Аня смотрела на часы в четвертый раз за последние десять минут. Четырнадцать сорок восемь. Степан все еще всхлипывал, уткнувшись ей в плечо, и она чувствовала, как его горячие слезы просачиваются сквозь тонкую ткань блузки. Белой блузки, которую она специально надела для воскресного обеда у свекрови. Безупречно выглаженной, купленной еще до рождения сына, когда казалось, что угодить Татьяне Викторовне можно правильной одеждой и своевременностью.
- Мам, я хочу Мишку, - шептал трехлетний Степан, и в его голосе звучала такая беззащитность, что сердце Ани сжималось.
Плюшевый медведь лежал на полу детской, разорванный пополам. Случайно. Глупо. Степа играл, дернул слишком сильно и любимая игрушка, с которой он не расставался с рождения, превратилась в два печальных куска синтетического меха.
- Степочка, милый, мы его обязательно зашьем, - тихо говорила Аня, поглаживая сына по спине. - Папа вечером поможет, у него золотые руки...
Четырнадцать пятьдесят одна.
Она должна была выехать полчаса назад. Татьяна Викторовна ждала их в своей квартире на другом конце города, где уже был накрыт стол. Белоснежная скатерть, фамильный сервиз, который доставался только по воскресеньям, серебряные приборы, отполированные до блеска. И главное неукоснительное правило, обед подается ровно в пятнадцать ноль-ноль. Не в 15:05, не в 14:55. В 15:00.
- Традиции это основа семьи, Анечка, - говорила свекровь в самый первый их совместный воскресный обед три года назад. - В нашей семье воскресный стол святое. Мой покойный муж, дедушка Алеши, всегда говорил: семья, которая не умеет собираться за столом вовремя, обречена на распад.
Тогда Аня кивала и улыбалась. Ей нравилось ощущение принадлежности к чему-то большому, важному. У нее самой не было таких традиций. Мама работала в две смены, отец ушел, когда Ане было двенадцать, и семейные обеды чаще всего представляли собой разогретую в микроволновке еду, съеденную в спешке перед телевизором.
Но после рождения Степана правило пятнадцати ноль-ноль стало превращаться в пытку. Дети не живут по расписанию. Дети плачут, когда им больно или страшно, засыпают в самый неподходящий момент, капризничают именно тогда, когда нужно быть где-то в определенное время.
- Аня! - послышался голос Алексея из коридора. - Мы опаздываем! Мама уже звонила!
Четырнадцать пятьдесят четыре.
- Иду! - крикнула она в ответ, но не двинулась с места. Степан крепче прижался к ней, и она поняла, что просто не может сейчас оторвать его от себя. Не может взять плачущего, напуганного ребенка и посадить в машину только потому, что где-то тикают часы и кто-то решил, что пятнадцать ноль-ноль это граница между порядком и хаосом.
- Степочка, - прошептала она сыну в макушку. - Поедем к бабуле, она испекла твой любимый пирог.
- Не хочу к бабуле, - всхлипнул мальчик. - Она на меня ругается.
Аня замерла. Да, Татьяна Викторовна действительно часто одергивала внука: не стучи ложкой, не балуйся за столом, говори тише, сиди прямо. Она делала это не со злостью, а с убеждением воспитателя, но трехлетний ребенок не понимал разницы.
- Алеша! - снова позвал из прихожей муж, и в его голосе уже звучала паника. - Что происходит?
Аня встала, взяв Степана на руки. В зеркале на стене она увидела свое отражение. Бледное лицо, растрепавшиеся волосы, красные от слез глаза сына. Так нельзя ехать к свекрови. Татьяна Викторовна сразу заметит, сразу начнет расспрашивать, укорять, давать советы о правильном воспитании детей.
Пятнадцать ноль-ноль.
Где-то в доме на Фрунзенской набережной сейчас прозвучали первые удары старинных часов-ходиков, которые достались Татьяне Викторовне от ее свекрови. Женщина стояла у окна, смотрела на пустую дорогу и сжимала губы в тонкую линию.
- Аня, пожалуйста! - в комнату вошел Алексей, растерянный и взволнованный. - Мама... ты же знаешь, какая она. Мы можем поехать прямо сейчас, Степка успокоится в машине.
- Он не успокоится, - тихо сказала Аня, глядя мужу в глаза. - Ему больно и страшно. Мишка сломался.
Алексей посмотрел на разорванного медведя на полу, и его лицо смягчилось.
- Я понимаю, но мама...
