Лес становился гуще с каждым километром. Большие деревья сомкнулись над дорогой, образуя мрачный зелёный тоннель. Из открытого окна доносился сырой, острый запах прелых листьев, болотной воды и сырости — всё это настойчиво напоминало: ты в глуши, не в городе.
— Не боитесь? — вдруг спросил Семён, переключая передачу.
— А чего бояться? — Марина не сразу поняла, о чём он.
— Да так… Места тут глухие. Городскому человеку непривычно, — он осторожно улыбнулся, бросив взгляд на попутчицу.
Марина посмотрела в окно. Действительно — если бы не урчание двигателя, стояла бы густая, вязкая тишина. Ни птицы, ни ветра, только дождь ровно стучит по крыше. Вот и мшаники: Семён указал рукой вперёд, и среди мокрых деревьев показались потемневшие крыши домов. Деревня казалась застывшей лет на пятьдесят назад — покосившиеся избы, заросшие бурьяном огороды, полуразвалившиеся сараи.
Из труб только двух домов лениво вился дымок — единственный признак жизни в этом заброшенном уголке.
— Улица Болотная — это туда, — Семён свернул на узкую тропинку между домами. — Дом третий, последний. Дальше уж болото начинается.
Марина увидела свой дом издалека — двухэтажный, с мезонином. Он явно выделялся среди скромных приземистых построек.
Когда-то это было, наверное, красивое здание. Теперь же оно производило удручающее впечатление: облупившаяся краска, перекосившиеся ставни, крыша местами провалилась.
— Вот и приехали, — Семён аккуратно остановил машину у покосившейся калитки.
— Спасибо вам огромное, — Марина стала было искать кошелёк, но он остановил её жестом.
— Я же сказал, не надо. Лучше вот что — если помощь понадобится, звоните.
Он протянул визитку:
— Тут связь плохая, но смс-ки доходят. Надо — продукты подвезу, до города отвезу… Обращайтесь.
— Спасибо, вы очень добры.
— Да какая там доброта. Антонина Павловна мне в своё время сильно помогла. Сына к экзаменам готовила, бесплатно. Благодаря ей парень в институт поступил, теперь в Питере живёт, инженером работает.
Семён достал чемодан из багажника. В этот момент из соседнего дома вышла старушка в цветастом платке. Несмотря на возраст, двигалась она довольно бойко.
— Ой, не как приехала… Мариночка! Внучка-то не она ли?! — Она подошла ближе, вглядываясь выцветшими голубыми глазами. — Похожа… очень похожа на бабушку свою. Такая же ладная.
— Я Глафира Степановна, соседка твоя. С Антониной Павловной дружили мы крепко-крепко.
— Здравствуйте, Глафира Степановна.
— Здравствуй, милая.
Старушка оперлась на палку, всматриваясь в Марину.
— Заждались мы тебя. Антонина сказывала: приедет моя Мариночка, обязательно приедет… Бабушка говорила обо мне? — удивилась Марина.
— А как же. Последний раз, как приезжала, прошлым летом, всё про тебя рассказывала, какая ты умница, врачом работаешь — людей лечишь, гордилась тобой…
Марина вдруг почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Она-то думала, что бабушка уже обиделась на ней за редкие визиты.
— Ну что стоим-то? — бодро сказала Глафира Степановна. — Пойдём, покажу, где ключ. Антонина мне его оставила, велела передать, когда приедешь.
Глафира засеменила к дому, Марина с чемоданом пошла следом. Калитка скрипнула так жалобно, что казалось, вот-вот отвалится. Дорожка к дому заросла травой; в палисаднике буйствовал бурьян вперемешку с одичавшими цветами.
— Запустение, конечно, — вздохнула Глафира Степановна. — Я тут иногда траву выдёргивала — да куда мне, сил уж нет.
— А дом? — тихо спросила Марина.
— Дом крепкий, не смотри, что с виду такой страшный. Антонина специально его так оставляла...
— Специально? Зачем?
— А чтоб не зарились всякие! — Глафира усмехнулась. — Сказывала: кто должен, тот увидит. А кто не должен — мимо пройдёт.
Крыльцо покачнулось под ногами, но выдержало. Соседка достала из фартука большой старинный ключ.
— Вот, держи. Замок тут хитрый: вставь, два раза влево поверни, потом один вправо.
Марина взяла тяжёлый ключ, вставила в замочную скважину — механизм заел, но после нескольких попыток замок со скрипом поддался.
