- Если ты поедешь - не возвращайся! - голос отца, густой, как холодный квас, дрогнул, но не смягчился. - Нам такие артисты в семье не нужны.
Иван стоял в дверях, держа в руке потрепанный рюкзак, словно щит. Он не отрывал глаз от отцовских кулаков, медленно сжимающихся и разжимающихся на подлокотниках старого кресла.
- Я не вор, не убийца, батя, - выдохнул он, - я просто хочу... жить по-своему.
- По-своему? - отец поднялся, и половицы жалобно хрустнули под его тяжестью. - А кто тебе хлеб давал? Кто тебя из сопливого щенка человеком сделал?
- Ты, - тихо сказал Иван. - Но жить за меня ты не сможешь.
...
В кухне пахло густым табачным дымом и вчерашним борщом, который с утра остыл в чугунной кастрюле. Мать, всё это время молча стоявшая у окна, сделала шаг к ним, но тут же остановилась, прикусив губу - будто знала: вмешается, и всё рухнет.
- А ты подумал, что мать скажет? - голос отца стал тише, но опаснее, как перед грозой.
- Мама... поймёт, - Иван бросил взгляд на неё, но она отвернулась.
- Мама поймёт... - отец усмехнулся, но в усмешке той не было радости. - Поймёт, что сын плюнул на землю, где родился, и побежал за городскими блёстками.
- Батя, ты всё сводишь к предательству, - Иван шагнул ближе. - Но я... я иначе задохнусь здесь. Ты не понимаешь?
- Не понимаю, - рубанул отец. - Мужик, если он мужик, не мечется, как перекати-поле.
- А если мужик хочет не только пахать, но и петь? - слова вышли почти криком.
- Петь? - отец коротко хохотнул, и смех этот пронзил кухню, как нож. - Петь он собрался! У нас тут корова отелится через неделю, а он петь будет!
Иван сжал рюкзак сильнее. Мать чуть качнулась, будто хотела подойти, положить руку ему на плечо, но не решилась. Её глаза, полные тревоги, блеснули и погасли.
- Я ухожу, - сказал он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. - Сегодня.
- Так иди. И дверь за собой захлопни так, чтобы у меня из памяти всё вылетело.
Он прошёл мимо матери, и их плечи почти коснулись, но она лишь слегка втянула воздух, не решаясь произнести ни слова. Двор за окном был сер, слякотен, и казался чужим. Иван спустился по скрипучим ступеням, и каждый шаг отдавался в груди тяжёлым гулом.
Поезд был утренний, скорый, и в вагоне пахло углём и старым сукном. Иван устроился у окна, сжав колени и рюкзак, будто боялся, что кто-то выдернет его из этого кресла обратно в глухую деревню. За стеклом промелькнули последние дома, старый тополь у почты, покосившийся забор соседей… И вдруг - тянущая, как боль в груди, мысль: он ведь не успел даже коснуться материных рук на прощание.
В кармане лежала сложенная вчетверо бумажка - вырванный лист из школьной тетради. Вчера он писал отцу письмо. Перечёркивал, мял, снова писал. Так и не отдал. Бумажка теперь жгла его бок сквозь ткань пальто, но он не решался достать её.
Отец в это время сидел на кухне, не снимая старой ватной безрукавки, и курил, затягиваясь так глубоко, что дым клубился под потолком сизыми волокнами. Мать молча переставляла чашки с места на место.
- Пойдёт… - сказал он глухо, - и сгниёт там.
- А может… не сгниёт, - тихо возразила она.
Отец поднял на неё тяжёлый взгляд:
- Ты его поддерживаешь? После всего?
Она отвернулась, но плечи её дрожали.
- Я… боюсь за него, Григорий. Но… ещё больше боюсь за нас.
- За нас? - он усмехнулся безрадостно. - За нас уже поздно бояться.
