Ночь, как будто растянутая чёрной плёнкой по стеклу, придавила город. Машина шла по трассе глухо — без музыки, без разговоров. Мухтар сидел рядом на пассажирском сидении, уставившись вперёд, словно что-то чувствовал. Он всегда так делал, когда в деле был не только человек, но нечто… большее. Я уже знал эти его взгляды — и знал, что игнорировать их нельзя.
Виктория Ветрова говорила по телефону на заднем сидении, приглушённым голосом. Разговор был короткий и явно не по службе.
— Сказали, что уже три человека легли в клинику с нервным срывом. Из одной и той же гостиницы. Один утверждает, что он провёл там ночь, хотя заселился утром. Другой наоборот — вышел покурить и вернулся через два дня. И, самое главное… — она замолчала, глядя на меня в зеркало заднего вида. — Там часы не идут. Вообще. Ни настенные, ни на руках. Ни у одного гостя.
Я только хмыкнул. Мистика? Возможно. Но я давно научился сначала искать проводку, а уже потом — призраков.
— Адрес?
— Шоссе Энтузиастов, дом семьдесят шесть. «Гостиница Заря».
— Кто из наших уже на месте?
— Данила. С час назад выехал. Сказал, что возьмёт Агату, если та не будет чудить.
Я не ответил. Данила Молчанов был хорошим оперативником. Слишком хорошим. Иногда — слишком дерзким. И в таких делах это или спасало, или подставляло всех.
Мы свернули с главной магистрали и нырнули под тёмный мост, где фонари мерцали, будто их кто-то то включал, то выключал с ухмылкой. Я снова посмотрел на Мухтара. Он напрягся, морда вытянулась вперёд, нос зашевелился. Лёгкий гортанный звук. Он не рычал — предупреждал.
Подъехали к гостинице.
Здание стояло, как забытый монолит. Панельное, пятиэтажное, с облупившейся лепниной и вывеской, где светились только три буквы: «З», «Р» и «Я». Остальное погасло. Вокруг тишина. Ни машин, ни шагов. Как будто район вымер.
Я вышел первым. Мухтар — следом. Его корпус прижался к асфальту, глаза были напряжены. Он чувствовал странное — даже ещё до того, как мы вошли внутрь.
Холл встретил нас тишиной. Не той, в которой отдыхают, а той, что бывает перед землетрясением. Лампочки горели, но не мигая — слишком ровно, будто кто-то намеренно сделал освещение «правильным». Это тоже всегда пугало: когда всё слишком гладко.
— Алексей… — донеслось сбоку. Это был Данила. Он подошёл в сопровождении Агаты. На ней был плащ, застёгнутый под горло, а в глазах — нечто между возбуждением и страхом.
— Мы засекли зону, — сказал Данила. — Третий этаж, номер триста шестнадцать. Там началось. Но сейчас проблема шире. Вся система камеры — мёртвая. Телефоны сели. Наручные часы — остановились. Но у людей — не симптомы страха. Они реально теряются во времени.
— Как это выражается?
— Один мужчина сказал, что проснулся до того, как лёг спать. Буквально. А потом заплакал. Агата записала его показания.
— Хочешь послушать? — вставила она и уже полезла в диктофон.
— Не надо, — остановил я. — Всё равно не поверю. Лучше покажите мне комнату.
Мы пошли. Мухтар шагал чуть впереди. Он не издавал ни звука, но его хвост был опущен, шерсть чуть поднята. Это было плохим знаком.
Лифт не работал. Поднялись по лестнице. Чем выше, тем тише. На третьем этаже звук шагов перестал отражаться от стен. Мы как будто вошли в зону, где звук вязнет. Даже шёпот казался громким.
Номер триста шестнадцать.
Дверь была открыта.
Внутри — полный порядок. Кровать заправлена, телевизор выключен. На тумбочке стояли два стакана, пепельница — чистая. Но ощущение… как будто здесь кто-то есть. Или был. Только что.
— Посмотрите, — прошептала Агата и указала на настенные часы.
Они стояли. Ровно на двенадцать ноль ноль. Ровно. Не на секунду больше или меньше.
Я достал телефон. Экран — тёмный. Нажал кнопку — ничего.
Данила глянул на свои наручные:
— Мои тоже мёртвы.
В этот момент Мухтар подал голос. Один короткий лай. И тут же кинулся к стене напротив кровати. Начал скрести, рвать обои.
— Эй, тихо! — крикнул Данила и хотел было оттащить его, но я остановил:
— Подожди.
Мы подошли ближе. Под обоями проступал чёрный прямоугольник. Я достал перочинный нож, разрезал ткань обоев. За ними — старая деревянная дверца, узкая, как у шкафчика.
— Лаз?
— Может, технический отсек, — предположила Ветрова, — но на плане здания такого не было.
Я открыл дверцу. Изнутри пахнуло затхлым воздухом. Пыль. Темнота. И… что-то ещё. Как будто из этой темноты тянуло. Не физически — мозгом.
— Мухтар… — тихо сказал я.
Он подошёл ближе, понюхал щель, отпрянул, снова зарычал.
— Сюда кто-то ходил, — сказал я. — Или ходит.
— Не кто-то, — прошептала Агата. — А что-то. В этом номере время не просто встало. Оно перестало быть нужным.
Мы переглянулись. Я понимал, что дело не из простых. Но у меня было правило: чем страннее случай — тем спокойнее голова. Никакой паники. Только факты.
— Надо вскрыть этот лаз. С фонарём.
— У нас с собой только карманный, — Данила уже доставал его. — Никаких прожекторов.
— Тогда я полезу. Один. Мухтар — рядом. Если что — зовите меня назад.
Я полез первым. Пространство за дверцей оказалось тесным, пыльным, но проходимым. Как вентиляционный канал. Я полз медленно, чувствуя, как холод сползает по спине. Мухтар склонил голову и смотрел мне вслед.
Впереди — слабый свет. Как будто что-то мерцало. Словно стекло или лампа, покрытая сажей.
Я дотянулся. Свет исчез. И в ту же секунду всё пространство дрогнуло. Будто здание вздохнуло. Я повернул голову назад. Щели — не было. Лаза — тоже. Только пустота.
В темноте я услышал звук. Словно кто-то прошёл совсем рядом, цепляя пол плащом. Или крылом. Но не птица. Медленнее. Сухо.
И тогда я понял — я не один.
Тишина здесь не была обычной. Не как в подвале, не как в глухом лесу — это была тишина, которая слушает. Она как будто ждала, чтобы я сделал шаг. Чтобы нарушил правило. Чтобы дал повод.
Ползти вперёд было глупо, но назад пути не было. Я попробовал развернуться — и понял, что нет ни стен, ни потолка, ни пола. Только чёрная вуаль, как бархат, которая не даёт понять, где ты. Словно пространство забыло, что оно пространство.
Но я был не один. Я слышал дыхание.
Нет — не тяжёлое. Не звериное. А почти детское, ровное, но чужое. И тут — звук. Скрип. Как будто кто-то сел на старую кровать.
Я сжал зубы, вытянул руку и нащупал холодный металл. Кнопка. Я нажал. Свет фонаря вспыхнул, но светил на сорок сантиметров — и тут же гас. Я снова нажал. Та же реакция. Он позволял мне видеть ровно столько, сколько нужно, чтобы не сойти с ума.
И тогда я увидел лицо.
Мальчик. Лет десяти. Сидел в темноте, смотрел прямо на меня. Лицо — бледное, как у восковой куклы. Глаза — неестественно тёмные. Он не моргал.
— Ты кто? — спросил я, не узнавая свой голос.
Он не ответил. Только наклонил голову.
— Ты здесь давно?
Ни слова. И тут я заметил: на его груди висели часы. Старые, с откидывающейся крышкой. Циферблат треснут. Стрелки — сломаны. Но не это было важно.
На циферблате были царапины. Как будто кто-то острым предметом выводил надписи. Я разглядел:
«не уходи»,
«они ждут»,
«время — не время».
Мальчик встал. Всё это происходило без звука. Он развернулся и пошёл, растворяясь в черноте. Я хотел двинуться за ним — и вдруг снова оказался в номере. Как будто моргнул — и вынырнул.
— Северцев! — донеслось сзади. — Ты как?
Это был голос Данилы. Я стоял посреди комнаты, опираясь на стену. Мухтар тёрся о мою ногу. Гудела голова. Дрожали пальцы.
— Я был внутри, — сказал я. — Но не в шахте. Не в вентиляции. В другом месте.
— Ты исчез! — Ветрова смотрела испуганно. — Мы тебя звали минут десять. А ты просто стоял. Как статуя. Смотрел в стену.
— Я видел ребёнка. Там… нет времени. Оно как будто слиплось. Он пытался говорить, но… молчал.
— И что теперь?
— Теперь мы должны выяснить, кто он. И что это за номер.
Я вышел из комнаты. Мухтар шагал рядом. Он не отставал ни на шаг. Иногда, когда я терялся, он оставался ясным. Единственным, кто чувствует правильно.
Мы спустились вниз. Администратор сидел на стойке, как солдат в дозоре. Мужчина лет пятидесяти, с гладко выбритым лицом и глазами, как у тех, кто уже не верит ни в плохое, ни в хорошее. Я подошёл:
— Номер триста шестнадцать. Кто останавливался в нём за последние две недели?
— Этот номер не сдается. Он на ремонте, — отозвался он, не поднимая головы.
— Не ври мне. Я только что оттуда вышел.
Он посмотрел на меня. Очень внимательно.
— Номер заперт. Ключ у меня.
— Я не спрашиваю про ключ. Я спрашиваю, кто в нём был. За две недели.
Он достал журнал. Перелистнул. Пусто.
— Пусто.
— Бумаги можно подделать. А вот запах — нет, — сказал я и кивнул на Мухтара. — Он чувствует, когда в комнате был человек. И он точно знает — кто-то там жил.
