– Аня, твой отпуск подходит к концу, – сказал Игорь глухо, избегая взгляда жены. – Мама переезжает к нам, минимум, на три года.
– Три года? – переспросила Анна, словно услышала смертный приговор. – Почему именно три?
– Потому что у нас ипотека еще три года… висит. Потом… потом посмотрим.
Игорь устало потер переносицу. Бессонные ночи последних недель оставили на лице печать изможденности.
– Она… не говорила тебе? – попытался выдавить подобие улыбки, но вышло жалко. – В её доме в Иваново авария, дом идет под снос. Пенсия у неё… ты сама знаешь, двенадцать тысяч… Она не потянет даже комнату.
– Я понимаю, – отозвалась Анна, но в голосе не было и намека на понимание. – Но у нас же однушка! Сорок восемь метров! А Саше через месяц в школу… Где она будет спать?
– На диване в гостиной. Мы с тобой в спальне, Саша – с нами, если что.
– Ты уверен, что об этом думал? – в голосе звенело отчаяние.
– А куда мне деваться?.. Мама моя, что делать…
В этот момент в дверь настойчиво позвонили.
Анна молча подошла и открыла. На пороге стояла Людмила Валентиновна – 67 лет, лицо, обрамленное строгими очками в золотой оправе, аккуратно заколотые седые волосы. В руках – два неподъемных пакета и видавший виды чемодан. Собрав последние силы, Анна выдавила улыбку.
– Вот и я! Я уж думала, вы там спите, – безапелляционно заявила свекровь с порога. – Что встали? Проносите!
– Проходите, мама, – пробормотал Игорь, подхватывая чемодан.
– Ох, и устала же я… Шесть часов в этой вашей «Ласточке»… Сколько вы тут живете?
Анна помедлила с ответом:
– Почти четыре года. С девятнадцатого.
– А, всего четыре… За четыре года можно было бы и мужу ужин повкуснее научиться готовить, – с плохо скрываемым укором окинула взглядом накрытый стол.
Квартира перестала быть прежней. Она зажила по законам Людмилы Валентиновны.
Людмила Валентиновна поднималась ровно в 6:15, стучала в дверь спальни и громогласно вопрошала:
– Это что еще за спячка до семи? Анна, разве ж это хозяйка – спать до семи? В восемьдесят пятом я в это время уже три пирога из печи вынимала и стирку развешивала!
Анна молчала. Иногда ей хотелось просто не просыпаться.
На кухне стало тесно. Тесный треугольник из Людмилы Валентиновны, Анны и Игоря сталкивался у чайника, у раковины, у холодильника. Недавно купленный стол оказался мал – вчетвером, да еще с тазиком салата, места катастрофически не хватало.
– Крупно режешь огурцы, – безапелляционно заявила свекровь, наблюдая за невесткой. – В наше время вдвое мельче шинковали.
– Я привыкла так, – сквозь зубы ответила Анна.
– Потому и салат у тебя невкусный. Игорь, ты посмотри, какие бревна она туда кладет! Ты ж инженер, у тебя глазомер должен быть!
Игорь что-то невнятно бормотал, Саша смотрел в пол. Анна сжимала нож до побелевших костяшек.
Первые две недели превратились в нескончаемый поток придирок. Людмила Валентиновна ревизовала каждый шаг невестки:
– Почему пыль под кроватью? Я в своем доме за сорок лет такого не допускала!
– Анна работает допоздна, у неё времени мало, – пытался защитить жену Игорь.
– Я в свои тридцать шесть на двух работах вкалывала и детей растила. И мужа содержала. А вы тут…
Сыну становилось все неуютнее. В конце второй недели он задержался на работе до девяти. Вечером, на кухне, Людмила Валентиновна спросила вкрадчиво:
– Что ты такой мрачный ходишь? Жена у тебя… не такая, как надо. Я сразу это поняла, еще пять лет назад говорила: «Игорек, не ошибись!» Вспомни, как ее родители на свадьбу нашу не приехали – вот тебе и показатель!
– Мам, хватит, – устало произнес Игорь. – Давай без прошлого, а?
– Да-да, ты всегда без прошлого… А я сразу видела, чем это кончится. Хоть бы Саша в нее не пошел… Да и кто в таком возрасте детей рожает? В тридцать четыре – оно тебе надо было? Я ж тебя раньше просила!
Игорь криво усмехнулся, но промолчал. Что толку спорить?