— Ну вот и славно, — перекрестилась Глафира. — Значит, дом тебя признал.
Заходи, хозяйка.
Марина толкнула дверь, готовясь увидеть запустение — пыльные полки, паутину, мрак. Но… остановилась прямо на пороге. В прихожей было чисто. Даже больше — казалось, что хозяева только что вышли по какому-то неотложному делу и вот-вот вернутся. На вешалке висело старое бабушкино пальто, рядом стояли калоши, на тумбочке аккуратно лежали садовые перчатки.
Пахло не затхлой сыростью и плесенью, а… яблоками? Да, именно. Яблоками и чем-то ещё — родным, тихим, домашним. Как такое может быть? Марина обернулась к Глафире Степановне. Та лишь хитро улыбнулась.
— Заходи, заходи! — усмехнулась она. — Осмотрись пока, а я чайку поставлю. С дороги небось устала.
Марина прошла дальше, в комнату — и снова замерла в изумлении. Снаружи дом — почти руина, а внутри… Всё чисто, уютно, тепло. Старенькая, но крепкая мебель, вышитые занавески с цветочками, фотографии в рамочках на стенах. Ни пылинки, ни паутинки — словно здесь кто-то ухаживал за домом все эти годы.
— Глафира Степановна, это вы тут убирали? — Робко спросила Марина.
— У меня не было ключа, — развела руками старушка. — Антонина строго настрого наказала: только тебе передать. Я с тех пор ни разу не заходила.
— Но как же тогда? Кто?..
Глафира только плечами пожала.
— Дом сам за собой следит. Антонина всегда повторяла: «Правильный дом себя в порядке держит, лишь бы хозяин был хороший».
Старушка прошла на кухню. И, к удивлению Марины, на плите уже закипал чайник — старый, медный, начищенный до блеска.
— Это вы только что чайник поставили? — недоверчиво спросила Марина.
— Конечно, только что, а вода тут своя — из скважины. А чайник... Да вот, стоял всегда. Ты правда не верила бы, да? — ласково улыбнулась Глафира.
Марина опустилась на табурет, чувствуя, что ноги как вата. Всё происходящее напоминало ей сон — или добрую сказку. Дом, который снаружи выглядит покосившейся избушкой, а внутри словно игрушка. Чистота, уют. Чайник появляется сам по себе!
— Глафира Степановна, объясните мне, — попросила она, — я ничего не понимаю.
Старушка разлила кипяток в пузатый заварочный чайник; откуда-то и заварка взялась. Села напротив, шумно вздохнув.
— А что тут объяснять-то? Дом этот старый, сам видишь… Ещё твой прадед строил. Морозовы тут издавна жили. Дом — как живой. К своим привык, чужих не жалует. Вот когда Антонина уезжала, сказала ему: жди новую хозяйку. Так он и ждал. И дождался, видать.
— Но это же невозможно… Дома не бывают живыми…
Глафира улыбнулась одними уголками рта.
— В городе — нет. А тут, на болоте… Всякое бывает. Места особые, старые: ещё при язычниках тут капище стояло, люди богам молились. В земле сила осталась. Кто приходит с добром — тому и земля, и дом помогают.
Она разлила по чашкам свежий чай — откуда только чашки взялись? — и достала из кармана фартука банку малинового варенья.
— Угощайся, с дороги-то, поди, есть хочется!
Марина намазала варенье на хлеб — и хлеб, кстати, тоже каким-то образом возник на столе — и откусила. Вкус… вкус детства, бабушкиного дома, летних каникул.
— Глафира Степановна, расскажите мне про бабушку, — тихо попросила Марина. — Почему она уехала? Что там с московской квартирой?
Соседка потянулась за чашкой, задумалась.
— История длинная… Антонина тут всю жизнь прожила, в школе работала. Мужа рано похоронила — твой дед от сердца помер, ещё совсем молодой был. Сына сама поднимала — твоего отца. Потом он в город уехал, женился, вас с Павлом родил… Антонина всё ждала, думала: вернётся. А жизнь в городе затягивает…
— А потом? — спросила Марина.
Глафира Степановна чуть приглушила голос, словно не хотела, чтобы стены услышали.
— А потом странности начались… Лет пятнадцать назад, аккурат перед отъездом Антонины, нагрянула к ней женщина из Москвы. Представилась дальней родственницей. Мол, тётка у неё умерла, квартиру ей завещала. Только вот нестыковка — по бумагам наследница Антонина, не она. Какая-то путаница… — Глафира вздохнула.