— Я вам ничего не скажу.
— Почему?
Он помолчал. Потом выдохнул:
— Потому что тогда вы тоже исчезнете. Как остальные.
Ветрова резко шагнула вперёд:
— Какие «остальные»?
— Четыре сотрудника. Два техника. Один студент. Все работали с этим номером. Все пытались понять, что там. Трое — в больнице. Один пропал. Студента не нашли. А техник... — он замолчал. — Он пытался вскрыть пол. Говорил, что под покрытием дерево не того века.
— Какого?
— Семнадцатого.
Наступила пауза. Я чувствовал, как холод ползёт по позвоночнику.
— Где этот техник?
— Ушёл сам. Оставил ключ и сказал: «Я не могу спать. Я живу между днями».
Мы переглянулись. Это начинало напоминать не просто аномалию. Это было нечто, что не хотело быть понятым.
— У тебя есть его адрес? — спросил я.
— Записан. Но я не знаю, пустят ли вас.
— Попробуем.
Мы вышли на улицу. Мухтар сразу потянул поводок. Он знал, куда идти.
— Ветрова, оставайся. Проверь другие номера. Данила — со мной.
— А я? — спросила Агата.
— Тебя тоже возьмём. Ты слышишь то, что мы пока игнорируем.
Мы сели в машину. Мухтар уселся на переднее сиденье и, не отрываясь, смотрел в лобовое стекло. Город казался другим. Пустым, слипшимся. Машины ехали, но будто в рапиде. Люди шли — и не двигались.
— Ты чувствуешь? — спросил Данила.
— Время, — сказал я. — Оно течёт не туда.
Мы подъехали к старому дому. Пятиэтажка. Обычная. Но окна на втором этаже были заклеены газетами. Дверь открыла женщина в халате. Седая, но молодая лицом. На ней не было макияжа, но взгляд был внимательный.
— Мы ищем Сергея Орлова. Он работал техником в гостинице «Заря».
— Он дома. Но он… странный.
— Мы привыкли.
Нас пустили внутрь. Квартира была тёмной. Внутри пахло мазью, железом и гарью. Мужчина сидел на диване, накрывшись пледом. Глаза — красные. В руке — чашка с остывшим чаем. Он смотрел в стену.
— Сергей?
Он не ответил. Но когда Мухтар подошёл к нему и уткнулся носом в колено, он моргнул.
— Вы слышите это?
— Что именно?
— Время. Оно как шорох. Оно… раздаётся не по минутам, а по намерениям. Оно тянется там, где ты хочешь понять. И исчезает, если ты пытаешься убежать.
— Что вы видели в номере?
Он медленно поднял взгляд:
— Там живёт прошлое. Оно просится наружу.
Он говорил, как человек, который больше не живёт в настоящем.
— Что значит — прошлое? — переспросил Данила. — В номере?
Сергей не сразу ответил. Его губы шевелились, будто он повторял про себя не слова, а ритм, которому подчиняется. Потом медленно произнёс:
— Я вскрыл доски. Под ними была земля. Прямая, как поле. Но не бетон, не подвал — земля. С корнями, с запахом прелости. Как будто комната стояла не на плите, а на болоте.
— Вы сообщили кому-нибудь?
Он отрицательно покачал головой:
— Кто бы поверил? Когда я хотел сфотографировать, камера села. Потом — телефон. Потом я сам. Я… лёг, просто лечь — и всё. В голове шум. Слова. И голос. Голос мальчика.
Я напрягся:
— Он говорил?
— Нет. Но я слышал. Он не произносил — передавал. Без слов. Он говорил, что время сломано, что он здесь уже «много без одного». Я не понял, что это значит. Но потом я заметил… часы в коридоре стали ходить задом наперёд.
Мухтар зарычал. Очень тихо. Почти неслышно. Его уши прижались, взгляд устремился в угол комнаты. Мы посмотрели туда. Тень. Движение. Мгновенное — и исчезло. Но все его увидели.
— Это с вами постоянно? — спросила Агата.
— Иногда оно в зеркале. Иногда — в воде. Иногда — просто в воздухе. Но оно не уходит. Оно ждёт, когда я вернусь.
— Куда?
— В номер.
Я подошёл ближе. У Сергея в руке была старая записная книжка. Я взял её. Она была исписана от корки до корки мелким почерком. Повторялась одна и та же фраза: «тринадцать часов, тринадцать дверей, один мальчик». Снова и снова. Иногда с вариациями: «тринадцать раз я встал, тринадцать раз лёг, но всё ещё здесь».
— Он спит? — спросил Данила.
— Он не может. Он застрял. Он просыпается в момент, которого не существует. Он живёт между часами. И пока кто-то не заменит его… он не уйдёт.
Эти слова прозвучали, как приговор.
Мы вышли молча. Воздух снаружи был странно плотным. Я вдохнул глубже, словно изнутри вымывало что-то липкое.
— Что ты думаешь? — спросил Данила.
— Это не просто мальчик. Это, возможно, чей-то якорь. Или маяк. Может, он не был ребёнком в нашем понимании. Может, он — след. Остаток.
— Остаток чего?
Я не ответил. В такие моменты лучше молчать. Мухтар шёл рядом, будто чуял всё, что и я. Он время от времени останавливался и смотрел на небо. Я последовал за его взглядом — но не увидел ничего. Ни птиц. Ни звёзд. Ни облаков.
Ветрова ждала нас у гостиницы.
— Пока вас не было, произошло странное. Один из постояльцев — пожилой мужчина — пытался выйти. Его нашли у дверей, он повторял одну и ту же фразу: «я уже выходил». Его часы шли на пятнадцать минут назад. И каждый раз, когда он делал круг по холлу, они снова откатывались.
— Кто он?
— Алексей Платонович Сыромятников. Пенсионер. Инженер. В городе проездом.
— Где он сейчас?
— В номере. Под наблюдением. Мы поставили временное дежурство.
Я поднялся к нему. Мухтар первым вошёл в комнату. Старик сидел на стуле, в куртке, с которой не снимал бирку — как будто не верил, что вещь уже его.
— Добрый вечер. Я майор Северцев. Мне сказали, вы запутались во времени?
Он поднял глаза. В них не было страха. Там было раздражение.
— Я не запутался. Я вышел. Потом пошёл в аптеку. Купил таблетки. Вернулся. И всё.
— А потом?
— Потом вышел снова. И всё то же самое. Один и тот же автобус. Один и тот же мальчик на лавке. Один и тот же чек в аптеке. Время возвращает меня.
— Сколько раз?
— Девять. Может, больше. Я не знаю. Я начал считать, но сбился. И потом понял — пока я считаю, я внутри. Надо сбросить это.
— Что сбросить?
Он поднял руку. На запястье — часы. Механические. Он снял их и бросил в урну.
— Всё, что измеряет. Всё, что создаёт иллюзию течения.
Я посмотрел на Мухтара. Он подошёл к урне, понюхал, зарычал. Очень низко. Потом сел и уставился в стену.
— Вы что-то слышите? — спросил я у старика.
Он покачал головой.
— Нет. Но я чувствую. Как будто в номере есть точка, через которую ты пересекаешься сам с собой. Не буквально — а энергетически. Как две тени на одном свете.
Я молча кивнул. Это было ближе к мистике, чем к логике, но я давно понял: если хочешь выйти живым из таких историй — слушай до конца, даже если не веришь.
Мы оставили его под наблюдением. На всякий случай. Не потому что он был опасен, а потому что он мог стать дверью. Или ключом.
Ночью я остался в гостинице. В номере на втором этаже. Рядом с лестницей.
Мухтар улёгся у двери. Смотрел, не мигая. Я не спал. Прислушивался. Стены были странно глухими. Я пытался разложить всё по полочкам: мальчик, часы, старик, техник, гостиница.
Но самая тревожная мысль была другая.
В номере триста шестнадцать часы стояли на двенадцать ноль ноль. У мальчика на груди — они были сломаны. У каждого участника — сбой времени. И у всех — ощущение, что это «что-то» живёт здесь. Смотрит. Ждёт.
Я встал. Подошёл к зеркалу. Посмотрел на себя.
И увидел, как за моей спиной дверь открылась сама.
Я резко обернулся. Дверь номера действительно приоткрылась. Скрипела — медленно, но без сквозняка. Мухтар тут же встал, шерсть на загривке встала дыбом. Он не рычал — просто смотрел в проём, как в уравнение, где есть только один неизвестный.
Я сделал шаг вперёд и осторожно заглянул в коридор.
Пусто. Свет тусклый, как будто лампы работали в полнакала. Ни шагов, ни голосов. Только ощущение, что кто-то только что свернул за угол и исчез.
— Не нравится мне это, — сказал я вслух и закрыл дверь. — Совсем не нравится.
Мухтар скосил взгляд, как будто хотел сказать: «а когда тебе нравилось?»
Я не спал до утра.
На рассвете позвонила Ветрова:
— Алексей, нашла кое-что. Архив. Гостиница “Заря” — построена на месте дореволюционного детского приюта. Закрытого в девятнадцатом веке. Были слухи про жестокое обращение. Несколько исчезновений детей. Но ничего официального — просто старые жалобы и сплетни. Хочешь, подниму уголовные дела?
— Конечно. И ещё: пробей фамилию Сыромятников. Наш старик. Есть ощущение, что он не просто постоялец.
— Уже в процессе. И кстати... Ты знаешь, что номер триста шестнадцать числится как аварийный и должен быть заколочен?
— Мы с тобой вчера в нём стояли.
— Именно. Значит, кто-то открыл. И кто-то же за этим следит. Это уже не мистика, это — служебная халатность. Или что похуже.
Мы договорились встретиться через час в отделе. Я разбудил Мухтара лёгким хлопком по боку, и он тут же встал, встряхнувшись. Всю ночь не спал, как и я. Верный, как всегда.
