Я тебя так ненавижу, что, наверное, влюблюсь
Из всей семьи только Ольга Павловна была посвящена в планы сына выдать невоспитанную девку за соседа, и с самого начала относилась к этой затее скептически. Не такой Сергей Петрович человек, чтобы поставить свое благополучие под угрозу, сдавшись в плен сомнительных прелестей этой девицы. Уж лучше бы ее сынсобаку из будущего притащил, ей Богу. Такой позор, такой позор. А что если узнают остальные?
Ольга Павловна с юных лет с уважением и благоговением относилась к миссии, возложенной на ее семью, а также на остальные особенные семьи, разбросанные, как по всей Российской Империи, так и миру, которых она не видела в глаза, но заранее восхищалась и преклонялась. Спасение человечества от его собственных заблуждений, ошибок и случайностей, виной которых было все тоже человеческое скудоумие и слабость — что может быть благороднее!
Ознакомившись подобнейшим образом с всеобщей историей «особенных» семейств, она была несколько разочарована, впервые увидев Александра Николаева, за которого ей предопределно было выйти замуж. Не так она представляла героя своих грех и фантазий. Но благодаря отличному воспитанию Ольга и бровью не повела ни до замужества, ни после, когда убедилась в ничтожности своего супруга.
В душе она считала его недостойным быть тем, кем он являлся, но как благовоспитанная жена гнала от себя подобные мысли, посвящая все время и отдавая все силы воспитанию сыновей (чтобы не выросли— не дай Бог— такими,как папенька, а истинным хранителями заявленного самой Вселенной хода человеческого бытия).
В Марии Игоревне она сразу почувствовала угрозу. И эта угроза была связана не только с возможным скандалом, который непременно разразится, когда остальные узнают о допущенной Андреем оплошности.
Нет, было в этой девице что-то такое, из-за чего Ольга Павловна, не задумываясь, решилась на преступление против своей души и приказала Егору избавить их семью от присутствия Марии Игоревны любым («ну ты же понимаешь, о чем я?) способом.
— Егор, я разочарована, — убранная к ужину, Ольга Павловна стояла возле большого зеркала, отражавшего её величественно строгую и внушающую трепет, несмотря на рост, фигуру, но смотрела не на себя, а на крепостного, который сжавшись возле двери, как огромный лохматый пёс, мял в курах картуз, не смея поднять виноватых глаз на хозяйку.
— Ну, что же ты молчишь? Через пару дней прибудут важные для нашей семьи гости. Я не знаю, чего ожидать от этой девицы. Она не нужна здесь.
Егор согласно кивал, но ответить ему было нечего.
— Ступай. И запомни — у тебя всего три дня. Потом уже поздно будет.
***
Бархатов, немного удивлённый внезапным приглашением от не особо гостеприимных Николаевых, прибыл даже чуть раньше, чем было оговорено. Не желая показать хозяевам свое нетерпение и даже, можно сказать,любопытство, он попридержал коня вблизи имения, чтобы ровно к шести заехать во двор.
Сбросив поводья конюху, он по-юношеский бодро взбежал на крыльцо, придав себе степенности уже в вестибюле, где лакей протянул руки, чтобы принять у Бархатова плащ.
Сергей Петрович пригласил волосы, одернул сюртук и посмотрел на себя в зеркало.
Наружность Бархатов имел заметную. Лет ему было не более сорока семи, но седина ещё не коснулась его роскошных каштановых волос и не менее шикарных усов — тайного предмета его гордости, за которыми он ухаживал едва ли не лучше, чем за покойной женой, когда та ещё ходила в потенциальных невестах.
Фигуру на государственной службе Бархатов не потерял, а лёгкая статность в районе талии придавала его облику значительности.
— Сергей Петрович, — услышал Бархатов за спиной голос старшего сына покойного Александра Петровича. —Простите, что заставил вас ждать. Но мне поздно сообщили, что вы уже прибыли.
— Прибыл, прибыл, — закивал Бархатов, все ещё гадая, зачем молодому Николаеву потребовалось приглашать его в гости? Друзьями или даже хорошими соседями они не были, у общих знакомых лишь раскланивались издали. Что-то тут нечисто.
