Хлопок пощечины прозвучал так громко, что на мгновение в столовой воцарилась мертвая тишина. Я стояла с половником в руке, чувствуя, как щека горит от удара, а по лицу медленно стекает слеза. Не от боли — от унижения при всех этих людях.
— Вот так готовить нужно учиться, а потом замуж выходить! — процедила Валентина Петровна, моя свекровь, потирая покрасневшую ладонь. — Борщ несоленый, салат переперченный, а пирожки вообще сырые внутри!
За столом сидели десять человек — родственники мужа, пришедшие отмечать его тридцатилетие. Все смотрели на меня с жалостью, смущением или откровенным любопытством. Кто-то изучал тарелку, кто-то делал вид, что ничего не произошло. Только тетя Галя возмутилась:
— Валя, ты что делаешь? Девочку при всех...
— А что девочку? — злобно сверкнула глазами свекровь. — Три часа на кухне торчала, а толку никакого! У меня в ее годы борщ получался как в лучшем ресторане!
Мой муж Артем сидел во главе стола и молчал. Просто молчал, разглядывая свои руки. Не заступился, не сказал матери ни слова в мою защиту. А я стояла посреди комнаты в фартуке, который подарила мне сама Валентина Петровна со словами "теперь ты хозяйка в доме", и чувствовала себя последней дурой.
— Садись, Лерочка, — мягко сказала бабушка Артема, единственная, кто всегда меня поддерживал. — Не стой так.
Но я не могла сесть. Внутри все кипело от обиды и унижения. Два года брака я старалась угодить этой женщине, изучала ее рецепты, перенимала семейные традиции. А она при первой возможности унижала меня на глазах у всех родственников.
— Знаете что, — сказала я тихо, но так, чтобы слышали все, — присядьте пока за стол. Я сейчас принесу то, что действительно стоит попробовать.
Валентина Петровна фыркнула:
— Ой, интересно, что еще эта хозяюшка приготовила. Небось опять что-то недоделанное.
Я вышла из столовой и прошла в спальню. Руки дрожали, когда я открывала дверцу платяного шкафа. За зимними пальто, в самом дальнем углу, стоял небольшой чемодан. Тот самый, который я собрала месяц назад после очередного скандала и спрятала здесь, надеясь, что он никогда не понадобится.
Чемодан был легкий — только самое необходимое. Документы, немного одежды, косметика, фотографии родителей. Мало вещей для двухлетней семейной жизни, но именно это и говорило о том, как мало в этом доме было по-настоящему моего.
Я переоделась в джинсы и свитер, быстро поправила прическу и вернулась в столовую. Чемодан поставила прямо на сервант, рядом с хрустальными бокалами, которые мы с Артемом получили в подарок на свадьбу.
— Вот что я принесла, — сказала я спокойно, глядя прямо на свекровь. — Мои вещи.
Валентина Петровна опешила:
— Это еще что за театр?
— Никакой не театр, — ответила я, снимая обручальное кольцо. — Валентина Петровна, два года я пыталась стать хорошей женой для вашего сына и хорошей невесткой для вас. Учила ваши рецепты, соблюдала ваши традиции, терпела ваши замечания.
Кольцо я положила на стол рядом с недосоленным борщом.
— Но знаете, в чем разница между нами? — продолжила я. — Вы готовите с ненавистью. С раздражением на всех, кто осмелился проголодаться. А я готовила с любовью. И если борщ получился несоленый, то только потому что я волновалась, хотела, чтобы все было идеально для праздника вашего сына.
По столовой прошел шепот. Родственники переглядывались, не зная, как реагировать на происходящее.
— Лера, — наконец подал голос Артем, — что ты делаешь?
— То, что должна была сделать давно, — ответила я, не глядя на него. — Ухожу из семьи, где меня не ценят.
— Да куда ты пойдешь? — злобно засмеялась Валентина Петровна. — К маме в деревню? Или думаешь, кто-то другой на тебе женится после развода?
Эти слова должны были меня ранить, но вместо боли я почувствовала только облегчение. Наконец-то маски сброшены, и я вижу истинное лицо женщины, которой два года пыталась угодить.
— Знаете, Валентина Петровна, — сказала я, взяв чемодан, — а мне все равно, куда я пойду. Главное — прочь отсюда. Потому что в доме, где невестку бьют за недосоленный суп, нормальный человек жить не может.
— Мама, — вдруг встал из-за стола дядя Коля, брат Артемова отца, — ты совсем озверела. Девочка старалась, готовила для всех нас, а ты ее при людях...
— Не лезь не в свое дело! — огрызнулась свекровь.
— Лезу, — твердо сказал дядя Коля. — Потому что стыдно за нашу семью. Лерочка, милая, прости нас всех за эту сцену.
— Дядя Коль, вы ни в чем не виноваты, — ответила я. — Виновата только я сама — в том, что так долго терпела.
Артем встал и подошел ко мне:
— Лер, давай поговорим. Наедине.
— О чем говорить? — удивилась я. — О том, как твоя мать меня ударила, а ты молчал? О том, как два года я живу на этой кухне, стараясь заслужить уважение, которого мне никто не собирается оказывать?
— Мама погорячилась...
— Артем, — перебила я его, — твоя мать не погорячилась. Она показала свое истинное отношение ко мне. А ты показал, на чьей стороне твоя лояльность.
Я направилась к выходу, но голос бабушки остановил меня:
— Лерочка, милая, не держи зла на всех нас. Ты хорошая девочка, просто попала не в ту семью.
Я обернулась к доброй старушке, которая единственная из всех всегда заступалась за меня:
— Бабуль, я никого не виню. Просто понимаю, что счастлива здесь не буду.
— А борщ у тебя вкусный был, — добавила она со слезами на глазах. — Я две тарелки съела.
Эти слова почему-то тронули меня больше всего. Простая человеческая доброта после публичного унижения.
На пороге я обернулась в последний раз:
— И да, Валентина Петровна. Борщ был нормально посолен. Просто у вас от злости притупились вкусовые рецепторы.
За дверью я слышала взрыв возмущенных голосов, но не стала дожидаться продолжения семейной разборки. Спустилась по лестнице и вышла на улицу.