На улице пахло озоном. Легкий туман стелился по асфальту, а город только просыпался. Машина стояла у входа. В ней уже сидел Данила — с кофе и уставшим взглядом.
— Ветер сдвинул камеру наблюдения. Мы с Агатой проверяли. И угадай что?
— Не пишут?
— Не то слово. Видеопоток есть, но без движения. Картинка зависла. На всех кадрах — одни и те же фигуры в холле, хотя по факту они проходили туда-сюда десятки раз.
— Подмена сигнала?
— Или сбой. Но я не айтишник.
— Надо вытребовать оригиналы с сервера, не только стрим. И проверить, кто за это отвечает.
— Уже запросил. Ещё вот — — он передал мне флешку. — Агата сделала копии аудиофайлов. Некоторые свидетели, похоже, говорят об одном и том же. Незнакомые имена, повторяющиеся детали. Например — слово «звон».
— Какой звон?
— Как школьный. Или колокольчик. Перед тем как всё «начинается».
Мы приехали в отдел. Ветрова уже была на месте. У стены — распечатки документов, схемы, фотографии. В центре доски — черно-белое изображение. Группа детей в форменной одежде, начала двадцатого века. Подпись: «приют Александро-Марьинский, тысяча девятьсот третий год». Один мальчик выделялся. Его лицо частично размыто, но поза — знакомая.
Я встал ближе. Это был он. Тот самый, что смотрел на меня в черноте за стеной.
— Третий ряд. Второй слева. Мы нашли поимённый список, — сказала Ветрова. — Мальчик по имени Павел Каверин. Родился в тысяча восемьсот девяносто пятом. Умер — якобы — в тысяча девятьсот третьем. Несчастный случай. Упал с лестницы. Но никаких подробностей. И вот странность — в документах смерть зафиксирована дважды. С разницей в неделю.
— Подделка?
— Или ошибка. Но это уже что-то.
Я посмотрел на снимок. Лицо мальчика, пусть и не до конца чёткое, будто действительно не имело возраста. Он смотрел в камеру, как тот, кто не хочет быть здесь. Кто заперт.
— Надо поговорить с теми, кто заселялся в номер в последние месяцы. Пусть даже они не знали, куда их заселяют. Есть подозрение, что кто-то специально манипулирует списками.
— Администратор утверждает, что номер не сдают, — вставил Данила. — Но по факту ключ ходит по рукам.
— Агата сможет поговорить с техниками? С теми, кто делает уборку, ремонт?
— Уже в процессе. И ещё. — Ветрова подошла ближе. — Тебе стоит увидеть вот это.
Она достала планшет. На экране — фотография. Сделана камерой наблюдения до сбоя. Вид с ресепшна. Ночь. Половина третьего. В кадре — пустой холл. Но в отражении стеклянной двери виден силуэт. Детский. Чёткий. В капюшоне. Но никто из охраны не проходил в этот момент.
— Мы проверяли. Ни одного человека не входило и не выходило в этот промежуток. Камера пишет отражение — но не факт. Там может быть физическое лицо, которое не фиксируется обычной оптикой. А может — аномалия.
Я кивнул. Но всё ещё не отпускал мысль: кто в отделе знает о номере больше, чем говорит?
Мухтар тихо тявкнул. Он стоял у двери кабинета архивов. Хвост напряжён, взгляд — вбок. Я подошёл. Открыл дверь.
Аглая Аркадьевна стояла у картотеки. На столе — уже подготовленные папки.
— Я знала, что вы заглянете, майор, — сказала она, не поворачиваясь. — У вас в глазах тот же вопрос, что был у одного следователя в девяносто восьмом. Тогда всё сошло на тормозах.
— Было уже расследование?
— Было. Несколько. Все закрыты. И почти все — без отчёта.
— Почему?
— Потому что гостиница «Заря» обслуживала одну деликатную ведомственную программу. Некоторые номера использовались как пункты временной изоляции. Неофициальные. Временные капсулы. Специальные условия.
— Кто курировал?
— Архив молчит. Но фамилия промелькнула. Сыромятников. Только не Алексей Платонович — а Станислав Сыромятников. Его отец. Полковник. Умер в начале двухтысячных. Он и настоял, чтобы номер триста шестнадцать не сносили при ремонте. Он сказал: «Этот номер не заканчивается».
Я почувствовал, как дрожит кожа под воротником. Это уже не просто совпадение. Это — сеть. И в ней больше узлов, чем кажется.
— Спасибо, Аглая Аркадьевна.
— Берегите себя. И собаку. Иногда он первый видит, кто из нас чужой.
Мы вышли в коридор. Мухтар первым шагнул вперёд. Лапы отбивали ритм, как будто в голове у него уже сложился маршрут. Я знал одно — это дело дойдёт до конца. А значит, нам придётся вернуться в номер. Ещё раз. Но не просто войти — остаться. До тех пор, пока он сам не покажет нам, что скрывает.
Мы вернулись в гостиницу вечером. Снаружи уже было темно, но внутри горел свет — тот самый ровный, неживой свет, от которого глаза слезятся, а на затылке щекотно.
На этот раз мы подготовились. Техник из отдела принёс переносной сервер, автономную камеру и блок для стабилизации электроники. Ветрова держала под рукой диктофон, Данила — планшет с отображением показаний поля. Агата надела наушники и включила режим чувствительного шумопеленга. Я же шёл вперёд с Мухтаром. Он, как всегда, не торопился, но шёл точно — прямо к цели.
Коридор третьего этажа встретил нас тем же странным звуком — вернее, его отсутствием. Мы уже знали, что на этом участке звук вязнет. Голоса глохнут. Даже дыхание кажется плотным, как будто проглатываешь пыль.
— Стоп, — сказал я, когда мы подошли к двери триста шестнадцатого. — Не торопимся. Начинаем по протоколу. Входим только после фиксации пространства.
Техник кивнул, поставил оборудование прямо на полу у порога, включил питание. Камера мигнула. Заработала.
— Есть сигнал. Но очень слабый. Идёт интерференция. Кто-то глушит.
— Не кто-то, — сказал Данила. — Что-то. Мы же знаем.
— Ты всё время это повторяешь, — вздохнула Ветрова. — Может, хватит мистифицировать? У нас есть дело. Объективно: сбой техники, пугающий номер, повторяющийся образ мальчика и факты, которые были скрыты по линии ведомства. Не призраки.
— Призраки — это тоже факт, если на них реагируют свидетели, камеры и собака, — огрызнулся Данила.
— Может, ты и сам скоро начнёшь реагировать, — с усмешкой сказала она.
— Эй! — остановил я их. — Вы оба ведёте себя, как стажёры. У нас расследование, не игра в аргументы. Не нравится — идите вниз. Я останусь с Мухтаром.
Они переглянулись. Помолчали. Потом Ветрова кивнула:
— Принято. Работай первым.
Я кивнул технику. Тот достал небольшое устройство — термоскоп. Установил у косяка.
— Температура на пороге падает. Почти на семь градусов ниже нормы. Внутри — скачки. То тепло, то холодно. Чего-то или кого-то колеблет.
Я открыл дверь.
Комната была ровно такая же, как в прошлый раз. Всё на своих местах. Кровать. Пепельница. Стаканы. Тумбочка. Только теперь — на подушке лежали часы. Те самые, карманные. С треснутым стеклом.
Мухтар не залаял. Он подошёл к ним, понюхал, тихо фыркнул и сел. Смотрел — не на часы, а в сторону шкафа. Я пошёл за его взглядом.
Шкаф был чуть приоткрыт. Я осторожно подвигал дверцу — внутри ничего, кроме вешалок. Но на внутренней стороне — чёрная метка. Что-то вроде отпечатка ладони, но с длинными пальцами. Как будто кто-то тянулся, оставляя след на полированной поверхности.
— Вижу, — прошептала Агата. — Через ИК-объектив видно даже лучше. Метка излучает остаточное тепло. Примерно одиннадцать минут назад.
— Значит, мы не одни, — сказал Данила. — Или были не одни.
— Алексей, смотри! — Ветрова подошла к столу. Под ковриком лежала записка. Почерк ровный, каллиграфический. Бумага старая.
Я развернул её. Там было всего две строки:
«Он не может уйти, пока кто-то смотрит.
Пока вы смотрите — он снаружи. Когда моргнёте — он внутри.»
Я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание. Слова — не угроза. Скорее, инструкция. Но от этого не легче.
— Проверь периметр, — сказал я Мухтару.
Он тут же вскочил, прошёл по комнате, потом вернулся. Морда напряжённая, но не испуганная. Скорее, он что-то ждал. Как охотник, чувствующий движение в кустах.
— Ставим эксперимент, — сказал я. — Устанавливаем камеру на кровати. Запускаем запись. Один остаётся в номере, остальные — в коридор.
— Кто остаётся? — спросила Агата.
— Я.
— Нет, — вмешался Данила. — На этот раз — я. Мне надоело быть в сторонке.
— Данила…
— Алексей, у тебя семья. У тебя Мухтар. У тебя… опыт. А у меня — злость. Я должен понимать, что за этим стоит. Мне надо быть внутри.
Я посмотрел на него. Он был упрям, как всегда. Но в его взгляде была решимость. Не бравада, не эмоция — решение.
— Хорошо. Только держи рацию. И если хоть что-то — выходи.
Он кивнул. Мы вышли.
Ветрова осталась с техникой. Агата пошла внизу к охране — пробить журналы.
Я же остался на лестничной площадке с Мухтаром. Он лёг рядом, но не расслаблялся. Уши двигались, как антенны. Он ловил звуки, которые нам недоступны.
Прошло три минуты. Пять. Семь.
Потом — хрип рации.
— Слышите?
— Да. Что у тебя?
— Комната… изменилась. Я не слышу улицы. Шум ушёл. Как будто окна не ведут наружу. И — я снова вижу его.
— Кого?
— Мальчика. Он стоит у стены. Смотрит в меня. Только теперь — улыбается. Он показывает на тумбочку. Там — ключ.