В городе Иван впервые почувствовал, что воздух может быть другим - шумным, резким, смешанным с запахом бензина и жареных пирожков от ларька. Он шёл по улице с глазами, полными и страха, и нетерпения. Каждый человек казался занятым, спешащим, словно он - единственный, кто здесь никому не нужен.
На остановке он достал из рюкзака свёрток - чёрные ботинки с оттёртыми носками, старенькая рубашка и папка с нотами. Вчера он репетировал в сарае до ночи, стараясь не слушать, как за стеной отец возится с сеном. И теперь казалось: там, в этой папке, вся его будущая жизнь.
Дни в городе оказались длиннее и тяжелее, чем он предполагал. Прослушивание в театральном училище провалилось - голос дрожал, руки потели. Вышел он оттуда, как с похорон. Несколько дней ночевал в дешёвом общежитии, где за стенкой храпел сосед-слесарь, а в коридоре пахло кислой капустой.
Вечерами он сидел в парке, слушая уличных музыкантов, и думал, что, может, отец был прав. Но возвратиться не мог - не после тех слов.
1. Город
На третью неделю Иван устроился грузчиком в овощной павильон. Запах гнили и мокрого картона въедался в одежду, руки трескались от ящиков и холода. Но он терпел, откладывал по мелочи: то на чистую рубашку, то на пару билетов в маленький подвал, где по вечерам собирались начинающие актёры. Там не было ни кулис, ни оркестра, только лампы под потолком и запах старых досок, но каждый выход на импровизированную сцену поднимал в нём что-то живое, забытое.
После репетиций они сидели на ступенях, курили и спорили о Чехове. Один из ребят сказал:
- У тебя голос… как будто ты не говоришь, а проживаешь каждое слово.
Иван усмехнулся, но сердце ударило сильнее.
2. Деревня
Отец по вечерам задерживался в сарае дольше обычного. Точил лопату, чинил забор, раскладывал мешки с зерном - всё медленно, с какой-то ненужной тщательностью. Мать приносила ему чай, но он брал кружку молча.
Однажды сосед, вернувшийся из райцентра, сказал:
- Слыхал я… твой-то в городе. На сцену лезет. Газету про это читал.
Отец ничего не ответил, только зажал зубами папиросу и долго смотрел в сторону пустой дороги.
3. Город
Вечером, накануне очередного выступления в подвале, Иван сел за стол в крошечной комнате общежития. Достал ту самую сложенную бумажку из кармана пальто. Развернул. Почерк неровный, спешный:
"Батя, я знаю, что ты не поймёшь. Но я не враг тебе. Я просто хочу найти своё место. И если вдруг ты… когда-нибудь… захочешь меня услышать - я буду там, где люди верят в слова."
Он читал эти строчки снова и снова, пока бумага не стала тёплой в руках. Писать новое письмо он не решился.
4. Деревня
В ту же ночь, сидя на крыльце, отец слышал, как за лесом завывал ветер. Ему казалось - то кто-то зовёт. Он вспомнил, как Иван в детстве бегал босиком по траве, кричал, что будет артистом, и как он сам, смеясь, кидал ему в руки деревянный меч.
- Артист… - пробормотал он, но уже без злости.
5. Город
В подвале, где играли свой маленький спектакль, людей было всего десятка два. Женщина в зелёном пальто в первом ряду тихо улыбалась, а двое парней в углу ели семечки, шурша пакетами. Иван выходил на сцену в старой рубашке - она была слишком велика в плечах, но другой не было.
Текст он знал наизусть, но, когда дошёл до монолога о сыне, уходящем из дома, слова будто ожили и перестали быть ролью. Он говорил тихо, почти шёпотом, и в каждом слове слышалось то, что он не сказал отцу тогда, на кухне. После спектакля подошла та женщина в зелёном пальто:
- Вы… играли так, что я вспомнила своего брата. Он тоже уехал, и мы не виделись двадцать лет.
Её голос дрогнул, и Иван почувствовал - вот зачем он здесь.
6. Деревня
В деревне тем временем начинался мороз. Отец рубил дрова, и каждый удар топора отдавался в спине. Мать тихо сказала за ужином:
- Может, напишешь ему?