На третий месяц ссоры стали громче. В одно из воскресений, в одиннадцать утра, Людмила Валентиновна вооружилась тряпкой и яростно принялась оттирать плиту.
– Я двадцать лет жизни плиты драила каждый день! А у тебя тут… – Свекровь ткнула пальцем в застывшее пятно возле конфорки. – Сколько тебе лет? 38 – и не умеешь? В 20 я уже завхозом была!
Анна, стоявшая позади, сжимала миску с салатом так, что побелели костяшки. Отвечать было бессмысленно.
– Мам, я не успеваю сразу все, я же работаю, – тихо проговорила она.
– Тут сорок восемь метров – убрать за день можно! Я в Иваново трехкомнатную вылизывала! Вон, спроси у Игоря!
– Хватит! – выдохнула Анна и, не выдержав, вышла из кухни.
Когда в марте принесли счета за коммуналку, разразился новый скандал.
– Ты почему так много воды льешь? – возмутилась свекровь, разглядывая квитанцию. – Одиннадцать кубов на троих – это грабеж! Я одна в Иваново три с половиной тратила, а вы тут одиннадцать!
– Я утром душ принимаю, Саша вечером, посуда, стирка… – попыталась оправдаться Анна.
– А нечего стирать каждый день! Я по два полотенца неделю держала! Ты почему жизнь не ценишь, а? Экономия должна быть экономной!
Прошел год.
За этот год в доме не было ни одной недели тишины. Анна перестала приглашать подруг – Людмила Валентиновна встречала их язвительным вопросом:
– Новая шаль? Не припомню, чтобы у тебя раньше такие деньги водились… Или мужнин папаша раскошелился?
А когда Саша принес из школы двойку по математике, свекровь заявила Игорю:
– Вот, видишь, твой сын совсем не учится! Все в мать – нечему с нее брать!
Саша молча ковырял вилкой тарелку, не поднимая глаз.
– Не трогайте ребенка… – прошептала Анна.
Людмила Валентиновна презрительно усмехнулась:
– Раньше надо было думать, кого замуж брать! Я сорок лет жену сыну присматривала – и вон что вышло.
На праздники, будь то Новый год или 8 марта, никто не испытывал радости.
В новогоднюю ночь Людмила Валентиновна принялась учить, как правильно укладывать селедку под шубой:
– В девяносто втором году я каждый слой отдельно выкладывала, а ты все в кучу мешаешь – вот и вкус не тот!
За столом повисла гнетущая тишина. За два года никто так и не смог привыкнуть к жизни вчетвером на сорока восьми метрах.
В тысячу первый раз Анна услышала за ужином, как свекровь говорит сыну:
– Я с твоим отцом тридцать два года прожила, и мы ни разу так не ругались. А все потому, что я слушала его мать, а ты эту… терпишь.
Игорь молча утыкался взглядом в тарелку.
– Ты чего так медленно ешь? – вдруг обращалась Людмила Валентиновна к Саше. – В твои семь лет я уже сама картошку чистила! А ты небось только в телефон да в мультики смотришь! Все в мать…
Раз в месяц, двенадцатого числа, когда приходила пенсия, Людмила Валентиновна откладывала каждую копейку.
– Три тысячи откладываю на лекарства. Две с половиной – на подарок внуку, если доживу до сентября. Остальное – на себя не трачу, клянусь тебе, Игорь. Все вам на продукты. А твоя жена опять суши заказывает! На свои бы заказывала, а то на мужа все…
Анна уходила в ванную и плакала. Иногда навзрыд, чаще – беззвучно. Считала дни. Тринадцать месяцев они уже жили вместе. До конца ипотеки – еще двадцать три.
– Мам, может, все-таки как-то… – робко начинал Игорь.
– У меня все по-честному, сынок, – обрывала его мать. – Я сорок раз говорила: мала квартира, купите душевую занавеску новую! Вся в плесени! Невестке и в голову не приходит…
Иногда по ночам Игорь сидел на кухне и грел чайник. Однажды к нему вышла Анна.
– Сколько еще так, Игорь? – прошептала она одними губами.
Он пожал плечами:
– Двадцать два месяца… – почти беззвучно ответил он.
Она ушла, ничего не сказав.
Прошло два года и три месяца.
Анна стала раздражительной, часто болела, почти не улыбалась. Саша замкнулся в себе. Игорь пропадал на работе с утра до ночи и почти не разговаривал дома. Людмила Валентиновна, как всегда, находила новые поводы для недовольства:
– Ложишься поздно – вот и морщины повылазили! У меня в шестьдесят семь таких даже близко не было, потому что я мужа слушалась, все вовремя делала!