— Какой ключ?
— Железный. С клеймом. Странный. Похоже, он был тут давно. Муха… — он прервался. — Простите. Мальчик говорит: «тринадцать». Потом снова: «тринадцать».
Связь оборвалась.
— Данила? — я нажал кнопку. — Данила, приём!
Тишина.
— Ветрова! — крикнул я вниз. — Связь с Данилой потеряна!
Она тут же поднялась. Мы втроём ворвались в номер.
Данила сидел на полу. Смотрел в стену. Перед ним — металлический ключ. В форме, напоминающей старинную дверную защёлку.
Он поднял глаза.
— Он открыл что-то. Снизу. Под ковром. Там — ещё один лаз.
Я наклонился. Пол был надрезан. И действительно — под ламинатом скрывался люк. Без ручки. Только углубление, куда, возможно, подходил этот ключ.
Мы переглянулись. Ветрова тихо сказала:
— Если это действительно тайник… значит, он не просто прятался. Он что-то охранял.
Я взял ключ. Он был холодным, почти ледяным.
— Вопрос в том, мы откроем — или отпустим.
— Нет, — сказал Данила. — Мы должны. Если мы уйдём сейчас, кто-то другой откроет. И будет хуже.
Я посмотрел на Мухтара. Он уже сидел у люка. И не уходил.
Он знал — туда надо идти.
Люк открылся с лёгким щелчком, как будто ждал нас. Пол поддался, сквозь тонкий ламинат выступила старая древесина — чёрная, промасленная, как в старинных дверях вокзалов или архивов. Мы все стояли молча. Даже Мухтар не издал ни звука.
Я медленно поднял крышку.
Снизу тянуло пылью, старой бумагой и металлом. Шахта — вертикальная, но неглубокая. Где-то полтора метра вниз. На дне — железный контейнер. Весь в пыли, но без ржавчины. Поверх крышки — сургучная печать, почти стёртая. Видно было только часть: буква «Г» и осколок какого-то герба. Возможно, государственный. Возможно, ведомственный.
— Алексей, не стоит, — прошептала Ветрова. — Слишком аккуратно спрятано. Это не просто вещи. Это кто-то прятал от кого-то. Или от нас.
— Именно поэтому и стоит, — сказал Данила. — Мы слишком долго ходим по кругу. Может, это и есть центр.
Я аккуратно поднял контейнер. Он был тяжелее, чем казался. Примерно десять-двадцать килограммов. Поставил его на пол, на ткань, чтобы не задеть пол и не оставить следов.
Внутри оказались папки. Старые, но не сгнившие. Каждая подписана от руки. В алфавитном порядке.
Я открыл первую.
Документы. Отчёты. Расшифровки. Заголовки говорили сами за себя:
«Отчёт о применении метода “Мнемо-Изолятор” в объекте номер три — Заря»
«Подопытный П.К. — реакция на временной сдвиг стабильна, когнитивные нарушения в пределах допустимых»
«Угроза нарушения изоляции в случае внешнего наблюдения подтверждена. Предложение: заморозка объекта до ревизии»
— Это не фантастика? — прошептала Агата. — Это... эксперименты?
— Не просто эксперименты, — сказал Данила, — Это разработка. Официальная. Ведомственная.
Я листал дальше.
Списки. Имена. Все — дети. Все — с датами рождения и смерти. Часто — одинаковыми. Дата рождения совпадала с датой смерти. Или — с датой регистрации исчезновения.
— Это были объекты, — сказал я. — Не люди. Для них. Мальчик из зеркала. Павел Каверин. Он — П.К. Объект три. Возможно, единственный выживший.
— Или единственный, кто остался.
— Так вот почему время здесь не идёт. Они пытались изолировать восприятие. Закрыть эмоцию. Оставить сознание в моменте. Сделать человека… не наблюдающим. Или наоборот — вечно наблюдающим.
Мы молчали. Даже Данила, даже Агата. Только Ветрова посмотрела на меня, потом — на Мухтара.
Он всё ещё сидел у двери. Глаза не отводил от стены. Смотрел не туда, где мы — а туда, где что-то должно было появиться.
— Алексей, — сказала она тихо. — Ты думаешь, мы теперь в безопасности?
— Нет. Думаю, мы теперь слишком много знаем.
Мы собрали документы. Фото. Сделали копии. Всё упаковали.
И тогда произошло первое по-настоящему необъяснимое.
Когда мы вышли в коридор — он был другим. Лампы горели другим светом. Обои — другого цвета. Знаки на стенах — старые, потёртые, как будто мы переместились на тридцать-сорок лет назад.
Мухтар зарычал.
— Назад! — скомандовал я. Но двери в номер уже не было. Стена была ровной. Чистой.
— Что за чёрт?!
— Мы не двигались! — воскликнул Данила. — Мы же только вышли на секунду!
— Секунда — здесь не работает, — сказала Агата, и голос её стал ниже. — Мы в другой момент. В той самой петле. Это не просто коридор. Это — реакция.
— Реакция на что? — спросил я. — На нас?
— На открытие. Контейнер был якорем. Он держал слой времени. Мы его подняли — и что-то сдвинулось.
— Стоп. Стоп! — резко сказал я. — Мы не мистика, мы следователи. Сейчас все собираются. По парам. Мы движемся по коридору. Камеру — вперёд. Пять метров — остановка.
— Мы же не знаем, выйдем ли.
— Зато знаем, что если останемся — потеряем ориентиры. А ориентиры — это всё. У нас есть документы. У нас есть глаза. У нас есть собака. У нас есть разум. И у нас есть друг друга.
С этими словами я сделал шаг вперёд. Мухтар — со мной. За нами — остальные.
Пять метров. Стена. Поворот. Опять коридор.
И тут — свет погас.
Тишина.
Пауза.
Свет включился снова — и мы оказались… в другом месте.
Не гостиница. Архив.
Старый архив. С деревянными шкафами. Пыльными. С жёлтыми лампами.
— Что это?..
— Мы в здании. Но не в том. Или в том, но не в этом времени.
— Смотри! — Агата подошла к стене. Там — доска. На ней фото. Имена. Папка с надписью: «Дело номер три — Павел Каверин. Состояние: активен. Наблюдение продолжается».
Я подошёл. Там был почерк. Строгий. Военный. А в подписи — С.Сыромятников. Полковник.
— Отец нашего постояльца, — произнёс я. — Он курировал это. Официально. До двухтысячных.
Мы сделали снимки. Но самое главное — нашли картотеку.
Внутри — ещё один отчёт.
На обложке:
«Механизм фиксации: живая точка наблюдения. Установлена в номер триста шестнадцать. Структура: пульсирующая петля времени с эмоциональным носителем»
«Живой наблюдатель обязателен. Уход последнего наблюдателя приведёт к коллапсу временной оболочки»
Я перечитал ещё раз. И всё стало ясно.
Павел — не просто призрак. Он — наблюдатель. Он держит этот временной пузырь. Пока кто-то смотрит — он остаётся снаружи. Как только все отвернутся — он исчезнет. И заберёт с собой то, что не должно было быть.
— Алексей… — Ветрова говорила с трудом. — Мы теперь часть этого?
Я посмотрел на неё. Потом на Данилу. Потом на Мухтара. Он смотрел прямо в глаза. Не отводил. И я понял.
— Нет. Мы не часть. Мы — ключ. Нас сюда пустили не случайно. Вопрос только — зачем.
Возвращение было неожиданным. Мы не шли, не бежали, не открывали дверей. Мы просто моргнули — и снова оказались в номере. Триста шестнадцатый. Всё так же: кровать, тумбочка, часы.
Только один нюанс — окно было распахнуто. А за ним... улица. Современная. Машины. Лето. Пять утра.
— Мы вышли? — спросил Данила.
— Похоже, да, — ответил я. — Или нам так кажется.
Мухтар первым подошёл к окну. Понюхал воздух, завилял хвостом. Это был настоящий воздух. Городской. Не архивный. Не пыльный.
— Проверить время, — бросил я. — Связь. Всё.
Агата достала телефон. Работал. Сигнал есть. Интернет тоже. Ветрова посмотрела на часы — стрелки двигались.
— Пять ноль девять утра. Сегодняшняя дата. Всё совпадает, — подтвердила она.
— Мы вернулись, — выдохнул Данила и сел на край кровати. — Я не знаю, как, но это работает. Мы прошли через это.
— Не «прошли», — поправил я. — Нас пропустили. Это разные вещи.
Пока мы восстанавливали дыхание, сработала рация.
Голос дежурного:
— Майор Северцев? Срочно в вестибюль. Постоялец требует встречи именно с вами. Отказывается называть имя. Говорит: «он поймёт».
Мы переглянулись. Я взглянул на Мухтара — тот уже стоял у двери.
Мы спустились. Холл всё тот же, только теперь — с людьми. Пара работников на ресепшене, охранник у входа. Солнце поднималось — обычное утро.
У окна стоял мужчина. Средних лет. Высокий, в сером пиджаке. Волосы коротко острижены, в руке — трость, но ходит без неё.
Когда я подошёл, он обернулся. Взгляд внимательный, спокойный. Без признаков страха.
— Вы Алексей Северцев.
— Да. А вы?
Он не ответил. Только протянул руку:
— Меня не должно быть. Но я есть. Потому что вы открыли ящик.
Я напрягся.
— Кто вы?
— Представьтесь.
— Вы уже меня знаете. Сыромятников.
Молчание. Мы с Ветровой переглянулись.
— Алексей Платонович?
— Нет. Его сын. Михаил Сыромятников. Удалённый. Неформальный куратор объекта «Заря». До двух тысяч двадцать первого года.
— Вы не числитесь в базах. Ни в каких.
— И не должен. Так устроена система. У вас есть документы. Папки. Улики. Но вы не понимаете, что держите в руках.