Вопрос был снят сам собой, когда ему представили Марию Игоревну Глинскую, дальнюю родственницу хозяев (что особо подчеркнул Андрей Александрович).
Девица немедленно привлекала внимание разборчивого в женском поле Бархатова яркой нездешней (почти иностранной) внешностью, стройностью фигуры, широкими плодородными бедрами, манящими глазами и прочими дамскими прелестями, которыми природа, не скупясь, наградила родственницу Николаевых.
В последствие за славным ужином, состоящим из череды блюд, которые сменяя друг друга, ставили на стол безмолвные вышколенные лакеи, и прекрасным вином (а уж в чем, в чем, а в вине Бархатов толк знал!) Сергей Петрович усилил свое первое благоприятное впечатление от Глинской изысканностью ее манер, умением поддержать почти любую беседу (эта дамочка разбиралась даже в политике, что особенно его впечатлило), и в меру скромным нравом.
А уже под конец, за кофе и бокалом отменного коньяка, когда Мария Игоревна сменила за фортепьяно сестру Николаева Анну Александровну, Бархатов, вконец пораженный талантами и достоинствами Глинской, разомлел, раздобрел и даже не сразу сообразил, что чудесный вечер подошел к концу и пора бы и честь знать.
Единственное, что вызывало в его голове некоторые вопросы — это необыкновенная молчаливость семейства Николаевых, удивленные взгляды, которыми обменивались мать и дочь, проступающее сквозь безупречную вежливость Андрея Александровича недовольство и откровенная неприязнь к его, Бархатова, особе со стороны самого юного Николаева — Алексея.
— Благодарю, Андрей Александрович за прекрасный вечер! Наслаждался каждой минутой, — искренне сказал Сергей Петрович, надевая в вестибюле плащ.
— Безмерно счастлив, что вам понравилось, Сергей Петрович, — склонил голову Николаев.
Ну, вот — опять! Бархатов был готов поклясться, что Андрей Александрович отчего-то рассержен, причем едва ли не на него.
— Да, кстати, — уже в дверях спросил Бархатов. Как бы между прочем. Очень так естественно у него получилось. — Родственница ваша — Мария Игоревна... свободна ли? Или сосватана уже?
Николаев напрягся. Больших усилий стоило ему сохранить невозмутимое выражение лица.
— Пока нет, — коротко ответил он вдруг осипшим голосом. — Совершенно свободна.
— Ну и хорошо, — повеселел Бархатов, коснулся краев шляпы и покинул странный дом с двойственным чувством удовлетворения и недоумения.
***
Николаев едва дождался, пока за Бархатовым закроется дверь, затем резко развернулся и, перепрыгивая через две ступеньки,помчался наверх.
Он надеялся перехватить Марию Игоревну до того, как она закроется у себя. В комнату к ней Николаев заходить не собирался. Когда-то он дал себе слово, что больше не допустит этих опасных разговоров наедине и намеревался слово сдержать.
Ему повезло. Машу Николаев догнал на лестнице. Она только-только под предлогом усталости избавилась от Алексея, который своей назойливостью уже не просто бесил её, а приводил в ярость. И только крайняя усталость после сегодняшнего показательного выступления спасла Алексея от откровенно неприятного для него разговора на повышенных тонах.
Даже ради великой цели терпеть прилипалу Маша не собиралась.
Услышав позади шаги, она, конечно, решила, что это опять он — её неутомимый юный поклонник, насупилась и обернулась с не самым ласковым своим выражением лица.
Внизу, тремя ступенькам ниже стоял Николаев. Он тяжело дышал, но не от быстрой ходьбы, а от злости. Ему хотелось схватить Машу за плечи, развернуть к себе и заставить смотреть на себя не так как сейчас, а так, как она всего час назад смотрела на Бархатова.
Но ничего подобного он, конечно, не сделал. Взял себя в руки, а, вернее, от греха подальше, спрятал их за спину.
Маша вопросительно уставилась на него. Что ещё надо? Разве не такого результата Николаев ожидал, пригласив соседа в гости? Что же она впечатления на Бархатоване произвела? Ещё как произвела — только слепой не заметил бы, как он облизывается, глядя на неё. И, между прочем, не такой уже этот богатый вдовец и старый, как пугали некоторые.
Данного господина определённо нужно запихнуть на вторую полочку Машиных планов на будущее.
