31 июня – день всемирной фантастики (ВсеДеФан). Придуман он в России (не день, конечно, а праздник, а такой день придумал Пристли), в 1989 году, фантастами Волгограда. Я имею честь быть лично знакомым с человеком, который предложил этот день – Львом Ивановичем Фроловым. Мы общаемся, и я даже стал заочным участником некоторых проектов проектов фанклуба.
Я люблю писать фантастику. "Человек одинок" – юмористическая фантастика. Однако... в голову мне пришла одна серьезная (так мне в тот момент казалось 🙂) мысль: очень уж захотелось высказать идею о том, что космос не способен на многообразие разума, иначе оно – многообразие – дало бы уже о себе знать. А значит...
Примечание: кое-что пришлось заменить на более пристойные выражения
Человек одинок...
В курилке разговаривали двое, на вид — интеллигенты в старомодных очках, заласканных наукой пиджачках и с зажатыми в пальцах сигаретами фирмы «Мальборо».
— Я склонен считать, — говорил один, — что вы, из-за некомпетентности, конечно, преувеличиваете загадки космоса. Ваша теория о многообразии жизни во вселенной так же верна, как и моя. В силу… э… бездоказательности той и другой. Хотя… доказательства есть, но… сами понимаете, о чем я.
— То есть вы все еще настаиваете на том, — ответствовал второй, — что космос не способен породить разные формы жизни?
— Разума, мой юный друг, разума. Увы, «создал бог человека по образу и подобию своему» — это не просто цитата, а закон. Разумное существо не может быть никем иным, как только сотворенным единожды и навсегда.
— Да вы еретик, батенька, — ухмыльнулся оппонент, обидевшись на «юного друга», — еретик от науки, ибо религиозное ее начало признавал, например, Циолковский, но где мы, а где Циолковский? И все же — вы всерьез предполагаете, что разум калькируется в космосе, а стало быть — и формы жизни?
— Разум и формы жизни, — невозмутимо выпыхнул сигаретный дымок первый, — элементы культуры, этические нормы и стереотипы поведения, технические достижения, — да все. Однако я не предполагаю, я знаю…
***
Рон Шиппард насвистывал «Рио-Риту». Он любил старые мелодии, а эта идеально передавала его настроение. Рабочий день подходил к концу — впереди теплый вечер, ужин с мадемуазель Рози́, а может, кто его знает, и ночь без привычного одиночества холодной постели.
Насвистывая, он отложил в сторону медицинскую карту. Случай представлялся Рону ясным, как и ожидаемый ужин. Ну, в самом деле, все ж понятно! Очередной съехавший с катушек чудак, доставленный полицией утром, вежливо представился инопланетянином, был осмотрен врачами, препровожден в палату, напичкан лекарствами, а теперь предстанет перед психологом для промежуточного заключения диагноза.
Шиппард вовсе не сомневался в компетентности органов власти, которые постановили, что в каждой психиатрической больнице должен быть психолог, тем самым обеспечив его — Рона — работой. Психиатры, мол, пусть лечат тело, а психологи — душу.
Чудака звали Гарольдом Шепсом.
Ну что вы! Чего это вы подумали? Рон хорошо относился к подопечным, пестовал их, как мог, некоторых даже вылечил без применения таблеток. Можно сказать, что он их любил. Но… не в этот последний час уходящего дня. В этот час его мозг занимала картина мощного бюста мадемуазель Рози́, рядом с которым никакие помешанные на космосе товарищи неуместны. «Рио-Рита…»
Гарольд Шепс вовсе не походил на сумасшедшего (впрочем, а кто скажет, как они выглядят?). Худощавый, одетый в больничную пижаму, он, сложив ладони, нервно прятал их между коленями, но глаза не мутные — в ясном взгляде явно сквозила надежда на доктора.
Шла пятнадцатая минута разговора. Из последнего часа. Рабочего дня.
— Голубчик, я вас понимаю, — Рон немного наклонился к больному, всем видом показывая, насколько проникся историей товарища, который только и делал, что отнимал его — психолога — время, — но и вы меня поймите… Давайте еще раз. Полиция задержала вас в девять часов утра, вы не предоставили никаких документов, оказались здесь и…
— Я им объяснял, что прилетел на вашу планету ночью, что документы на корабле, — Шепс наконец выдернул ладони из колен и развел ими — ладонями разумеется — в недоумении.
— А корабль у нас где? — вздохнул Рон.
— Корабль остался там. Я не знаю, как называется это место.
— Полиция его искала?
— Нет же! Сунули мне в рот какой-то алкотесто… алкотис…
— Алкостерик, — помог психолог.
— Его. Сказали, что показатели зашкаливают, и доставили сюда — к вам. А о чем говорят показатели?
— О чем? — заинтересовался доктор, который знал уже из медкарты, что показатель этот был ох как высок.