— Ну и что было? — Марина вскинула брови.
— Та московская говорит: давай, мол, договоримся. Ты, Антонина, от квартиры откажись, а я тебе за это отступные хорошие заплачу.
— И бабушка согласилась? — Марина не верила своим ушам.
— Не сразу… Долго думала, советовалась, спать не могла. Потом, помню, утром заявляет: уезжаю, Глаша, в Москву, квартиру смотреть буду. Уехала на недельку. Вернулась — задумчивая, сама не своя… А через месяц вдруг вещи собрала — и совсем уехала. Только дом не продала, хоть и покупатели были. Дом — не тронула, не продала никому.
— Странная история… — Марина допила чай. — А та женщина потом ещё появлялась?
— Нет, больше не видели. Антонина сказала, договорились по-хорошему — квартира ей, и ладно. В Москве, говорит, внуков чаще видеть буду… — Глафира вздохнула горько. — Только вот… — запнулась она.
— Что — только вот?.. — Марина насторожилась.
— Да так. Старческие, наверное, мысли. Мне показалось тогда, не просто так всё это. Уж больно быстро она согласилась… — Глафира потёрла руки.
— И дом?
— С домом вообще чудеса были. Как будто она его законсервировала… Ходила по всем комнатам, что-то шептала, по стенкам руками водила. Я спрашиваю: “Что ты делаешь, Тоня?” А она в ответ: “Готовлю… Для той, что после меня придёт.”
Марина тихо поднялась и неспеша прошлась по кухне. Всё здесь было старым, но чистым, ухоженным. Печка побелена, половицы пусть не выкрашены, зато натёрты до блеска, занавески скромные, но свежие и накрахмаленные. И всё это — словно живое, будто дом дышит, будто стены твои ладони теплом согревают.
— Мне нужно здесь осмотреться…
— Конечно, осматривайся, дочка, — кивнула Глафира Степановна, тоже поднимаясь. — Я пойду к себе, дел полно. Ты если что, стучи, не стесняйся. У меня и молоко парное найдётся, и картошка, и огурчики солёные. А если в магазин — про Семёна не забудь, он тебя всегда довезёт, куда надо.
Старушка ушла, тихонько прикрыв за собой дверь. Марина осталась одна в странном доме, который терпеливо ждал её пятнадцать лет.
Она пошла в гостиную — и тут удивление её только усилилось. Книжные шкафы до потолка, битком набитые книгами. Старинные часы на стене шли, отсчитывая точное время. На стенах фотографии: бабушка ещё молодая, дедушка в военной форме, родители в день свадьбы, она и Павел детьми…
На столе под белой вышитой скатертью лежал конверт. На нём — знакомый бабушкин почерк. Марина с замиранием сердца вскрыла его дрожащими руками. Внутри оказались несколько листков, исписанных аккуратным убористым почерком.
«Милая моя Мариночка,
если ты читаешь это письмо — значит, ты в доме. И дом тебя признал: иначе бы ты просто не смогла войти.
Удивлена? Понимаю. Сейчас объясню всё по порядку.
Дом наш особенный. Стоит на месте силы, как в старину говорили. Твой прапрадед строил его не зря — каждое бревно заговорено, каждый гвоздь на своём месте. Дом защищает своих хозяев, помогает им, но и требует взамен: любви, заботы, честной жизни…»
Марина перевернула страницу.
«Я прожила здесь больше шестидесяти лет. Вырастила твоего отца, учила деревенских детей, хоронила мужа… Дом всегда мне помогал. Но время пришло уезжать. Почему — расскажу при личной встрече, если решишь приехать в Москву. Только знай: квартира, что мне досталась, тоже непростая. Но это — другая история.
Главное — сейчас. Ты вернулась. Ты в доме. Он ждал именно тебя. Не Павла: он не подойдёт, слишком алчный, слишком земной. А ты — ты похожа на меня в молодости. Упрямая, добрая, сильная…»
Следующий абзац заставил Марину опуститься на старенький стул.
"Знаю, что сейчас тебе нелегко. Знаю про Игоря — он не тот человек, считай это прямотой. Использовал тебя всё это время, а когда пришло трудное — ушёл, не подумав. Не жалей о нём. Дом даст тебе всё для новой жизни. Доверься ему. И ещё…
Осмотрись внимательно. В доме есть комната, которую ты пока не видишь.