— Мы так и будемтут на лестнице торчать? — первой не выдержала Маша. Что они как дети, честное слово. — Или постоим, грозно друг на друга посмотрим да разойдемся? Спать, например, — ехидно добавила она.
От звука её голоса Николаев точно очнулся. Теперь перед ним была прежняя Мария Игоревна — вздорная, хамоватая, прямая. С этой Марией Игоревной разговаривать все же проще, чем с барышней, исполнявшей в гостиной Моцарта.
— Что это было? Как прикажите понимать вас, Мария Игоревна?
Можно, конечно, похлопать ресницами и сказать она знать не знает, о чем речь идёт, но Маша действительно слишком устала от игр. Наигралась уже сегодня.
— Пыталась помочь вам выдать себя замуж за Сергей Петровича. Я опять что-то сделала не так? В реверансе присесть забыла? Да нет — вроде присела…
— Да погодите вы, — невежливо оборвал Машу Николаев. — Что это все — фортепьяно, внешняя политика Наполеона… Вы издеваетесь?
Про себя Маша хмыкнула, спустилась на одну ступеньку и, оказавшись с Николаевым одного роста, приблизила лицо к нему так близко, что у того забилось быстрее сердце, а дыхание и вовсе пропало.
— Открою вам я, Андрей Александрович, страшную тайну. Иногда фортепьяно — это просто фортепьяно, а Наполеон — просто Наполеон. И все.
Однако Николаева не так-то просто было спутать. Ощущение, что его обвели вокруг пальца, обманули, облапошили, если хотите, накрыло с головой, как плотное покрывало. Он чувствовал себя идиотом, и даже не знал, на кого больше злится: на Машу, которая заставила думать о себе хуже, чем она есть, или на себя, что так поверхностно судил её.
— Не надо демагогии, —воскликнул он, маша рукой, словно в надежде развеять образ, который Мария Игоревна нарисовала сегодня в гостиной с такой лёгкостью. — Вы заставили меня думать.., — ну скажи уже как есть, чего ты, Николаев, боишься? Боишься признать свое заблуждение. — Заставили думать, что…
— Что я не образованная пустышка? — услужливо помогла Маша ему подобрать нужные слова. Наверное, впервые за время их знакомства она действительно смотрела на него сверху вниз с нескрываемой иронией. — Вы как-то сказали, что я совершенно не интересовалась вашей личностью и жизнью, пока мы работали вместе. Но ведь тоже самое я могу сказать и о вас. И вот теперь — теперь, когда вам стало известно, что я в свое время из-под маминой палки пять лет занималась музыкой —жутчайшие воспоминания, кстати! — или окончила хорошую гимназию — что изменилось-то! Я по-прежнему та же Маша, которой плевать на все ваши достоинства, если вы делаете за меня мою работу. Та же Маша, которая выкрала вас из офиса, лишь бы не провалился проект с Дали — а без вас бы я его провалила. А, может, и нет. Но этого мы уже никогда не узнаем. Да?
— Да, — устало согласился Николаев. — Всё правда. Вы… Вы… ужасный человек, Мария Игоревна, и достойны стать женой Бархатова.
Маша поднялась на ступеньку выше. Она не хотела, чтобы Николаев увидел в этот момент выражение её лица. Ей сейчас казалось, что она стоит перед ним совершенно голая, а он, слепой чурбан, этого не видит.
— Я ещё не знаю, достоин ли он, — из последних сил улыбаясь, парировала Маша.
Николаеву стало душно. Он хотел теперь поскорее закончить разговор, который сам же и затеял. Сбежать к себе в кабинет, стянуть, убивающий его нашейный платок. Работать все ночь до изнеможения, уснуть, не успев ни о чем подумать. А завтра посмотреть на эту ситуацию трезво и холодно. У него должно получиться.
— А вас никто и спрашивать не будет. После бала все и решим.
Он обернулся, не глядя на Машу и легко сбежал вниз. Почти слетел. Остановился на нижней ступеньке и вдруг исчез. Телепортировался в кабинет, потратив на это, возможно, последние свои способности. Да плевать.
Маша смотрела ему вслед и ненавидела слезы, которые не то от злости, не то от обиды выступили на глазах, как у какой-нибудь последней чувствительной дуры.