- А я понимаю твою маму! - голос Ани стал громче, и Степан вздрогнул у нее на руках. - Прости, малыш, - прошептала она сыну, а потом снова посмотрела на Алексея. - Но сейчас мой сын важнее ее расписания.
Алексей растерянно провел рукой по волосам, жест, который Аня хорошо знала. Так он делал всегда, когда не мог выбрать между женой и матерью.
- Позвони ей, - сказала Аня. - Скажи, что мы задерживаемся на полчаса.
- Ты не понимаешь, - Алексей покачал головой. - Для нее это не просто опоздание. Это... неуважение. К семье, к традициям, к памяти отца...
- А для меня это просто время, которое нужно моему сыну, чтобы прийти в себя.
Они смотрели друг на друга через комнату, и Аня видела в глазах мужа знакомую борьбу. Он любил их обеих, ее и свою мать. Но любовь Татьяны Викторовны требовала подчинения, а любовь Ани, простого понимания. И он не знал, как совместить одно с другим.
Телефон в кармане Алексея зазвонил. Он посмотрел на экран и побледнел.
- Мама, - прошептал он и принял вызов. - Алло? Да, мама, мы... Что? Да, я понимаю, но... Мама, подожди...
Аня не слышала, что говорила Татьяна Викторовна, но видела, как меняется лицо мужа. Сначала оправдывающееся, потом виноватое, потом просто усталое.
- Да, мама. Мы едем. Да, прямо сейчас.
Он положил трубку и посмотрел на Аню.
- Она сказала, что если мы не будем через двадцать минут, то можем вообще не приезжать. Сегодня у нее гости, Зинаида Петровна с дочкой. Она не может показать перед соседями, что в ее семье не умеют соблюдать элементарные правила приличия.
Аня почувствовала, как внутри нее что-то обрывается. Не с резким треском, а тихо, почти незаметно, как рвется нитка, на которую слишком долго давили.
- Хорошо, - сказала она спокойно. - Поехали.
Степан перестал плакать, но все еще тяжело дышал, уткнувшись ей в шею. Аня взяла сумку, проверила, есть ли там влажные салфетки и игрушки, которые могли бы отвлечь сына. Алексей подхватил детскую куртку и ботинки.
В машине Степан сидел в кресле тихо, изредка всхлипывая. Аня повернулась к нему.
- Степочка, мы поедем к бабуле на обед. Но если тебе станет грустно или страшно, ты скажи мне, хорошо? Тихо-тихо скажи, и мы что-нибудь придумаем.
Мальчик кивнул, и Аня увидела в его глазах доверие, которое одновременно согревало и пугало. Он верил, что мама защитит его от всего на свете. Даже от бабушки, которая ругается за стук ложкой.
Дом на Фрунзенской набережной встретил их привычной торжественностью. Татьяна Викторовна открыла дверь ровно через секунду после звонка, значит, стояла в коридоре и ждала. На ней было темно-синее платье, волосы уложены в безупречную прическу, на губах нейтральная помада. Идеальная хозяйка дома.
- Добро пожаловать, - сказала она ровным голосом, но Аня услышала в нем ледяные нотки. - Проходите в гостиную. Зинаида Петровна с Ольгой уже здесь.
Степан крепче сжал мамину руку. В гостиной действительно сидели две женщины. Пожилая, в строгом костюме, и более молодая, лет сорока, с тщательно завитыми волосами. Обе повернулись к вошедшим и улыбнулись той натянутой улыбкой, которую надевают для малознакомых людей.
- Познакомьтесь, - Татьяна Викторовна указала на гостей. - Зинаида Петровна Коломенская, наша соседка, и ее дочь Ольга. А это мой сын Алексей, его жена Аня и внук Степан.
- Очень приятно, - пропела Зинаида Петровна. - Татьяна Викторовна так много о вас рассказывает! И какой славный мальчик!
Степан спрятался за Анины ноги.
- Проходите к столу, - сказала свекровь. - Обед уже остывает.
В столовой был накрыт большой стол на семерых человек. Фамильный сервиз, серебро, хрустальные бокалы. В центре стоял букет из белых роз, Татьяна Викторовна никогда не экономила на украшении стола. И над всем этим великолепием висела гнетущая атмосфера едва сдерживаемого недовольства.
- Садитесь, пожалуйста, - Татьяна Викторовна указала на места. - Аня, вы здесь, рядом со Степаном. Алексей, как обычно.
Они расселись, и Аня заметила, как свекровь бросает быстрый взгляд на часы. Пятнадцать тридцать семь. Тридцать семь минут опоздания.
- Какой красивый стол! - восхитилась Ольга. - Татьяна Викторовна, у вас такой вкус!