— Да ни о чем. Ну, принял я накануне лишку — правда. Я ужинал с одной… э… дамой, а она меня кинула, если вы понимаете, что это значит.
— Понимаю, но инопланетяне тут каким боком? — искренне спросил Рон, склонившись над столом еще больше.
— Так я к вам с другой планеты прилетел. Я не здешний, неужели не видно? — Гарольд Шепс не менее искренне стукнул себя в грудь кулаком и принялся пересказывать статейки из Интернета и журнала «Наука и жизнь», в которых достоверность подчас так тесно переплеталась с вымыслом, что без бутылки — не разберешься.
— Хм… не очень-то убедительно, — Рон Шиппард забавлялся ситуацией и уже, на тридцатой минуте разговора, решил выписать снотворное для пациента, точно зная, что утром «инопланетянин» придет в себя.
Шепс побледнел, сглотнул, задумался, очнулся, сказал неуверенно:
— Ну, я вот знаю стихи Пхаши Сушкина — у вас нет такого поэта, а планета наша Лямзе называется, — и он, закатив очи, с вдохновением продекламировал:
— Я вижу хрупкое боренье:
На глазник мой хрупнулась ты,
Как протяженное томленье
В пределах млечной хлуеты.
— А «глазник» — это что? — поинтересовался Рон, нисколько не сомневаясь, что все остальное он понял правильно вплоть до «хлуеты».
— Вот! У вас нет такого! — обрадовался инопланетян Шепс. — Это нагрудник специальный, чтобы задом видеть.
«Кто б сомневался?!» — подумал психолог, сказал вслух:
— Предположим. Что еще? Органы у вас там, где нужно. Одежда такая же, поведение, язык наш знаете… что?
— Язык. Это я могу объяснить. Язык — он же живой. А значит, он проникает в организм и прорастает там мгновенно. Что ж тут сложного?
Пациент долго еще перечислял доказательства, таковыми не являющиеся. Выдал наконец:
— Есть еще то, что вы называете музыкой.
На сороковой минуте последнего рабочего часа Рон обреченно спросил:
— И что необычного в вашей музыке?
В ответ Гарольд Шепс насвистал мелодию, отдаленно напоминающую «Рио-Риту».
Рон пожал плечами, нажал кнопку и вызвал медбрата.
На пороге Шепс оглянулся, затравленно поглядел на психолога:
— Доктор, у меня хухра некормленая сутки. Переживаю. Я вам там оставил план, где мой корабль, будет время — покормите! — и Шепс, сложив руки за спиной, словно арестант, вышел из кабинета. Медбрат ухмыльнулся, покрутил пальцем у виска, сочувственно кивнул и тоже — вышел.
Ужин с мадемуазель Рози́ задался, а вот все, что ожидалось потом — нет.
Рон Шиппард в бешенстве перебрал лишку, потому вел машину осторожно, в надежде не попасться на глаза полицейскому патрулю.
Какая ж с...а — эта мадемуазель! Мало того что нажрала на половину месячной зарплаты Рона, так еще и кинула как мальчишку, сославшись на «непредвиденные дни». Ага, куда уж непредвиденнее! Аж пот прошиб Рона!
Он машинально вытер лоб подвернувшейся бумажкой, спохватился. Это был рисунок Шепса, на котором якобы обозначалось место корабля. Слава те, не очень нужная бумага! Однако Рон пьяным взглядом уперся в карту, а спустя десять секунд поехал туда, куда она указывала. Почему? От отчаяния ли? Или потому что вечер еще длился, а занять его было нечем?
Корабль был.
На маленькой парковой поляне, куда психолог притащился, оставив машину у входа, со всех сторон окруженная высоким ельником стояла на толстых ножках жестянка — словно вытянутое в стороны яйцо Фаберже. Впрочем, в отличие от шедевров великого мастера, это «яйцо» не отличалось изысканностью — фонарик высветил ржавчину, чешуйки былой покраски, темные окошечки-иллюминаторы и плотно пригнанный люк-дверь с обычным кодовым замком. К люку была приставлена лестница —тоже обычная, деревянная, на гвоздиках — каковою до сих пор пользуются деревенские жители из самых глубинок.
Да корабль ли?!
Рон вскарабкался по лесенке, чуть не упал — избыток виски в организме давал о себе знать, набрал оставленный заботливым Шепсом примитивный интернетовский код «123456». Люк распахнулся, и доктор неуклюже перевалился через порожек внутрь жестянки. Люк тут же задраился и одновременно автоматически зажегся свет.
Мать, мать, мать! Шиппард даже протрезвел — не так чтобы совсем, но оценить увиденное мозг сумел.