— Понимаем достаточно. Это не просто временная петля. Это эксперимент. С детьми. И один из них до сих пор здесь.
— Вы правы. И вы не правы. Павел не просто жертва. Он — механизм. Часть устройства. Он не страдает. Он стабилизирует.
— Он ребёнок.
— Он был ребёнком. Сто двадцать лет назад. Сейчас — конструкция.
— А вы? — спросил Данила. — Кто вы в этой системе?
— Я тот, кто пришёл забрать остатки. Вы всё вскрыли. И теперь я должен закрыть.
— На каком основании?
— На основании того, что произойдёт, если этого не сделать.
Я сделал шаг вперёд.
— Послушайте внимательно. Вы можете говорить, что угодно. Но мы — официальное подразделение. Мы работаем по закону. Здесь — территория России. У нас полномочия, у вас — нет.
— У меня — полномочия, которых вы не увидите на бумаге. И если вы хотите, чтобы ваш мир продолжал идти по прямой, а не по кругу, вы сейчас просто выйдете из этого здания. И всё забудете.
— Не выйду. И не забуду.
Он кивнул. Не спорил.
— Тогда вы должны довести дело до конца. Есть ещё один уровень. Один документ. И одна комната. Она не на третьем этаже. Она — под первым. Её не найти без проводника. Я — не подойду. Но Мухтар подойдёт.
Мы все посмотрели на пса.
Он спокойно сидел у стены. А потом вдруг встал. Медленно, как будто понял команду, которой не было. Повернулся и пошёл вдоль коридора.
— Он знает, — сказал Сыромятников. — Идти должны только вы. Один.
— Почему?
— Потому что больше никто не вернётся.
Я бросил взгляд на своих. Данила шагнул было вперёд, но я его остановил:
— Нет. Я иду. Я начал — я и закончу.
Мухтар шёл первым. По лестнице вниз. Мимо подвала, мимо щитовой. Потом — мимо склада. И, наконец, остановился перед серой, ничем не примечательной дверью. На ней не было табличек. Только вмятина на металле — как след от ладони.
Я нажал.
Замка не было. Дверь открылась внутрь.
Старый коридор. Пол бетонный, лампы редкие, пыль летает в воздухе. Пахнет известкой и сыростью.
Мухтар прошёл вперёд. Я — за ним.
В конце коридора — дверь. Деревянная. Почти живая.
Я толкнул её. Она скрипнула, как будто вздохнула.
Комната была пуста.
Только стол. И на столе — записка. Рядом — бумажная метка.
Я подошёл.
На записке — детский почерк.
«Я больше не должен. Ты теперь вместо меня. Ты видел меня — значит, я могу уйти. Спасибо.»
Метка — старый жетон. С выгравированной датой: тысяча девятьсот третий год.
Я понял.
Механизм отключился.
Я вышел из комнаты. Мухтар шагал рядом, спокойно. В холле никого не было. Ни Сыромятникова. Ни Ветровой. Ни Данилы.
Я вышел на улицу.
Солнце стояло в зените. Хотя только что было утро.
Мир шёл. Машины ехали. Люди смеялись. Всё было нормально.
Только я знал, что теперь всё по-другому.
Отдел встретил меня тишиной. Ни Данилы, ни Ветровой, ни Агаты. На столах — папки, мониторы в режиме ожидания, кофейные кружки, в которых уже остыла тьма.
Я открыл дверь архива. Пусто. Ни Аглаи Аркадьевны, ни её кип горящих дел. Только сквозняк, от которого качнулась шторка на окне.
Мухтар остановился у двери кабинета дежурного. Замер. Зарычал — коротко, сухо, один раз.
Я толкнул дверь.
Внутри сидел дежурный. В полубессознательном состоянии. Смотрел в одну точку. Экран. На нём — видеозапись. Тот самый эксперимент в номере триста шестнадцать.
— Что ты смотришь? — спросил я.
Он молчал. Пальцы сжали ручку кресла так, что костяшки побелели.
Я подошёл ближе и посмотрел на монитор.
Картинка была нормальной — сначала. Данила заходит в номер, ставит камеру. Потом — пауза. Свет начинает мигать. Потом — появляется силуэт. Детский.
Но внезапно — фигура превращается.
Это не мальчик.
Это мужчина. Лет тридцати. В форменном пальто, со значком на лацкане. Его лицо смутно знакомо. Очень. Слишком.
Я сделал паузу. Замедлил запись.
Фигура поворачивается в сторону камеры. Смотрит прямо в объектив. Медленно. Уверенно. И… улыбается.
На лице — моё лицо.
— Что за чёрт… — вырвалось у меня.
На экране — я. Или тот, кто выглядит, как я. Он стоит посреди комнаты. Потом — уходит. Растворяется в темноте. Камера продолжает писать, но уже без движения.
Я резко выключил экран.
— Кто это видел? — спросил я у дежурного.
Тот посмотрел на меня мутными глазами:
— Все. Все, кто были здесь утром. Они… не вернулись. Только ты.
Я вышел в коридор.
Мухтар шёл рядом, молча. Но я видел, как у него дёргается ухо. Он чуял неладное.
— Давай подумаем, — пробормотал я. — У нас была команда. Мы прошли номер. Мы нашли документы. Я вернулся. Один. Остальные…
Я достал рацию. Статический шум. Ни одного ответа. Потом — щелчок.
— Северцев?
Голос. Ветрова.
— Ветрова! Где ты?!
— Не знаю. Мы... не в отделе. Мы вернулись. Но всё другое. Данила говорит, что здание не то. Что год не тот.
— Какой год?
Пауза.
— Девяносто седьмой.
Я выронил рацию.
— Мухтар...
Он уже смотрел на меня. Глаза — внимательные. Как будто он понял раньше, чем я.
Мы не вернулись. Не все. Только я. Только мы с ним.
А они — остались в другом слое.
И тогда — стук в дверь.
Я подошёл.
На пороге стоял подросток. Лет двенадцати. В руках — бумажный свёрток. На лице — усталость. Но не детская. Взрослая.
— Это вам, — сказал он. — Вы должны это прочитать.
Я взял свёрток. Бумага старая. На обложке — чёткая надпись:
«Майор Алексей Северцев. Документ подтверждения: объект три. Подмена завершена. Цикл закрыт. Остаток один.»
— Кто тебе это дал? — спросил я.
— Вы.
— Что?
— Ну… не вы. Другой вы. Он сказал: «когда он увидит себя — всё станет на место». А ещё он сказал, что собака поймёт.
Я опустился на корточки рядом с Мухтаром.
— Что происходит?
Он тихо зарычал. И уставился мне за спину.
Я обернулся.
И увидел... себя.
Стоящего в дверях. Без формы. В гражданском. Со взглядом, который я видел в зеркале, когда сомневался в себе.
— Привет, — сказал он. — Мы оба майоры Северцевы. Только ты — тот, кто должен остаться. А я — тот, кто начал.
— Зачем ты здесь?
— Чтобы закрыть петлю. Ты был в номере. Ты видел его. Значит, теперь ты — наблюдатель. А я — могу уйти. Не навсегда. Но достаточно.
— Это всё… программа?
Он покачал головой.
— Нет. Это результат. Когда ты слишком долго смотришь — время смотрит в ответ.
Я сделал шаг вперёд.
— Где мои люди?
— Они там, где ты их оставил. Но если ты хочешь вернуть их — тебе нужно сделать выбор. Остаться. Или отпустить.
— Я не брошу их.
Он кивнул.
— Тогда тебе туда. Снова. В номер.
Я посмотрел на Мухтара. Он стоял, не двигаясь.
— Пойдёшь со мной?
Мухтар гавкнул один раз.
Значит — пойдёт.
Второй раз входить в номер было хуже, чем первый. Не потому что темно или страшно — потому что теперь я знал, что он может не отпустить.
Дежурный — тот, что показывал мне видео, — так и сидел в своём кресле, не моргая. Я приказал двоим оперативникам, которых успел выдернуть с другого объекта, забрать его в медчасть. Пусть проверят, нет ли воздействия химии. Я всё ещё надеялся, что можно всё списать на какую-то форму газового отравления, сбой вентиляции — хоть что-то.
Но Мухтар снова пошёл первым. И когда он подошёл к двери триста шестнадцатого, не остановился.
Он просто сел.
И тогда я понял — дверь открыта.
Внутри всё было иначе.
Ветрова стояла у окна, держа в руке диктофон, как оружие. Лицо осунулось, но глаза по-прежнему внимательные.
Данила сидел на полу. Зажимал плечо — ранение. Агата присела рядом, бинтуя его отрезом рубашки.
— Как вы?.. — начал я.
— Мы не знаем, — ответила Ветрова. — Всё было как вспышка. Мы стояли в архиве, потом… оказались здесь. Но уже без связи, без выхода. Дверь не открывалась. Время не шло.
— И кто вас атаковал? — кивнул я на кровь.
— Никто, — сказал Данила сквозь зубы. — Он сам. Он упал, когда паника началась. Неудачно. Я думал, нас тут оставят навсегда.
Я сел на стул. Он скрипнул подо мной. Слишком по-настоящему.
— Я видел себя, — сказал я. — Другого себя. Или, точнее, кого-то с моим лицом. Он говорил, что один из нас должен остаться. Чтобы «замкнуть петлю». Но он не звучал, как враг. Он говорил спокойно. Как человек, который уже знает исход.
— А я слышала, как он шептал, — сказала Агата. — Но не вслух. В голове. Он знал наши имена. И сказал, что мы всё время были здесь. Всегда. Что это не первый раз.
Данила мотнул головой:
— Не верю. Не хочу верить. Если бы мы тут застряли, уже давно бы начали с ума сходить. А мы думаем, действуем, дышим. Это не петля. Это ловушка. Но она слабеет.
— Почему?
— Потому что ты вернулся. Ты что-то изменил.