В апреле 2023 года между Игорем и Анной разгорелся настоящий скандал – первый за долгие годы.
– Ты мог бы хоть раз меня защитить! – крикнула она в отчаянии.
– У меня нет выбора! Или так, или на улицу… – отрезал он.
– Тогда я уйду…
Саша заплакал в соседней комнате.
Весна – такое время года, когда даже солнечный день не приносил облегчения Анне. Она просыпалась за десять минут до будильника. В ее глазах не было ни тени надежды, лишь отражение усталой, измученной женщины. Игорь уходил на работу все раньше и возвращался все позже, надеясь застать дом в тишине.
В один из вечеров, когда на кухне снова появился разорванный чек из магазина, эта ничтожная мелочь стала последней каплей.
– Девять пачек сока за месяц! – в голосе Людмилы Валентиновны звучал приговор. – Саша у вас что, насос? Я своему сыну в семь лет позволяла сок только раз в неделю. И ничего, вырос нормальным человеком.
Анна зацепилась взглядом за календарь:
– Двадцать три месяца…
– Что ты там считаешь? – подозрительно спросила свекровь.
Анна не знала, как объяснить, что она считает не праздники и дни рождения, а сроки. Сроки до мнимого освобождения. До того дня, когда их дом, положенный на весы терпения, станет ее крепостью, а не склепом.
Следующий день обрушился с новой силой. Игоря спешно отправляли в командировку – на четыре долгих дня. Цифры в командировочном удостоверении, вписанные дрожащей рукой, словно отсчитывали последние мгновения тишины: 27.03.2023 – 31.03.2023. Анна осталась в плену молчаливой вражды, наедине со свекровью и сыном.лить.
Первый вечер утонул в тягучем молчании – даже на искры споров не осталось сил.
На второй вечер, когда Саша, споткнувшись о порог, пролил кружку чая, Людмила Валентиновна разразилась криком, словно свершилась вселенская катастрофа:
– За восемь лет ты всего два раза что-то пролил! А у твоей матери – каждую неделю! Растёшь неряхой, Саша! Всё с неё!
Анна, впервые за долгое время, остро огрызнулась:
– Довольно! Оставьте Сашу в покое!
Но стало только хуже.
Когда Саша, убаюканный тишиной, уснул, Людмила Валентиновна, не глядя в глаза Анне, прошептала, будто сама себе, слова, полные горечи и отчуждения:
– Зря… Всё зря… Ты чужая мне всегда была. Да и сын твой – не мой. Не мой…
Той ночью Анна забылась тяжелым сном на кухонном диване. Проснулась от холода и мокрого лица. Тусклый свет мартовской луны просачивался сквозь мутное стекло окна.
Утром, за завтраком, Людмила Валентиновна, словно невзначай, изучала руки Анны и бросила ледяным тоном:
– В сорок лет тебе уже ничего не светит. Игорь устал. Я устала. Может, ты сама поймёшь наконец?
Анна подняла глаза и впервые за три года увидела взгляд свекрови. Взгляд, замороженный презрением: ни капли любви ни к невестке, ни, казалось, даже к собственному сыну.
Вечером третьего дня командировки Анна, сломленная, позвонила Игорю.
– Я не могу так… – только и смогла выдохнуть.
– Потерпи ещё пять месяцев, умоляю, – прошептал он в ответ. – Потом я…
– Ты пять месяцев это обещаешь…
– У нас нет возможности. Мама иначе… давай подумаем. Я попробую снять ей комнату, если хватит.
– Ну посчитай, Игорь, у нас ипотека восемнадцать тысяч, коммуналка шесть, еда десять тысяч. Ещё Саше на кружки надо… Нам не на что жить!
После звонка Анна почувствовала себя пустой, выжатой до дна. Ни раздражения, ни злости, ни слёз – лишь зияющая пустота.
В воскресенье утром Людмила Валентиновна нанесла последний, сокрушительный удар.
Анна закончила стирку и развешивала влажные вещи на балконе. Свекровь появилась, словно тень, и принялась считать:
– Сколько ты раз за неделю стираешь?! Четыре! Четыре раза! В 1982 у меня стиралка одна была, и мы стирали ВСЁ раз в неделю! Тебе что, делать нечего?! Нет, ты просто бездельница…
Анна медленно сняла с верёвки мокрую рубашку, сложила её и повернулась к свекрови.