Это, правда, космический корабль! Наверное…
Помещение одно. Слева — панель управления с кнопками, кресло. Справа — топчан для спанья, над ним картина с абстракцией, полка с дисками, ширма, очевидно, за ней интимный уголок. Еще наблюдался холодильник — может, и не он, только Рон следовал привычным образам.
Мда… Непростой пациент — этот Шепс. Надо же, такой домик себе в парке выстроить — под носом у властей!
Психолог опустился в кресло, которое тут же заботливо поддержало пьяное тело, задумался: «Где же это шепсова хухра? И чем ее кормить?»
Он хотел уже встать и исследовать содержимое «холодильника», как кто-то живой, мягкий и урчащий бросился на него из-за ширмы то ли с лаской, то ли покормиться наконец.
От неожиданности Рон отпрянул, облокотился на панель, новогодней гирляндой замерцали кнопки, холодный голос из динамика начал счет: «Раз, два…»
Что это?! Шиппард, одной рукой отбиваясь от хухры, другой пробовал нажимать все подряд, не успел…
***
Кабинет, куда привели Рона, одетого в больничную пижаму, очень походил на его собственный — на Земле. Тот же белый шкафчик с лекарствами, затянутый изнутри марлей, массивный стол, кнопка вызова санитара, тот же неудобный стул для пациента. И на этом стуле сейчас сидел он — доктор Шиппард!
Напротив, склонившись к столу, внимательно слушая, громоздился в кресле психолог Ри Самца, отличавшийся от землянина разве что цветом халата — желтым — да еще выбритой головой с оставленным на макушке хвостиком, перетянутым красной лентой.
— Ведь и имен таких у вас нет… — бубнил Шиппард, припоминая все доказательства «инопланетности», что приводил Шепс. Тщетно.
Ничто не впечатлило доктора Ри: ни описанная техника, ни нанотехнологии, ни новейшие разработки в сфере психологии. Он лишь делал вид, что слушает внимательно, сам же погрузился в приятные мысли о предстоящем ужине с мардам Ку Пиццей и, не замечая, выстукивал пальцами по столешнице старинную мелодию «Мио-Мита».
— Патруль вас забрал, прямо скажем, не в состоянии полной трезвости, — заметил психолог, чтобы хоть как-то повлиять на больного.
— Ну… я ж три дня к вам летел! Хухру кормил. Стресс и все такое! Я обнаружил шкафчик со спиртным и прикладывался к нему! Не к шкафчику, естественно.
У пациента был очень и очень искренний взгляд. Хотелось погладить его между ушами и прижать к груди. Однако к груди доктор Ри Самца намеревался прижать мардам Ку Пиццу, а уж никак не симпатичного сумасшедшего.
— Может, отложим на завтра? — с надеждой спросил Ри у настырного больного. Он, конечно, мог нажать кнопку и препроводить строптивца в палату, но что-то его сдерживало.
— Вот стихи еще могу. Не ваши, точно:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты. Это Пушкин. Саша.
Ри Самца вздохнул и все же активировал кнопку вызова санитара.
***
— Понимаете, — горячился Ри Самца, стягивая на груди затрапезную стандартную пижаму всех больниц необъятного космоса, — все миры одинаковы. Мы мало чем отличаемся друг от друга, поверьте!
Доктор Ри уже два часа доказывал, что он — не верблюд (или как там называл горбатое землянское животное оставленный далеко пациент?), что прилетел с планеты Елямз и что вовсе не виноват в нарушении газонного покрытия старинного парка. Повторял снова и снова, что был малость не в себе после отказа Ку Пиццы совокупляться, потому уровень алкоголя в крови вполне оправдан и что — главное! — хухра некормленая уже сутки. Все напрасно…
Местный психолог Пу-Шин-Дци, отбивая ногой ритм старинной мелодии «Хрио-Брита», слушал внимательно, но мысли его явно витали где-то далеко от невразумительных объяснений больного. Когда же дело дошло до поэзии, он заметил:
— А Саш-Ир Пушк-цина и я могу процитировать. И процитировал:
Узрел я вещее паренье:
Передо мной взлетела ты,
Как пенка в лисковом варенье,
Как вибро в чаянье хвосты…
***
— Как же тогда доказать, что прописка в паспорте на другой планете? — волновался один из собеседников — тот самый, что ратовал за различные формы жизни и разума.
— Никак. Все созданное нами — создано и другими. И в этом смысле — разум одинок. Как утверждал незабвенный Эрих Фромм, правда, по другому поводу, «человек одинок». Космос един, а значит… — тут только говорящий заметил на лице приятеля если не отчаянье, то озабоченность. — Да не переживайте вы так, друг мой!
— Как же я могу не переживать?! Надо бежать, что-то делать!
— Что мы с вами можем сделать?
— Хотя бы покормить хухру… Она уже три дня некормленая!
Другие мои произведения в подборке
© Алексей Ладо
Буду рад вашим отзывам
