вышел из машины, злой, растерянный, помятый после вчерашней попойки.
– Ты что здесь устроила? – заорал он еще от калитки. – В своем уме вообще? В этой дыре сидеть! Что за цирк?
Елена вышла на крыльцо. Она была спокойна. За сутки, проведенные здесь, она будто подключилась к какому-то мощному источнику силы.
– Это не цирк, Сережа. Это моя жизнь.
– Твоя жизнь?! – он опешил. – Твоя жизнь там, в городе, со мной! Ты что, обиделась из-за комнаты? Господи, ну хочешь, не будем там ремонт делать! Оставим тебе твой склад макулатуры! Поехали домой, Лен. Хватит дурью маяться.
Он говорил так, будто уговаривал капризного ребенка. И именно это окончательно все для нее решило.
– Я не поеду домой, Сергей.
– То есть как это не поедешь? – он начал закипать. – Ты что, здесь жить собралась? В этой развалюхе? Да ты посмотри вокруг! Тут же ни воды горячей, ни туалета нормального! Ты же у меня белоручка, двух дней не протянешь.
Она смотрела на него без злости, почти с сочувствием. Он действительно не понимал. Он думал, что дело в комнате, в горячей воде, в комфорте. А дело было в ней самой.
– Протяну, – тихо сказала она.
– Да брось ты! – он махнул рукой, и в его голосе прозвучали те самые, роковые нотки превосходства и уверенности в своей власти над ней. – Подуешься и вернешься. Куда ты от меня денешься-то? В твоем возрасте, без моей поддержки. Смешно!
Елена молчала. Она просто смотрела на него, и он вдруг осекся под этим спокойным, ясным взглядом. В нем не было ни обиды, ни истерики. В нем была точка.
– Ты прав, – произнесла она так же тихо. – Ты совершенно прав. Мне некуда от тебя деться. Поэтому я никуда и не пойду. Я уже пришла.
Она повернулась и вошла в дом, плотно прикрыв за собой дверь. Она слышала, как он еще что-то кричал, как потом с ревом завелся мотор его машины, как он уехал, взметая пыль.
А она осталась. Она подошла к окну и посмотрела на свой заросший сад. Впереди было много работы. Нужно было выкосить траву, починить крыльцо, вымыть дом, наладить быт. Нужно было научиться жить одной. Возможно, это будет трудно. Возможно, страшно. Но это будет ее жизнь.
На следующий день она проснулась от пения птиц. В доме было холодно, но солнечно. Она нашла на кухне старый чайник, набрала воды из колодца, развела огонь в маленькой чугунной печке. Пока закипала вода, она взяла в руки свой дневник и открыла его на последней, чистой странице. Немного подумав, она вывела нетвердой, отвыкшей от долгого письма рукой: «19 сентября. Сегодня первый день моей новой жизни».
Через неделю приехал сын. Он привез ей раскладушку, газовый баллон с плиткой, продукты. Он не задавал вопросов, просто обнял ее крепко.
– Мам, если тебе здесь хорошо, я рад. Чем помочь?
Через две недели она подала на развод. Сергей был в ярости. Он кричал в трубку, что отсудит у нее все до копейки, что она останется нищей и приползет к нему на коленях. Она молча слушала и клала трубку.
Раздел имущества был долгим и неприятным. Он действительно отсудил половину их общей городской квартиры, как и обещал. Адвокат предлагал бороться, но Елена отказалась. Она была готова заплатить эту цену.
Прошел год. Дачный домик преобразился. Он был выкрашен в свежий голубой цвет, на окнах появились белые наличники и горшки с геранью. Сад был вычищен, на месте бурьяна теперь росли флоксы и пионы, а в углу участка появилась небольшая теплица с помидорами. Елена похудела, загорела, в ее движениях появилась уверенность. Она по-прежнему работала в музее, но теперь ездила туда на автобусе из своего пригорода, и дорога больше не казалась ей утомительной.
Однажды летним вечером она сидела на своем новом, пахнущем сосной крыльце, пила чай с мятой из собственного сада и читала книгу по истории Суздаля. Тишину нарушил только треск кузнечиков и далекий лай собаки. Она подняла глаза на закатное небо и улыбнулась. Она никуда не делась. Она просто вернулась. Домой.