- Не о чем, - буркнул он.
- Григорий… ты ведь его любишь.
Он отложил ложку, глянул в окно, где отражалась лампа. За стеклом, в темноте, мерещалось, будто идёт кто-то по тропинке, но это был только ветер.
7. Город
Однажды Иван, возвращаясь с репетиции, увидел на рынке старика, который продавал яблоки. Лицо - в морщинах, руки в трещинах от холода. И вдруг вспомнилось: отец так же стоял у телеги, когда продавал зерно. Стоял, пока не распродаст, даже если ноги коченеют.
Вечером он сел за стол, развернул бумагу и начал писать:
"Батя, я… не знаю, правильно ли сделал, что уехал. Но знаю, что всё, чему ты меня учил - держать слово, работать до конца - я не забыл. Я здесь, но я твой сын."
Письмо он положил в конверт и оставил на тумбочке.
8. Деревня
Через неделю почтальон принёс отцу конверт. Григорий вертел его в руках весь вечер, но так и не вскрыл. Положил в ящик стола, запер и сел к печи. Сидел, пока угли не погасли.
Мать, уже укладываясь спать, сказала тихо:
- Ты всё равно его читаешь - даже если не открыл.
Григорий молчал. Но в ту ночь он долго лежал с открытыми глазами, слушая, как стелится снег.
9. Зима в городе
Снег лежал толстыми пластами, и улицы казались тише обычного. Иван возвращался с подработки в театральной мастерской - весь день он красил декорации для чужого спектакля. Вечером, стоя в полутёмном зале, он слушал, как кто-то репетирует, и вдруг понял: тоска по дому - это не то, от чего можно просто отмахнуться. Она сидит под рёбрами, как заноза.
В комнате он достал свой старый рюкзак. На дне, среди стопки сценариев, лежал тот первый, неотправленный листок. Он развернул его, положил рядом с новым письмом. И понял: отправит оба.
10. Деревня
Григорий вышел на крыльцо рано утром - мороз хрустел под сапогами, изо рта шёл пар. Почтальон шёл по дороге, оставляя за собой глубокие следы. В руках у него был конверт.
- Ещё? - хмуро спросил Григорий.
- От него, - ответил тот и протянул.
В этот раз Григорий не стал откладывать. Вернулся в дом, снял шапку, сел за стол и медленно разорвал край конверта. Бумага зашуршала. Он читал, и слова будто шагали к нему по узкой тропинке из зимы: "Я здесь, но я твой сын."
Он сидел долго, глядя в стол, а потом поднялся, достал из шкафа старую телогрейку и сунул в карман кошелёк.
11. Дорога
Автобус в город был утренний, медленный, с гулким мотором. В салоне пахло дизелем и мокрыми валенками. Григорий сидел у окна, сжимая в кармане письма - оба, тот первый и тот, что пришёл сейчас.
По дороге он думал, что скажет. "Сынок"? "Ваня"? Или просто кивнёт?
12. Встреча
В городе он долго искал нужный адрес. Двор был тесный, с облупленным фасадом, и подъезд пах кошками. Григорий поднялся на третий этаж. Дверь открылась почти сразу - Иван, в старом свитере, с каплями краски на руках.
Они смотрели друг на друга молча. Григорий хотел сказать что-то простое, но слова застряли. Иван чуть качнулся вперёд, будто боялся, что отец исчезнет, если он моргнёт.
- Холодно, - сказал наконец Григорий. - Пустишь?
Иван отступил, открывая проход. За дверью было тепло, пахло чаем и свежей краской.
13. Конец
Они сидели на кухне. Чайник шумел, окна запотели. Разговор не клеился, но и молчание не давило. И вдруг Григорий подумал: может, не так важно, кто был прав тогда. Важно, что дорога, по которой он шёл сюда, была не зря.
Снег за окном падал тихо, как будто боялся нарушить эту хрупкую паузу.