Горькая ягода 243
На следующий день дети пришли из яслей, как всегда, оживлёнными, шумными. Все разговоры теперь были об отъезде.
— Мама Надя! — закричала девочка ещё с порога. — А мы всё Марии Николаевне рассказали!
– Что рассказали?
— Что мы с папой скоро поедем в город! И Нюрка с нами!
Васятка подтвердил:
— Удивилась тётя Маруся. Говорит: «Вот это да!»
— А потом, — продолжила Василиса, — она сказала, что мне повезло. Что в городе хорошие школы и вкусные конфеты.
— А ещё она спросила, — добавил Васятка, — почему мама Надя с нами не едет.
— И что вы ответили?
— А я сказал, что у мамы Нади здесь важная работа, — важно произнёс Васятка. — Людей лечить нужно.
Надежда погладила сына по голове:
— Умница. Правильно сказал.
Вечером, когда дети уснули, Костя снова попытался уговорить Надежду:
— Надя, я всю ночь не спал. Думал.
– О чём думал?
— О тебе. О нас. Надя, милая, я тебя очень прошу. Поехали вместе.
Надежда вздохнула:
— Костя, мы же вчера всё обсудили.
— Обсудили. Но я не могу смириться. — Он сел рядом с ней на скамейку. — Надя, я тебя не обижу. Никогда. Буду беречь. Детям будет хорошо — полная семья. А я... я готов на всё.
— Костя, не мучай ни меня, ни себя. Я тебе уже все сказала.
- Надя, почему ты отказываешься?
— Костя, ты хороший, но я тебя не люблю. Понимаешь?
— Надя, но ведь мы же хорошо живём. Месяц вместе, и ни одной ссоры. Ты же видишь — я тебе не противен.
— Не противен, — согласилась Надежда. — Но это не любовь.
— А что тебе ещё нужно? Говори — сделаю всё.
— Ничего мне не нужно, Костя. Ты замечательный мужчина. Но сердце молчит.
— Заставь его говорить!
— Не умею. И притворяться не хочу.
Константин вздохнул.
— Значит, ничего не изменится?
– Ничего.
— Хорошо, — он остановился и посмотрел на неё. — Но знай: если передумаешь, я приеду. В любое время дня и ночи.
***
Клавдия подошла к дочери, когда та перебирала бельё:
— Надя, а может, ты всё-таки ошибаешься?
— В чём, мама?
— В Косте. Он хороший мужик. Искренне тебя любит.
— Знаю, что хороший.
— Тогда зачем отказываешься? — Клавдия присела рядом. — Может, ещё подумаешь?
— Не буду думать, мама. Решение окончательное.
— А может, — осторожно предположила Клавдия, — он останется здесь? Не поедет в город, а останется с нами. Работы в колхозе хватает. Хозяйственный мужик.
Надежда покачала головой:
— Он не останется. И я его не попрошу.
– Почему?
— Потому что я его не люблю, мама. Сколько раз тебе повторять?
Клавдия помолчала, а потом спросила:
— А кого же ты любишь, доченька? Егора?
Надежда резко подняла голову. Её глаза вспыхнули:
— А Егора я ненавижу.
— Надя! — испугалась Клавдия. — Что ты говоришь?
— То, что есть. Ненавижу его. За всё. За Галку, за Ирину, за то, что нашёл себе новую жену. За то, что теперь лезет в мою жизнь.
— Но ведь он отец Васятки...
— Отец, — согласилась Надежда. — Пусть таким и остаётся. А ко мне пусть не лезет.
Клавдия с удивлением смотрела на дочь. Никогда она не видела её такой — непримиримой.
— Но ведь раньше ты его не ненавидела...
— Раньше жалела. Понимала. А теперь поняла — хватит жалеть. Надоело.
Клавдия вздохнула:
— Значит, никто тебе не нужен…
— Ни тот, ни другой.
— Тогда как же ты будешь жить?
— Одна, — твёрдо сказала Надежда. — С Васяткой. И мне этого достаточно.
— Доченька, а может, ты зря? Может, стоит попробовать с Костей?
— Мама, — Надежда строго посмотрела на неё. — Не надо. Я взрослая. Сама знаю, что делаю.
Клавдия замолчала. Она поняла, что дочь не переубедить. Дочь стала какой-то другой. Непреклонной.
Вечер накануне отъезда пролетел, как одно мгновение. Надежда собирала вещи Василисы и Нюры. Всё немудреное детское добро было увязано в дорожные узлы.
— Вот это платьице тебе, — говорила Надежда, аккуратно складывая его. — А это Нюре пока великовато, но она подрастёт.
Василиса крутилась рядом и то и дело хватала уже уложенные вещи:
— А это возьмём? А куколку? А ленточки?
— Всё возьмёте, деточка. Всё.
Нюра молчала, стоя у окна. Лицо было задумчивое, грустное.
— Нюра, не грусти, — сказала Надежда. — Начинается новая жизнь.