Я посмотрел на Мухтара. Он сидел у порога. Спокоен. Смотрит в точку на стене — где когда-то была дверца. Та самая, через которую я попал внутрь в первый раз.
— Выход будет там, — сказал я. — Но я пойду первым.
— Нет уж, — поднялся Данила. — Мы идём все вместе. Хватит одиночек.
Я кивнул. Это был правильный ответ.
Мы подошли к стене. Она была такой же, как прежде. Но теперь — еле заметный контур дверцы проявлялся под светом фонаря.
Я дотронулся. Пальцы провалились сквозь поверхность.
— Данила, ты сможешь?
— Идти — да. Бегать — пока нет. Но мне хватит.
Агата подала ему плечо, но он отказался. Мужская гордость — даже здесь.
Мы шагнули внутрь.
Нас не тянуло, не бросало в темноту. Мы просто… оказались в другой комнате.
Архив. Но уже пустой. Искажённый. Доски прогнили. Полы скрипели. На стене — огромная фотография. Чёрно-белая. На ней — мы. Все четверо. И Мухтар. Только одеты иначе. Старомодно. Как в восьмидесятые. А под фото — табличка:
«Группа наблюдателей. Эксперимент закрыт. Временная фиксация: завершено.»
— Это уже бред, — выдохнула Ветрова. — Мы не могли… мы не участвовали в этом. Это монтаж. Мистификация. Подделка.
— Может, это то, во что нас хотят заставить поверить, — пробормотал Данила. — Кто-то играет с нашей памятью.
— Или с реальностью, — вставила Агата.
Я наклонился к табличке. Маленькая дата внизу: две тысячи двадцать пятый год.
Текущий год.
— Нас кто-то уже поместил в отчёт. И если это не ошибка, значит…
— Значит, кто-то знал, что мы придём, — закончила Ветрова.
Мы не стали брать фото. Мы взяли только то, что могли доказать. Документы. Флешку из камеры. Отчёт с пометкой «секретно». Всё запаковали.
Мухтар гавкнул один раз.
Дверь, которой не было, появилась.
Мы вышли.
На этот раз — по-настоящему.
Свет солнечный. Звук города. Сигналы машин. Бабка на лавке, кормящая голубей. Пацан с телефоном и наушниками.
Мы стояли у гостиницы. Но вывеска была другой.
Не «Заря».
«Отель “Альтаир”»
— Это как? — выдохнула Агата. — Мы что, попали в другой мир?
Я подошёл к администратору. Молодой парень в форме, с бейджиком.
— Извините, скажите, здесь раньше была гостиница «Заря»?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Я здесь с прошлого года. А до этого тут вроде склад был. Потом всё снесли. Построили заново.
— А третий этаж?
— У нас два. Мы мини-отель.
Я вышел. Мухтар шёл рядом. Всё вокруг — настоящее. Люди, улица, день. Но чувство не отпускало.
Я обернулся. Где-то там, за стенами нового здания, осталось старое. Закрытое. И, возможно, живое.
— Что делаем дальше? — спросила Ветрова.
Я посмотрел на часы.
Они тикали.
— Пишем отчёт. Показываем улики. Пусть теперь их голова болит.
— А если они спросят, где были вы трое? — спросил я.
— Скажем правду. Или часть.
— Ты когда-нибудь врёшь в рапортах? — ухмыльнулась Агата.
— Только если очень хочется, чтобы поверили.
Мы сели в машину. Я завёл двигатель.
Он заглох.
— Серьёзно? — выругался Данила. — Только не это.
— Подожди, — сказал я. — Мухтар, проверь.
Пёс спрыгнул и обошёл капот. Понюхал. Потом вернулся и сел.
Я снова завёл. Машина ожила.
— Проверка пройдена, — сказал я.
Мы выехали. Гостиница осталась позади. Новый фасад. Новый адрес.
Но в зеркале заднего вида я всё равно видел старую вывеску.
И — фигуру мальчика. Смотрит нам вслед.
Мы не говорили по дороге в отдел. Молчание было плотным, но не тяжёлым — скорее деловым. Каждый из нас перебирал в голове детали. Кто что видел, кто что понял, кто кому теперь поверит. Мухтар устроился на заднем сиденье, положив морду на подлокотник, — уставший, но настороженный. Его тишина всегда говорила больше, чем наши слова.
На парковке уже стояла машина начальства. Знакомый чёрный «Форд». Полковник Ракитин.
— Началось, — буркнул Данила. — Кто-то уже доложил. Или что-то уже утащили.
Я вышел первым. Вошёл в здание без спешки. Поднялся по лестнице — лифты в таких ситуациях я не люблю. Ветрова и Агата за мной, Данила чуть сзади, прихрамывая. Мухтар первым оказался у двери кабинета.
Ракитин ждал внутри. Сидел за моим рабочим столом, расстелив перед собой копии отчётов, сделанные нами. Он даже не притронулся к ним. Только смотрел. А когда мы вошли — встал.
— Вы сделали то, что не должны были делать, майор, — без приветствия. — Это выходит за рамки полномочий. За рамки ведомства. И за рамки здравого смысла.
— Что именно, Павел Тимофеевич? Проверили номер, где фиксируются психиатрические срывы, или предотвратили возможную катастрофу с неопределённым радиусом воздействия?
— Вы вскрыли архив, доступ к которому был ограничен с конца двухтысячных. Без согласования.
— Мы нашли контейнер под номером, который формально числится как несуществующий. И если бы мы туда не спустились — сейчас бы никто не разговаривал. Ни со мной, ни с вами.
— Не перегибайте, Северцев.
Я подошёл к столу. Взял один из протоколов. Подал ему.
— Тут подпись вашего предшественника. Полковника Станислава Сыромятникова. С грифом «особый контроль». Вы знали об этом?
— Я не обязан знать то, что списано.
— А если это не списано? А если это до сих пор работает?
Пауза.
Он перевёл взгляд на Мухтара. Тот не двигался. Смотрел прямо. Как всегда.
— Пёс ведёт себя, как человек, — сказал Ракитин.
— Иногда — лучше.
Он опустил глаза к бумагам, не отвечая. Потом сказал:
— Официально — вы не были там. Видео не существует. Документы передаются в архив, который не существует. Номер триста шестнадцать в гостинице «Заря» отсутствует по акту реконструкции. Вы поняли?
— Вы хотите, чтобы мы молчали?
— Я хочу, чтобы вы продолжали работать. Но — с пониманием, где заканчиваются стены вашего отдела.
Я знал этот язык. Это не угроза. Это — механизм. Система закрывает то, что считает нестабильным.
Я кивнул. Медленно.
— Мы поняли. Всё, как всегда.
Он сложил документы, положил их в кожаный портфель, кивнул — и вышел. Молча. Без оборачивания.
Мы остались вчетвером. Я опёрся на стол. Ветрова молча достала фляжку, сделала глоток и передала Даниле. Агата смотрела в окно.
— Всё в корзину? — спросила она тихо.
— Не всё, — ответил я. — У нас есть копии.
— И что мы с ними?
— Храним. Как раньше. Как всегда. До тех пор, пока не придёт кто-то, кому можно доверить. Или до следующего звонка.
— Считаешь, он был прав? — спросил Данила. — Что нас «отметили»?
— Возможно. Но у нас есть преимущество.
— Какое?
— Мы умеем держать язык за зубами. И работать, несмотря ни на что.
В этот момент раздался звонок. Не городской. Не по рации. Личный. Мой мобильный, на котором только двое знали номер.
Я поднял.
— Северцев.
Голос на другом конце был чужой.
— Вы забрали не всё.
— Кто это?
— Это не важно. Важно то, что остался один предмет. Он может изменить всё. И он исчез.
— Где?
— Не в гостинице. В вашей квартире.
Связь прервалась.
Я посмотрел на коллег.
— У нас проблема.
— Какая?
— Похоже, мы что-то принесли с собой.
Моя квартира была тиха. Идеально. Ключ вставал в замок, как всегда. Мухтар шёл первым. Я не стал включать свет.
На кухне — всё на месте. В комнате — тоже. Только один нюанс.
На стене, где раньше висели мои часы, теперь не было ничего. Только пятно от снятого гвоздя. Но я часы не снимал.
Я подошёл к полке. Там — старый короб. Я его не трогал с прошлого года.
Открыл.
Внутри — карманные часы. Те самые. С трещиной.
На стекле — отпечаток пальца. Детский. Маленький. Как будто кто-то передал их мне. Чтобы я не забыл.
Мухтар тихо заскулил.
Я медленно закрыл короб.
— Значит, это ещё не конец.
Я долго стоял с закрытым коробом в руках. Эти карманные часы были словно чужой пульс, оставленный в моём доме без разрешения. Не угроза — скорее, знак. Но кто его оставил?
Мухтар уже сидел у двери, как будто знал: скоро выезд.
Я позвонил Ветровой.
— Надо собраться. Срочно. Все. У меня дома кое-что… появилось.
— Что именно?
— Те самые часы. С трещиной. Из номера. Лежали в моей квартире, в коробке, которую я не открывал год.
— Кто знал, где ты хранишь копии улик?
— Никто. Даже ты — только частично.
— Тогда это либо…
— …не человек, — закончил я.
Она промолчала, потом только коротко: «Выезжаем».
Через пятнадцать минут в квартиру вошли все — по очереди. Данила с перевязанной рукой, Агата с планшетом, Ветрова — с глазами, в которых вместо сна была тревога.
— Покажи, — попросила Ветрова.
Я открыл короб. Часы лежали, как положено. Тихо. Мёртво. Но всё же присутствовали. В комнате от них был запах — тонкий, почти незаметный. Как старая бумага и холодное железо.
— Надо проверить отпечатки, — сказал Данила. — И на корпусе, и на крышке. Это можно сделать быстро.
Агата уже разложила свой мобильный сканер. Устройство засветилось, отсканировав поверхность. Через пару минут она замерла.
