— Я его кормить не собираюсь! — резко выпалил Анатолий Григорьевич, сжимая ладони в кулаки.
— И не надо, — спокойно ответил Максим, снимая с плеча дорожную сумку. — Сам прокормлюсь.
— Ишь ты, какой самостоятельный объявился! — Анатолий подался вперед, пытаясь взглядом подавить парня. — А спросить, может, надо было, прежде чем сюда являться?
Максим окинул взглядом тесную прихожую, где едва помещались трое взрослых, и усмехнулся:
— У мамы спросить? Так я и спрашиваю. Мам, ты не против, что я вернулся?
Галина Степановна стояла в дверном проеме кухни, комкая в руках кухонное полотенце. Восемнадцатилетний сын вымахал под метр восемьдесят, плечи широкие, руки рабочие — вылитая копия покойного свекра. А Анатолий рядом с ним казался каким-то мелким, суетливым.
— Максимка, конечно, не против, — тихо произнесла она. — Это же твой дом.
— Чей дом? — взвился Анатолий. — Я тут десять лет живу, работаю, деньги в семью приношу! А он что? Раз в год на каникулы приезжал, подарочек дарил и обратно в деревню!
— А теперь не уеду, — невозмутимо сообщил Максим. — В технический поступил, на дневное. Так что привыкайте.
Слова эти прозвучали как приговор. Галина почувствовала, как сердце заколотилось где-то в горле. Анатолий всегда ясно давал понять: или сын, или он. Третьего не дано.
— Поговорить нам надо, — мрачно сказал Анатолий, кивнув в сторону комнаты.
Максим пожал плечами и прошел следом.
Галина осталась на кухне, механически протирая уже чистую плиту. Из комнаты доносились приглушенные голоса, но различить слова она не могла. Зато прекрасно представляла, о чем там речь.
Десять лет назад, когда Максиму было восемь, Анатолий поставил ультиматум: или ребенок исчезает из их жизни, или он уходит. Тогда Галина выбрала мужчину. Отвезла сына к родителям в деревню, сказав, что это временно, на лето. Лето превратилось в десять лет.
Она оправдывала себя как могла. Максим в деревне рос здоровым, крепким, дед Петр Иванович души в нем не чаял. А у неё родилась Катя, и семья казалась почти настоящей.
Только почему-то счастья не было.
Анатолий работал наладчиком на заводе, получал больше её, но каждую копейку считал. Новое платье — событие. Поход в кафе — невиданная роскошь. Даже продукты покупали по его списку, где расписано все до рубля.
— Я что, зарабатываю, чтобы вы тут транжирили? — любил повторять он. — Надо экономить, копить на будущее.
Только будущее это почему-то было только его. Машину он покупал на себя, хотя водить не умела только Катя — и то по возрасту. Дачу присматривал тоже на свое имя. В квартире прописываться отказывался наотрез:
— У меня своя доля в родительском доме есть. Не дурак же я от неё отказываться.
Галина понимала: это способ держать её в узде. Всегда можно уйти, не потеряв ничего.
А она что потеряет, если он уйдет? Работа — простая рабочая на том же заводе. Зарплата — копейки. Квартира — доставшаяся когда-то за молчание о богатом любовнике. И больше ничего.
Кому она нужна в тридцать восемь, с ребенком, без денег, без перспектив?
— Мама, можно войти?
Галина обернулась. В дверях стояла десятилетняя Катя, серьезная не по годам.
— Конечно, доченька.
— Они ругаются? — тихо спросила девочка.
— Нет, просто разговаривают.
Катя кивнула, но не поверила. Она всегда чувствовала напряжение в доме, хотя Галина старалась его скрывать.
— А Максим надолго приехал?
— Да, он теперь здесь учиться будет.
— А папа не против?
Галина замерла. Как объяснить ребенку, что "папа" вовсе не папа в полном смысле слова? Что он терпит Катю только потому, что она его кровь, но и к ней относится скорее как к обузе?
— Все будет хорошо, — соврала она.
Из комнаты донесся громкий голос Анатолия:
— Я не собираюсь содержать лодыря! Хочешь здесь жить — работай!
— А кто сказал, что я лодырь? — спокойно ответил Максим. — Завтра с утра пойду по мастерским. Руки у меня золотые, дед не зря учил.
— Да кому ты нужен, деревенский?
— Увидим.
Анатолий вышел из комнаты красный от злости.
— Вера! — рявкнул он. — Ужин готов?
— Галина, — тихо поправила она. — Меня Галина зовут.
Он махнул рукой — для него это была мелочь. Позвать по имени, поинтересоваться самочувствием, поблагодарить за ужин — разве это важно?
За столом сидели молча. Катя испуганно косилась то на отца, то на брата. Анатолий демонстративно игнорировал Максима. А тот спокойно ел, время от времени поглядывая на сестру с теплой улыбкой.
— Катюш, а ты в какой класс идешь? — спросил он.
— В пятый, — тихо ответила девочка.
— Здорово! Значит, уже взрослая. А учишься как?
Лицо Кати осветилось:
— Хорошо! У меня почти все пятерки!
— Молодец! — Максим потрепал её по голове. — Умница растет.
Анатолий поперхнулся:
— Воспитатель выискался! Сам-то школу кое-как закончил, а туда же!
— Закончил с серебряной медалью, между прочим, — невозмутимо ответил Максим. — И не только школу. Еще механиком работаю с шестнадцати лет.
— Хвастун!
— Не хвастун. Просто умею работать руками. Дед научил.