Когда будешь готова — она откроется. Там ответы на многие вопросы.
Целую тебя, моя девочка.
Твоя бабушка Тоня."
Марина опустила письмо на колени и задумалась. Комната, которую она не видит? Что за мистика… Вдохнула поглубже: наверное, бабушка хотела сказать что-то важное — значит, пора осмотреться.
Она прошла по первому этажу: кухня, гостиная, ещё одна — вроде бы кабинет. Поднялась по скрипучей лестнице на второй. Три спальни, чулан, длинный коридор. Всё. Никакой таинственной комнаты… Разве что…
Марина подняла голову. Мезонин. Она же видела его снаружи — а лестницы к нему нигде не было. Сработала привычка — искать несоответствия. Вернулась в прихожую, внимательно осмотрела потолок. Все как обычно. В гостиной — пусто. А вот в кабинете… Да! В углу, за шкафом, едва заметен люк.
Марина отодвинула шкаф — легко, будто тот ничего не весил, — и обнаружила узкую лесенку вверх. Сердце у неё стучало гулко и сильно. Она полезла по лесенке, осторожно толкнула люк. Он открылся совершенно бесшумно.
И вот — Марина оказалась в небольшой комнате под самой крышей.
Это было… Волшебно.
По-другому не скажешь.
Круглое окно смотрело прямиком на болото, только теперь оно не казалось зловещим, а словно дышало тайной и покоем. У стен тянулись стеллажи с книгами, в углу стоял старинный письменный стол, сундуки с медными застёжками. На стене — необычный портрет: молодая женщина в старинном платье, удивительно похожая на саму Марину.
Под портретом аккуратная подпись: «Прабабка Марья».
В честь неё меня и назвали…
На столе лежала ещё одна записка.
«Мариночка! Раз ты здесь — дом признал тебя окончательно.
Это сердце дома, его святая святых.
Здесь хранится вся наша история, тут накапливается сила рода. В сундуках найдёшь документы, дневники, кое-что ещё. Не спеши узнавать всё сразу. Дом будет открывать тайны постепенно, когда ты будешь готова.
И главное — доверься.
ПОМНИ: ты не одна. Все женщины Морозовых с тобой.
Бабушка.»
Руки сами открыли ближайший сундук. Наверху лежали аккуратные папки с документами. Марина достала первую и, открыв, села прямо на пол.
Банковские бумаги? Счета? Она моргнула — цифры казались нереальными. Здесь были миллионы… Десятки миллионов рублей на счетах. Все на имя Антонины Павловны Морозовой. И завещание — всё переходит Марине Александровне Морозовой в случае смерти владельца.
Бабушка…
Она перевела дух.
Следующая папка — бумаги на землю: не те двадцать пять соток, что говорил нотариус, а двести пятьдесят гектаров — леса, поля, болота. Целое маленькое поместье. И снова — оформление на её имя.
Третья папка блестела цветными закладками — акции предприятий, облигации, инвестиционные паи. Голова шла кругом.
Марина ощутила слабость — выходит, бабушка была не просто богатой… Очень богатой.
Но почему тогда она всю жизнь жила скромно, работала учительницей в сельской школе с обычной зарплатой?
В глубине сундука лежала старая потрёпанная тетрадь в кожаном переплёте. Дневник.
Марина подняла его дрожащими руками, открыла первую страницу:
«Год 1925. Мне исполнилось 16 лет, и бабушка Марья привела меня в тайную комнату…»
Незнакомый, старомодный почерк.
Перелистнула дальше. Те же аккуратные строки, но совсем свежие, недавние записи. Последняя датирована прошедшим годом.
Подпись — “Антонина”. Но почерк другой, невнятный, уже дрожащий.
Она начала читать с конца:
«Марина приедет скоро, я это чувствую. Дом ждёт её, как когда-то меня… История повторяется. Только теперь враг сильнее, опытнее. Московская квартира — ловушка, но необходимая. Пусть думают, что победили. Марина разберётся, когда придёт время. А пока… пока я передаю ей всё: дом, землю, силу рода. — И ответственность. Простит ли она меня за это?..»
Марина захлопнула дневник, обхватила голову руками.
Слишком много всего, слишком много загадок.
Что за враг? Какая ловушка? Почему бабушка столько лет скрывала всё это?
Она спустилась вниз, аккуратно вернула шкаф на место. За окнами сгущались сумерки, птицы замолкли.
Первый день в этом доме заканчивался.
А вопросов становилось только больше.
продолжение