— У тебя в квартире побывал кто-то. Но не обычным способом. След один. Детский. Плотный отпечаток. Никаких следов обуви. Дверь не вскрыта. Камеры у подъезда — чисто. Ни одного входа за последние сутки.
— А сам предмет?
— Отпечаток соответствует тем, что были в архивных документах. Павел Каверин. Объект три.
— Он не мог выйти из гостиницы, — сказал Данила. — Мы там закрыли всё.
— Он не вышел, — ответила Ветрова. — Его кто-то вынес.
— Кто?
— Тот, кто имел доступ. Или тот, кто «протоколировал». Например…
— Тот человек с моим лицом, — закончил я.
Мухтар зарычал. Один раз. И сразу встал. Пошёл в комнату. Встал перед окном. Не лаял. Просто замер.
Я подошёл. На подоконнике — ничего. За стеклом — обычный двор. Дети, качели, солнце, ветер.
Но в отражении стекла… на секунду — я увидел его. Того, второго.
Он стоял рядом со мной. Как отражение. Только чуть левее. Смотрел не на меня — на Мухтара. И улыбался.
— Нам это не нравится, — сказал Данила, — слишком личное пошло.
— Он пришёл ко мне домой. Без приглашения, — ответил я. — Это уже нарушение всех границ.
— А может, он не враг? — вставила Агата. — Может, он просто просит помочь? Эти часы — как сигнал. Как крик. Или попытка передать что-то.
— Сигнал можно передать иначе, — отрезала Ветрова. — У нас есть правила. Порядок. Если кто-то играет за кулисами — пусть будет готов к тому, что мы сорвём занавес.
Я кивнул.
— Надо установить, где он теперь. Не призрак, а реальный человек. Тот, кто мог быть носителем. Кто выходил из зоны, пока мы были внутри.
— Есть одна зацепка, — сказала Агата. — Помните подростка, который передал тебе тот свёрток? Сказал: «Это от тебя».
— Да.
— Я проверила камеры на улице. Он действительно приходил. У него был браслет на запястье — медицинский. С номером из системы соцопеки. Я связалась с базой. Имя — Андрей Каверин.
Пауза.
— Он из центра постинтернатной адаптации. Забрали из дома в Одинцове. И самое странное: его мать — Мария Павловна Каверина. Родилась в тысяча девятьсот семьдесят восьмом. Сын — в две тысячи пятом. А отца — нет. В графе «не установлен».
Я выдохнул.
— Павел Каверин. Погиб в тысяча девятьсот третьем. Эксперимент. Точка фиксации. Теперь — подросток с его фамилией, и без отца.
— Совпадение? — спросил Данила.
— Слишком точное.
Я взял телефон.
— Поехали к нему. Без шума. Просто поговорим.
Центр находился на окраине. Новое здание. Много стекла, мало охраны. Строго по режиму, но без жестокости. Нас пустили по служебному удостоверению. Без лишних вопросов. Пёс был воспринят, как должное. Сказали, что Андрей — тихий, замкнутый, рисует. Беспроблемный.
Мы нашли его в классе трудотерапии. Сидел за мольбертом. Рисовал углём. Тонкие линии, штрихи, тени. На рисунке — лестница. Вниз. И внизу — дверь.
Он нас увидел и не испугался.
— Вы пришли, — просто сказал он. — Спасибо.
— За что?
— Что вы были там. И вернулись. Не все могут.
— Кто ты?
— Я не знаю. Но у меня есть сны. Я вижу коридоры. Комнаты. Часы. И мальчика, который улыбается. И собаку. Всегда собаку.
Мухтар подошёл к нему. Сел. Просто сел у ног. Без команды.
Я сел рядом.
— Ты знал Павла?
— Не знаю. Но когда я был маленький — я смотрел в зеркало и знал, что я не один.
Он замолчал. Потом добавил:
— Сегодня ночью я проснулся — а на подушке лежали часы. Я отнёс их вам. Потому что они не мои.
Я посмотрел на Ветрову. Та только кивнула: «да, он».
Этот мальчик — не объект. Он связующее звено. Последний отпечаток эксперимента, который «вышел» наружу. И теперь в нём могла быть память. Или голос. Или след.
Но он не виноват.
— Ты хочешь, чтобы всё закончилось? — спросил я.
— Я хочу, чтобы собака всегда была рядом.
Я кивнул.
— Тогда мы с тобой договорились.
На обратном пути Данила смотрел в окно и вдруг сказал:
— А если всё это не для того, чтобы нас напугать… а чтобы показать? Может, нам дали шанс увидеть, как это — быть не в системе?
— Или наоборот — быть в самой её середине, — вставила Агата.
— Нет, — сказал я. — Это не философия. Это долг. Мы вошли туда, куда никто не входил. И вышли. Живыми. Значит — должны работать дальше. И быть лучше, чем система.
Мухтар посмотрел на меня. Его глаза были ясными.
Он всегда знал, что правильно.
Андрей исчез на следующее утро.
Я узнал об этом в семь ноль девять — когда раздался звонок. Женский голос. Воспитательница. Говорила быстро, сбивчиво: «Он не пришёл на зарядку… мы решили, что проспал… но в комнате — никого… ни вещей, ни следов… окно закрыто… дверь заперта изнутри…»
Я уже был на ногах, Мухтар у двери.
— Выезжаем, — бросил я в рацию. — Все. В центр. Без лишнего шума.
Мы прибыли одновременно. Ветрова — в форме, Данила — в штатском, Агата — с планшетом, уже на ходу подгружала камеры наружного периметра.
Мальчика не было. Следов взлома — ноль. Записи — обрезаны.
— Последний кадр с его участием — три часа сорок две минуты, — сообщила Агата. — Он выходит из комнаты, идёт по коридору. Без обуви, в халате. После этого — провал. Минус шесть минут. Дальше камера работает, но его нет. Хотя по логике — он должен быть на следующем участке.
— Кто имел доступ к серверу? — спросила Ветрова у охраны.
— Только мы, — развёл руками заведующий. — У нас охрана — контрактники, но надёжные. И никто не покидал объект.
— Это только если верить камерам, — пробормотал Данила.
Я прошёл в комнату Андрея. Маленькая. Скромная. Кровать заправлена. На подоконнике — книжка. Открытая. «Маугли». Закладка — ровно посередине. На странице, где волк говорит: «Мы не люди. Но мы помним».
— Посмотри, — сказал я Мухтару.
Он обошёл кровать, понюхал пол. Потом — уткнулся в подушку. И издал звук. Не лай. Не вой. Что-то среднее между обеспокоенным вздохом и сигналом. Он чувствовал: Андрей был здесь. И не ушёл. Он исчез.
— Я не понимаю, — сказала Агата. — Мы же буквально вчера решили, что он вне зоны. Что он вне механизма. А теперь — его нет. Как будто тот цикл… всё ещё открыт.
— Или кто-то открыл его снова, — сказал Данила. — Специально. Потому что мы не подчинились.
Я промолчал. Потому что думал то же самое.
Вернувшись в отдел, я сразу зашёл в архив.
Аглая Аркадьевна стояла у доски. Смотрела на новую заметку. Кто-то аккуратно приколол к пробковой стене клочок бумаги. На нём всего две строчки, вырезанные из разных газет:
«Он ушёл, чтобы не стать тем, кем быть не должен.
Петля всё ещё жива.»
— Это кто? — спросил я.
— Не знаю, — тихо ответила она. — Я пришла в семь сорок. Листа не было. Потом — появился.
— Камеры?
— Отключены. Снова. Время сбито. Пять минут не пишется.
Я забрал листок. Убрал в файл. Подписал:
«Улика. Исчезновение Каверина. Вероятный внутренний источник.»
Ветрова уже собирала временную группу: дежурный следователь, связной с прокуратурой, инженер безопасности. Всё строго по уставу. Всё по протоколу. Всё — в рамках. Но мы оба знали: за пределами этих рамок кто-то уже начал игру. И, похоже, на шаг впереди.
— Мы идём по следу, который не ведёт наружу, — сказала она. — А внутрь. Куда-то в нас самих.
— Это не оправдание, — отрезал я. — Мы не философы. Мы — опера.
— Тогда давай делать то, что умеем. Проверять людей. Подъезд. Камеры. Доступ. Планы этажей.
— И перепроверить всех, кто был в номере. Поимённо. Даже тех, кого отстранили. Даже тех, кто в больнице.
Первым в списке был техник, Сергей Орлов. Тот, что вскрывал пол и говорил о земле семнадцатого века. Мы связались с его лечащим врачом. В стационаре ответили, что он выписался. Неделю назад.
— Куда?
— К родственникам. В село Зуево. Есть прописка.
— Есть телефон?
— Номер отключён.
Мы поехали туда.
Зуево — маленькое. Частный сектор. Глинистая улица, собаки за заборами, старики у колодцев. Дом Орлова стоял отдельно, на отшибе. Табличка — деревянная. Пылище. Но дверь была открыта.
Я постучал.
Никто.
— Полиция! — громко сказал я. — Орлов Сергей Павлович, вы дома?
Мухтар потянул поводок. Вперёд. Мы зашли.
Внутри — тишина. Запах старой пищи. Прогорклого табака. И бумаги. Много бумаги.
На столе — тетрадь. Почерк мелкий. Но знакомый.
«Если ты читаешь это, значит, ты всё-таки пришёл.
Он приходил и ко мне. Он хочет, чтобы мы смотрели.
Пока мы смотрим — он не может уйти.
Но если мы перестанем — уйдём мы.
Я устал смотреть. Я ухожу первым.»
Записки заканчивались одной строкой:
«Не верьте своим отражениям.»
Я поднялся. В спальне — ничего. В ванной — пусто. Но на полу — одежда. Как будто человек вышел… и оставил всё.
— Он исчез?
— Он ушёл, — сказал Данила. — По своей воле. Или по чьей-то ещё. А может, просто… сломался.