Галина слушала этот разговор и вдруг поняла: её восемнадцатилетний сын говорит спокойнее и увереннее, чем сорокадвухлетний Анатолий. Когда это произошло? Когда мальчик, которого она помнила робким и тихим, превратился в такого... мужчину?
Вечером, когда Катя легла спать, а Максим ушел к старым приятелям, Анатолий устроил разборку.
— Ты меня предупредить не могла? — шипел он, расхаживая по комнате. — Я прихожу домой, а тут сюрприз!
— Максим — мой сын, — тихо сказала Галина. — Это его дом тоже.
— Его дом? А кто платил за коммуналку десять лет? Кто продукты покупал, мебель, одежду для твоей дочки?
— Наша дочка, — поправила она.
— Наша, не наша — без разницы! Главное, что не за его деньги! А теперь он явился, как барин, распоряжаться!
Галина опустила голову. В чем-то Анатолий был прав. Он действительно содержал семью. Скупо, но содержал.
— Что ты предлагаешь? — спросила она.
— Я предлагаю, чтобы он искал себе другой дом! Или комнату снимал! У меня нервы не железные, я не могу с ним под одной крышей!
— А если я не согласна?
Анатолий остановился, внимательно посмотрел на неё:
— Тогда я ухожу. Навсегда. И не вздумай потом приползать, когда без денег останешься.
Вот оно. Галина знала, что рано или поздно прозвучат эти слова. И сейчас она должна выбирать. Снова.
Только почему-то сейчас выбор не казался таким очевидным, как десять лет назад.
Максим вернулся поздно, около полуночи. Галина не спала, сидела на кухне, обхватив руками чашку остывшего чая.
— Мам, ты чего не спишь? — удивился он.
— Не спится, — призналась она.
Максим сел напротив, внимательно посмотрел на мать. За десять лет она сильно изменилась. Волосы тусклые, в уголках глаз морщинки, плечи опущены. Словно вся жизнь из неё ушла.
— Он тебя уговаривает меня выгнать? — прямо спросил он.
Галина вздрогнула:
— Откуда ты знаешь?
— А что тут знать? Все понятно. Ультиматум поставил?
Она кивнула.
— И что ты решила?
Галина подняла на сына глаза. В них было столько боли, что Максим невольно сжал руки в кулаки.
— Я не знаю, — прошептала она. — Максимка, я не знаю, как жить одной. Мне страшно.
— А как ты жила со мной? Десять лет назад? Справлялась же.
— Тогда я была молодая. А сейчас... Кому я нужна такая?
Максим откинулся на спинку стула. Значит, всё-таки выберет Анатолия. Как и тогда.
— Понятно, — тихо сказал он.
— Нет, не понятно! — вдруг вспыхнула Галина. — Ничего ты не понимаешь! Ты думаешь, мне легко было тебя отдать? Ты думаешь, я не плакала каждую ночь?
— Но отдала же.
— Отдала. Потому что боялась остаться одна. Потому что думала — так будет лучше для всех. Ты с дедом вырос хорошим человеком, у Кати есть отец...
— У Кати есть отец, который её терпит, — жестко сказал Максим. — Который на каждой копейке экономит, который тебя как прислугу держит.
— Не смей! — вскрикнула Галина.
— А что, не так? Когда ты последний раз новое платье покупала? Когда в театр ходила, в кино, с подругами встречалась?
Галина замолчала. Действительно, когда?
— Я деньги принесу, — тихо сказал Максим. — Завтра же устроюсь. И тебе помогать буду, и Катьке. Нам троим хватит.
— А он?
— А он пусть идет к чертовой матери. Десять лет паразитировал на твоем страхе одиночества. Хватит.
Галина смотрела на сына и не узнавала его. Когда он стал таким решительным? Таким... взрослым?
— Ты меня простил? — шепотом спросила она.
Максим молчал долго. Потом тяжело вздохнул:
— Я пытался понять. Дед объяснял — мол, женщине одной тяжело, нужна опора. Только опора должна поддерживать, а не подминать под себя.
— Я боюсь, Максимка. Боюсь, что ты тоже меня бросишь. Женишься, переедешь...
— Не брошу, — твердо сказал он. — Никуда от вас не денусь. Обещаю.
И Галина впервые за много лет поверила. Поверила, что можно жить по-другому. Что можно не бояться каждого дня, не считать каждую копейку, не извиняться за каждое слово.
Что можно просто жить.
Утром Анатолий ждал ответа. Галина стояла посреди комнаты, глядя на мужчину, которому отдала десять лет жизни. Странно, но страха больше не было.
— Я решила, — сказала она спокойно.
— И?
— Максим остается. Это его дом.
Лицо Анатолия исказилось:
— Значит, выбрала? Ну и выбирай! Только не приползи потом!
Он быстро собрал вещи — их оказалось не так много. Десять лет жизни поместились в две сумки.
У двери он обернулся:
— Пожалеешь! Сынок твой женится, а ты где окажешься?
— Со своими детьми, — ответила Галина. — Где и должна быть.
Дверь хлопнула. Галина стояла посреди пустой комнаты и слушала тишину. Такой тишины в доме не было десять лет.
— Мам, он ушел? — из кухни выглянула Катя.
— Ушел.
— А мы останемся?
— Останемся.
Катя подошла, обняла мать за талию:
— А Максим с нами будет?
— Будет.
— Хорошо, — прошептала девочка. — Мне его не хватало.
Галина прижала дочь к себе и поняла: она тоже давно не хватало самой себе. Той женщины, которая могла принимать решения, которая не боялась быть одной, которая знала себе цену.
Максим был прав. Не за того она держалась все эти годы.
Но теперь всё изменится.