- Спасибо, дорогая. Я всегда считала, что семейный обед это ритуал. Особенно воскресный. У нас в семье воскресный стол накрывается уже три поколения подряд.
- Как интересно! - подхватила Зинаида Петровна. - А во сколько вы обычно обедаете?
Аня почувствовала, как напрягается. Вот оно. Сейчас начнется.
- Строго в пятнадцать ноль-ноль, - с гордостью сказала Татьяна Викторовна. - Мой покойный муж установил это правило еще в молодости. Он говорил: "Семья, которая не может собраться за столом вовремя, не имеет права называться семьей".
- Какая дисциплина! - искренне восхитилась Ольга. - А все всегда приезжают вовремя?
Пауза. Татьяна Викторовна посмотрела на Аню долгим, тяжелым взглядом.
- Почти всегда, - сказала она наконец. - К сожалению, некоторые члены семьи иногда забывают о важности пунктуальности.
Аня почувствовала, как кровь приливает к лицу. Алексей тихо кашлянул и потянулся за хлебом.
- Мам, может, начнем? Суп остынет.
- Конечно, сынок. - Татьяна Викторовна встала и начала разливать борщ по тарелкам. - Хотя, знаете, Зинаида Петровна, я всегда говорю: если хочешь, чтобы тебя уважали, начни с уважения к другим. А уважение проявляется в мелочах. В пунктуальности, например.
- Совершенно верно! - кивнула пожилая соседка. - Мой покойный муж тоже всегда говорил: "Время это единственное, что мы не можем купить". Поэтому его нельзя тратить впустую.
Степан неуверенно взял ложку и попробовал борщ. Капля упала на скатерть, и он испуганно посмотрел на бабушку.
- Степочка, аккуратнее, - мягко сказала Аня, вытирая пятно салфеткой.
- Вот именно, — тоном знатока заметила Татьяна Викторовна. - Детей нужно с малых лет приучать к порядку. К дисциплине. К уважению традиций. Иначе из них вырастают люди, которые считают, что весь мир должен подстраиваться под их капризы.
Аня замерла с ложкой в руке. Это уже было не просто намеком. Это было прямым обвинением.
- Мама, - осторожно сказал Алексей. - Может, не будем об этом за столом?
- А о чем будем, сынок? - Татьяна Викторовна повернулась к нему с невинным выражением лица. - О погоде? Или о том, что некоторые люди думают, что мир крутится вокруг них?
- Татьяна Викторовна, - тихо сказала Аня. - Мы опоздали, потому что у Степана сломалась любимая игрушка. Он плакал, и я не могла его оставить.
- Ах, вот оно что! - свекровь отложила ложку и посмотрела на Аню с выражением, в котором смешались удивление и снисходительная жалость. - Игрушка сломалась! Ну конечно! Из-за сломанной игрушки можно заставлять ждать семерых человек!
- Мама, пожалуйста, - попросил Алексей.
- Нет, Алеша, пусть она объяснит. - Татьяна Викторовна наклонилась вперед, не сводя глаз с невестки. - Объясни нам всем, дорогая, как сломанная игрушка может быть важнее семейных традиций? Важнее уважения к старшим? Важнее того, что я встала в семь утра, чтобы приготовить этот обед?
Зинаида Петровна и Ольга перестали есть и с нескрываемым интересом следили за происходящим. Степан прижался к маме, чувствуя напряжение в ее теле.
- Для трехлетнего ребенка сломанная игрушка это трагедия, - ровно сказала Аня. - А для матери утешить своего ребенка важнее любого расписания.
- Ах вот как! - Татьяна Викторовна откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. - Значит, твой ребенок важнее всех остальных? Важнее семьи? Важнее традиций, которые создавались десятилетиями?
- Для меня, да, - спокойно ответила Аня.
Повисла тишина. Даже часы в гостиной, казалось, замолчали. Зинаида Петровна тихо поперхнулась борщом.
- Понятно, - произнесла Татьяна Викторовна ледяным тоном. - Теперь все встало на свои места. Ты считаешь, что мир должен вращаться вокруг твоего сына. Что все мы должны подстраиваться под твое материнство.
- Я считаю, что мать должна защищать своего ребенка, - твердо сказала Аня. - Даже от неуместной критики.
- Неуместной?! - голос свекрови поднялся. - Я учу внука элементарным правилам поведения, а ты называешь это неуместным?
- Вы учите трехлетнего ребенка бояться проявлять эмоции.
- Аня! - резко окрикнул жену Алексей.