— Нет. Его забрали. Как и Андрея. Тихо. Без следов. Без скандала.
Ветрова подошла ко мне. В руках — фото.
На нём — Орлов. Снято два дня назад. У магазина в Москве. С кем-то рядом.
С собой.
С точной копией моего лица.
Я посмотрел на снимок. Потом — на Мухтара. Тот поднял голову. И зарычал. Но уже не тревожно — как перед прыжком.
— Он вернулся, — сказал я. — И, похоже, больше не просто наблюдает.
Мы вернулись в отдел молча.
В голове крутилось только одно: если «второй Северцев» действительно проявился за пределами гостиницы — это не галлюцинация и не остаточный эффект от эксперимента. Это — реальный субъект. И если он общался с Орловым, а затем тот исчез — у нас не просто странный случай, а вмешательство в активное следствие. Возможно — со стороны очень подготовленных людей.
— Его надо найти, — первым нарушил тишину Данила. — До того, как он что-то подбросит. Или отнимет ещё кого-то.
— Найдём, — сказал я. — Но не в лоб. Такой человек не пойдёт в метро и не закажет кофе в палатке.
— Тогда как?
— Через системы наблюдения. Через города, где он мог появиться. Через несостыковки.
— Или через собак, — вставила Ветрова. — Мухтар его чувствует.
Я посмотрел на пса. Он лежал, но не спал. Следил за дверью. Уши напряжены. Лапы собраны, как перед прыжком. В его теле не было усталости — только боевая готовность.
— Агата, запроси дубли камер по городу. Все эпизоды, где зафиксированы люди с похожими чертами на меня. Исключения по времени — тоже включи. Места с «белыми пятнами» — особым образом пометь. Это может быть точка входа.
Она уже печатала.
— А ты? — спросила Ветрова. — Что ты сделаешь, если найдёшь его?
Я не ответил сразу.
— Задам один вопрос. Кто он на самом деле. Только и всего.
— И если он скажет — ты ему поверишь?
— Если он врёт, я это пойму.
— А если скажет правду? Такую, в которую не поверит никто?
Я посмотрел ей в глаза.
— У нас была «правда», от которой исчез подросток. И мужчина. И комната. И я сам. Скажем так: я уже привык, что правда не обязана быть удобной.
Мы сидели в отделе до ночи. Агата перелопатила архивы городских камер. Данила звонил по своим каналам — в транспорт, на вокзалы. Ветрова пробивала списки с похожими данными: двойники, психиатрические пациенты, свидетели, которые внезапно исчезли.
Около полуночи пришёл первый зацеп.
— Северо-Восточный округ, — сказала Агата. — Камера у парковки бизнес-центра. Один из водителей сообщил, что его «остановил человек в форме», который представился офицером ФСБ. По описанию — ты. Сказал, что идёт служебное задание, и попросил удалить фрагмент видео. Но тот успел сохранить себе копию. Вот.
Мы смотрели молча.
На видео я. То есть — кто-то с моим лицом. Форма почти правильная. Только без жетона. Без фамилии. Без удостоверения.
Он смотрел в камеру на секунду. Улыбался. Потом — исчез из кадра.
— Это не монтаж? — уточнил Данила.
— Нет. Настоящее видео. Никаких следов подмены.
— Тогда у нас серьёзная проблема, — сказал я. — И она уже вышла на поверхность.
Я взял трубку. Позвонил напрямую Ракитину.
— Павел Тимофеевич, вам стоит знать: человек, выглядящий как я, выдаёт себя за сотрудника и взаимодействует с гражданскими. Это уже не внутренняя история. Это — попытка имитации представителя власти.
— Где вы?
— В отделе. У нас есть видео. Хотите, передадим?
— Нет, — отрезал он. — Ждите. Я сам приеду. Не предпринимать никаких действий. До моего прибытия — никому не говорить. Ни слова.
Связь оборвалась.
— Он хочет замести? — предположил Данила.
— Нет, — сказал я. — Он боится, что это больше, чем подделка. И что тот, кто выдаёт себя за меня… имеет доступ к системам. Или — к кому-то выше.
— Тогда он уже не один, — вставила Ветрова. — А значит, сейчас нас попытаются выключить.
И она оказалась права.
Через двадцать минут в отдел вошли двое.
Не в форме. Документы — оперативники Центра специального контроля. Легенда: «проверка доступа, тревожный сигнал».
Я знал таких. Их не интересует правда. Их задача — контроль. И если бы мы не были вчетвером, с упрямой Агатой, готовым на всё Данилой и хладнокровной Ветровой, нас бы уже увели по одному.
— Нам необходимо изъять сервер, — сказал один. — Возможна компрометация материала.
— Только по запросу, — ответила Ветрова. — И только через дежурного прокурора. Мы знаем устав. Хотите скопировать — пожалуйста. Но выносить — без понятых не дам.
— У нас приказ.
— А у нас — протокол. Работайте по нему. Или уходите.
Они переглянулись. Потом один из них достал планшет, что-то ввёл.
В этот момент — Мухтар вскочил.
И не на них.
Он зарычал. Встал между мной и дверью. Смотрел — в коридор. Уши прижаты. Шерсть поднята.
— Что это? — прошептала Агата.
И тогда — дверь открылась.
И вошёл я.
Второй.
Тот, с видео. С тем же лицом. Только в форме, которую я носил пять лет назад. Старый жетон. Старая манера походки. Лицо — спокойное. Чуть уставшее. Но глаза — живые. Твёрдые.
— Добрый вечер, — сказал он.
Мы смотрели друг на друга.
— Вы ведь хотели поговорить, — продолжил он. — Я пришёл.
— Кто ты?
— Я — ты. Только из другой петли.
— Зачем ты здесь?
— Чтобы закрыть её. Но не тем способом, каким ты думаешь.
Мухтар не рычал. Он сел. Смотрел. Не сводил глаз.
И тогда я понял: этот человек — не угроза.
Он — предупреждение.
Он не двигался. Я тоже. Два человека — одно лицо. Один — тот, кто жил здесь, в этой реальности, с этими уликами, людьми, ошибками. Второй — кто-то из вне. Но не из сказки. Из схемы. Из той самой замкнутой петли, в которую мы влетели, когда открыли номер триста шестнадцать.
Ветрова стояла сбоку. Рука на пистолете, но без паники. Данила напряг плечи. Агата — уже держала палец на кнопке записи. Мухтар не отрывал взгляда от фигуры у двери.
Он заговорил первым:
— Ты должен понять, Алексей. Петля — это не место. Не время. Это решение, которое кто-то не может принять. Оно повторяется до тех пор, пока не завершится.
— Какое решение?
— Оставить. Или остаться.
Я сделал шаг вперёд.
— Ты сделал выбор?
— Я — результат твоего выбора. Я тот, кто остался. Тогда, в первом проходе. Когда ты должен был выйти. А ты выбрал — спасти других. И остался в номере. Там и умер. Только никто об этом не знает. Потому что петля перезаписалась.
— Но я жив. Значит…
— Значит, ты — тот, кто смог выйти. Но в другой итерации. Мы оба существуем. Пока ты держишься за дело. А я — за комнату. Но теперь всё меняется.
— Почему?
Он достал из кармана часы. Те самые. С трещиной. На циферблате — новые надписи. Их не было раньше.
«Смотри не на время. Смотри на собаку.»
Он протянул часы. Мухтар подошёл. Обнюхал. Затем сел рядом. Спокойно. Без тревоги. Как будто всё стало ясно.
— Он понимает, — сказал двойник. — Как и всегда. Он — твоя последняя точка. Он чувствует, кто ты.
Я взял часы. Они не тикали. Но в руках — тяжёлые. Как будто впитали всё, что мы прошли.
— Что теперь?
— Петля закрыта. Комната исчезла. Но память осталась. Остаточные тени — в нас. И мы можем или забыть… или помнить.
— А ты?
— Я пойду. Я закончил. Меня больше не должно быть.
— Куда?
Он улыбнулся.
— Куда уходят те, кто уже не нужен.
И тогда произошло то, чего мы не ожидали.
Он протянул руку… к Мухтару. Не резко. Без угрозы. Только знак благодарности.
И Мухтар… лизнул его ладонь. Один раз.
Я понял — он был прав. Этот человек был частью нас. Нашей работы, нашей боли, наших попыток не сойти с ума, делая то, что никто не оценит. Но нужно.
Он развернулся. Вышел.
Мы пошли за ним.
Но в коридоре — никого. Ни следов, ни дверей. Только ветер из открытого окна. И свет фонаря на улице. Обычный, ровный свет.
Позже, когда мы сидели в отделе, каждый пил что-то своё. Ветрова — крепкий чай. Данила — кефир. Агата — воду с лимоном. Я просто смотрел в пустую чашку. Мухтар дремал у моих ног.
— Что мы напишем в отчёте? — спросила Ветрова.
— Всё, что видели. Без лишнего. Только то, что можем подтвердить.
— А если кто-то спросит, где парень?
— Скажем, что пропал. Дело открыто. Следствие ведётся.
— А если они спросят про второго тебя?
— Скажем, что это ошибка камер. Или дежа-вю. Или совпадение.
— И ты сможешь с этим жить?
Я взглянул на неё.
— Мы с этим не живём. Мы с этим работаем. А потом… идём домой. К тем, кто не знает, что мы видели. И продолжаем. Потому что иначе — не получится.
Пауза.
— Главное — Мухтар всё понял, — сказал Данила. — Он всегда понимает.
Я кивнул.
— Вот и держимся. Пока он рядом — мы в правильной реальности.
Свет в кабинете стал мягким. За окном — ночь. Обычная. Без шорохов. Без «трёх шестнадцать». Без повторов.
Мухтар поднял голову. Посмотрел на меня. Его глаза были спокойны. Я знал: всё, что должно было завершиться, — завершилось. А всё, что мы должны ещё сделать — только начинается.
И мы сделаем.