— Знаю, Надя. Только немного страшно.
— Ничего страшного. Костя хороший, он о вас позаботится.
Надежда держалась из последних сил. Руки дрожали, когда она складывала платьица Василисы.
— Мама, а ты правда приедешь ко мне? — спросила Василиса.
— Приеду, милая. Обязательно приеду.
Соврала. Знала, что не приедет. Но как сказать ребёнку правду?
Ночь была бессонной. Надежда лежала и слушала, как сопят в соседней комнате дети. Последняя ночь с Василисой. Последняя...
Слёзы текли сами собой. Тихо, чтобы никто не услышал.
Надежда ворочалась до самого рассвета. Глаза покраснели от слёз, голова раскалывалась.
Утро выдалось серым и безрадостным. Низкие тучи нависали над деревней, грозя дождём.
Клавдия суетилась на кухне, готовила в дорогу припасы. Руки у неё дрожали, она вытирала слезы.
— Пирожков напекла, — говорила она. — И яиц варёных. В дороге пригодятся.
Васятка сидел на лавке и молчал. Он понимал, что сестра уезжает далеко.
Костя выносил узлы во двор со сосредоточенным, деловым лицом. Но и у него глаза были красными.
Вскоре послышался гул мотора и машина остановилась у калитки. Шофёр — сухонький мужичок в старой гимнастёрке — вылез из кабины:
— Ну что, к отправке готовы? -спросил он.
— Готовы, — отозвался Костя.
— Загружайтесь.
К дому стали подходить соседи. Бабы желали хорошей дороги и счастливой жизни. Никого от рода Таисьи в деревне не оставалось.
— Вот и всё, — сказала Клавдия, обнимая Нюру. — Расти большой, внученька. Учись хорошо.
— Спасибо вам за всё, бабушка Клава, — всхлипнула девушка.
Васятка подошёл к Василисе:
— Ты там... не забывай меня, ладно?
— Не забуду, — пообещала девочка. — И ты меня не забывай.
Они обнялись. Оба плакали.
Надежда стояла, чувствуя, как подкашиваются ноги. Сейчас. Сейчас они уедут.
Константин подошёл к ней:
— Надя, прости. Если что-то не так...
— Всё правильно, Костя. Береги их.
— Сберегу. Всё у нас будет хорошо.
Он сел в кузов полуторки, взял Василису на руки. Девочка рыдала и тянулась к Надежде:
— Мама! Мама!
— Езжай, детка. Папа тебя любит.
Нюра села рядом с Костей и обняла Василису. Она тоже плакала.
Шофёр завёл мотор. Машина дёрнулась и поехала.
— Мама Надя! — кричала Василиса, протягивая руки.
Надежда шла за уезжающей машиной, и махала рукой: еще увидимся, моя девочка. Будь счастлива.
В обед вместо того, чтобы идти домой, она пошла на погост.
Галкину моги лку Костя облагородил, поправил крест и холмик.
— Галя, — шептала Надежда, присаживаясь на траву. — Вчера у тебя здесь были муж и дочь. А сегодня они уехали.
Ветер шелестел в кронах берёз. Где-то вдалеке куковала кукушка.
— Хороший у тебя муж, Галя. Добрый, работящий. Василису по-настоящему любит. И дочка у тебя хорошая выросла. Умная, ласковая.
Надежда положила полевые цветы к кресту:
— Я сберегла её, как и обещала. И передала в надёжные руки. С таким отцом она не пропадёт.
Помолчала, потом добавила:
— А ещё я хочу сказать... Я давно тебя простила, Галя. За то, что ты была мне соперницей. За то, что увела у меня Егора. Мы же когда-то были подругами. Вместе росли девчонками.
По щекам снова покатились слёзы:
— И ты меня прости. Если я что-то делала не так. Я любила Василису, как родную. И отдала её с болью в сердце. Но так надо. Так правильно.
Надежда встала и перекрестилась:
— Спи спокойно, Галя. Твоя дочка в надёжных руках.
И пошла домой.
Вечер был тихим и грустным. В доме стояла такая тишина, что было слышно, как тикают часы и где-то скрипит половица.
Васятка сидел на лавке, не доставая ногами до пола. Лицо его было заплакано, он время от времени всхлипывал.
— Мама, а когда приедет Василиса? — спрашивал он в который раз.
— Не скоро, сынок. Они уехали далеко.
– А письмо напишет?
— Напишет. Обязательно напишет.
Но мальчик не утешался. Он привык к сестре, скучал по её звонкому голосу, по играм, по тому, как она смеялась над его шутками.
Надежда не выдержала и вышла в огород. Думала, что работа отвлечёт её от тяжёлых мыслей. Принялась полоть траву. Тяпка падала, земля расплывалась перед глазами.
Села прямо в межу и заплакала. Как тихо стало. Как пусто. Ещё вчера здесь бегали дети, смеялись, кричали. А сегодня...