Но она уже не могла остановиться. Слишком долго копилось внутри. Слишком много раз она кусала губы, когда свекровь одергивала Степана за малейший шум. Слишком часто видела, как сын съеживается под строгим взглядом бабушки.
- Нет, Алеша. Пусть твоя мать услышит. - Аня повернулась к Татьяне Викторовне. - Вы превратили воскресный обед в военный парад. Все должно быть идеально, все должно подчиняться вашим правилам. А если кто-то, не дай бог опоздает или прольет суп, или заплачет, то это катастрофа мирового масштаба.
- Как ты смеешь! - вскочила Татьяна Викторовна. - Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? В моем доме!
- В вашем доме мой сын должен есть в тишине, не смеется, не плачет и приезжать строго по расписанию! Даже если у него горе!
- Горе?! - Татьяна Викторовна всплеснула руками. - Сломанная игрушка это горе? Да в наше время дети играли консервными банками и были счастливы!
- А в наше время дети имеют право на эмоции! И матери имеют право эти эмоции уважать!
Степан заплакал. Тихо, испуганно, пряча лицо в Анину руку. Звук его плача пронзил тишину столовой, и все замерли.
- Вот видите, - тихо сказала Аня, поглаживая сына по голове. - Вот видите, что ваши крики делают с ребенком?
Татьяна Викторовна посмотрела на плачущего внука, и в ее глазах мелькнуло что-то. Удивление? Испуг? Но почти сразу лицо снова стало каменным.
- Если ребенок не может вести себя за столом, то, возможно, ему рано сидеть с взрослыми, - холодно сказала она.
- Возможно, вам рано общаться с детьми, - ответила Аня и встала, беря Степана на руки.
- Аня, прекрати! - Алексей тоже вскочил, но она уже шла к выходу.
- Я заберу его из этого дома, где его плач считается неуместным, - сказала она, не оборачиваясь.
- Если ты сейчас уйдешь, - произнесла Татьяна Викторовна звенящим голосом, - то больше не приходи!
Аня остановилась в дверях. Степан перестал плакать и смотрел на нее широко раскрытыми глазами. За спиной она слышала тяжелое дыхание Алексея и шокированное молчание соседок.
- Хорошо, - тихо сказала она. - Не придем.
Она шла по длинному коридору, слушая за спиной шум голосов. Алексей что-то быстро говорил матери, та отвечала ему резко, отрывисто. Зинаида Петровна причитала что-то о молодежи, а Ольга ее успокаивала.
На улице было солнечно и тихо. Воскресный день клонился к вечеру, где-то играли дети, лаяла собака. Обычная жизнь, в которой не было места для строгих расписаний и фамильного серебра.
- Мам, - тихо сказал Степан. - А мы больше не будем ходить к бабуле?
Аня посадила его на скамейку у подъезда и присела рядом.
- Не знаю, малыш. Пока не знаю.
- А Мишку мы зашьем?
- Конечно зашьем. Папа вечером поможет.
Степан кивнул и прижался к ней. Они сидели на скамейке, и Аня чувствовала, как медленно растет внутри нее что-то новое. Не злость и не обида. Спокойствие. Уверенность в том, что она поступила правильно.
Через десять минут из подъезда вышел Алексей. Лицо у него было растерянное и усталое.
- Аня, - сказал он, подходя к ним. - Мама... она просто... ты же знаешь, какая она.
- Знаю, - спокойно ответила Аня. - И именно поэтому мы не будем больше играть в ее игры.
- Но мы семья! Это традиции!
- Это не традиции, Алеша. Это тирания.
Он сел рядом с ней на скамейку и взял за руку.
- Что теперь будет?
Аня посмотрела на сына, который задремал у нее на плече. Такой маленький, такой беззащитный. И такой важный. Важнее любых воскресных обедов и фамильного серебра.
- А теперь мы поедем домой, - сказала она. - И зашьем Мишку. И будем жить так, как считаем правильным.
Алексей молчал, и в этом молчании было все. Его любовь к ней, его страх перед матерью, его неумение выбирать. Но выбор уже был сделан. Не им. Аней.
- Пятнадцать ноль-ноль, - тихо сказала Аня, глядя на часы на телефоне. - Знаешь, я никогда не любила это время.
Они поднялись и пошли к машине. За их спинами в окне четвертого этажа мелькнула тень, Татьяна Викторовна смотрела им вслед. Но Аня не оборачивалась. У нее было дело поважнее, зашить сыну любимую игрушку и показать ему, что мама всегда на его стороне. Даже если весь мир требует соблюдать расписание.