Клавдия управлялась с коровой. Доила, поила, чистила стойло. Молчала — понимала, что словами не поможешь. Только дело может спасти от тоски.
— Зорька, милая, — приговаривала она, почёсывая корову за ухом. — Хоть ты у нас осталась. Хоть с тобой можно поговорить.
Корова замычала в ответ, как будто всё поняла.
Тишина угнетала. Не было привычного детского гомона, не было Нюркиного смеха, не было тихого баса Кости. Дом словно вымер.
Вечером с работы пришёл Володя. Уставший, весь в пыли, но довольный.
— Мам, — сказал он, плеская воду в лицо, — завтра начинается уборочная.
— Слышала уже, в этом году рано, — ответила Клавдия.
— Зерно созрело. Егор говорит, тянуть нельзя. А меня ставят на мельницу к дядьке Никифору.
— Вот как, — кивнула мать. — Хорошо. Мужское это дело.
— Теперь буду работать от темна до темна. И даже когда школа начнется, буду ходить на мельницу. Муки заработаю.
Клавдия согласно кивнула:
— Правильно. Хлеб — всему голова. Я тоже завтра в поле пойду. Серпы надо наточить. Ты только школу не бросай. Надежда хочет, чтобы ты и дальше учился
— Да не брошу. Нагоню потом. Какая учеба, когда все в поле от темна до темна.
И правда, с утра Клавдия и Володя стали рано уходить и поздно возвращаться.
Надежда управлялась с хозяйством. Доила корову, поила её, выводила на пастбище. Убирала урожай с огорода, готовила еду.
Дел было много. И это спасало от грустных дум.
Сложнее всего было Васятке. Он остался один. Притих, скучал по Василисе.
— Мама, а где сейчас Василиса? — спрашивал он, помогая Надежде копать картошку.
— Далеко, сынок. В городе.
— А что она там делает?
— Наверное, играет. Или уже спит. Там другое время.
— А по нам скучает?
— Скучает, — соврала Надежда. — Конечно, скучает.
В сентябре, наконец, пришло долгожданное письмо. Почтальон Семён принёс его вечером, когда вся семья была дома.
— Из города, — сказал он, протягивая конверт. — Видать, от Нюры.
Надежда узнала знакомый детский почерк. Руки задрожали.
— Читай вслух, — попросила Клавдия. — Всем интересно.
Надежда развернула листок и откашлялась:
«Дорогая Надя, бабушка Клава, Васятка и Вовка! Пишет вам Нюра. Мы уже совсем обустроились на новом месте. Василиса пошла в школу в первый класс. А я хожу в седьмой класс. Здесь школа большая, учителей много. Учусь хорошо, но немного трудновато.
Дядя Костя работает на фабрике наладчиком. Швейные машины чинит. Раньше и наша Галя здесь работала. Костя говорит, что люди её помнят, говорят, что она была хорошая женщина.
Мне в городе нравится. Улицы широкие, дома высокие. Все ходят нарядные, у всех есть обувь и одежда. Костя и нам купил обновки. Мне — новое пальто и туфли, а Василисе — платье и ботинки. Говорит, что ещё купит, к зиме.
Но я всё равно скучаю по деревне. И Василиса скучает. Часто по ночам зовёт маму Надю и Васютку. Иногда плачет. Я её утешаю, говорю, что летом поедем в гости. Костя обещал.
Как у вас дела? Как здоровье? Как убрали урожай? Васятка, небось, подрос? Передавайте всем привет. Крепко целую. Ваша Нюра».
Надежда сложила письмо и вытерла выступившие слёзы.
— Ну и хорошо, — сказала Клавдия. — Значит, устроились. И учится девочка. А Василиса всё плачет. Скучает по нам.
— Поплачет и привыкнет, — утешила его Клавдия.
Надежда перечитала письмо ещё раз, потом ещё. Она представляла Василису в школьной форме, а Нюру в новом пальто. Она радовалась за них и тосковала одновременно.
Вечером села за стол, взяла перо:
«Дорогая Нюра! Получили твоё письмо, очень обрадовались. Хорошо, что устроилась, что учишься. Учись хорошо, не подведи.
У нас всё по-старому. Урожай собрали хороший, хлеба хватит на всю зиму. Вовка совсем взрослый стал, работает на мельнице с дядей Никифором. Васятка подрос, но всё ещё скучает по Василисе. Спрашивает, когда она приедет.
Василисе от нас большой привет. Скажи ей, что мы её любим и помним. Пусть хорошо учится и слушается папу. И ты тоже веди себя хорошо, помогай Косте. Ему от всех нас низкий поклон.
Наша Зорька хорошо доится, куры несутся. В огороде уродилась картошка и морковь. Всё как обычно, только без вас очень тихо.
Крепко целую. Пишите чаще. Ваша тётя Надя».
Письмо получилось коротким. Больше писать было не о чем. Жизнь текла размеренно, без особых событий. Работа, дом, хозяйство. И тоска