– Может, хватит?
На лице Людмилы Валентиновны застыло презрение.
– Ну и уходи! – процедила она сквозь зубы.
Анна вернулась в кухню и, словно в тумане, набрала номер матери.
– Мама? Приезжай, забери меня с Сашей. Я так больше не могу…
В трубке повисло молчание. Затем – тяжелый вздох.
Когда Игорь вернулся из командировки, его встретила звенящая тишина. У порога не было Сашиной обуви. В шкафу зияла пустая полоса, где раньше висели вещи Анны. На кухонном столе – записка, словно приговор:
"Ты выбрал свою мать. Я больше не могу. Прости."
Он рухнул на кухонный стул. На столе, словно укор, лежали надрезанные буханки хлеба, свидетельствуя о чужом вторжении. В прихожей, на чемодане матери, блестели две черные заклёпки.
– Ты довольна?! – сорвался он на крик, обращаясь к матери. – Ты хоть понимаешь, что натворила?!
Людмила Валентиновна гордо вскинула подбородок.
– Я спасла тебя, сынок.
После ухода Анны и Саши по квартире расползлась глухая, липкая тишина. Даже холодильник стонал как-то уныло, а в ванной по ночам предательски громко капала вода.
Игорь всё чаще заходил в пустую комнату сына – просто так, чтобы взглянуть на игрушечный самолётик на полке или на ту, нарисованную ещё зимой, красную машинку. Сколько их там было? Три машинки и пять человечков, и все с улыбками. Теперь эти улыбки резали, как бритвой: ни сына, ни жены, а только они – безмолвные свидетели былого счастья.
– Ужин готов. За стол, – равнодушно бросила Людмила Валентиновна. За три года совместной жизни с невесткой она так и не запомнила, какие блюда любит Саша, какой чай предпочитает Анна… Теперь её собственный сын почти не притрагивался к еде, но с детским упрямством ел то, что подавала мать – лишь бы не слышать лишних слов.
В первые дни после ухода семьи Игорь звонил Анне по три-четыре раза в день.
– Вернись, прости, пожалуйста…
– Не могу, Игорь.
– Мы выплатим кредит досрочно, я уговорю маму…
– Поздно.
Месяца через два адвокат прислал повестку: развод.
На первом заседании Игорь выглядел старше своих сорока. Анна сидела напротив, стиснув пальцы в кулак. Семилетний Саша, прижавшись к матери, шептал: "Мама, домой когда поедем?"
Ирония судьбы: дом перестал быть домом и для Анны. Всё их прошлое превратилось в длинный, мрачный коридор боли и взаимных обид.
Судья монотонно зачитал стандартные строки:
– Взыскивается с Игоря Сергеевича алименты на содержание сына в размере 25% от дохода, оформить развод, место проживания ребёнка определить с матерью…
Людмила Валентиновна на заседание не явилась.
В тот вечер Игорь брёл домой полупустым двором. По ветру скользил поздний майский тополиный пух, словно пепел несбывшихся надежд. В окнах чужих квартир мерцал тёплый семейный свет. Домой не хотелось, но идти больше было некуда.
Людмила Валентиновна ждала за кухонным столом.
– Ну что, закончил всё? – спросила она, глядя поверх очков.
– Закончил.
– Зря, конечно. Надо было бороться. Я тридцать два года жила с матерью твоего отца, терпела всё.
Игорь опустился на стул и положил голову на руки.
– Я не хочу больше жить.
Слова вырвались неожиданно, громко, резко. И повисла тишина.
Следующие дни слились в один бесконечный: утро – работа, вечер – кухня и длинная, тяжёлая ночь. Игорь почти не спал, глядя в потолок. Иногда ловил себя на мысли, что в голове лишь цифры: 12 000 рублей пенсия, 48 квадратных метров, 3 года ада.
Людмила Валентиновна, вернувшись к привычному укладу жизни, была убеждена, что теперь всё наладится:
– Вот увидишь, Игорёк, скоро всё образуется.
– Не образуется, мама, – лишь отвечал он.
Однажды, спустя полгода после развода, Игорь вернулся домой и обнаружил, что на кухне никого нет.
В холодильнике грустно подсыхал кусочек пирога, в прихожей – ни одной новой вещи. Людмила Валентиновна лежала в комнате, устало глядя в экран телевизора.
– Мама, тебе не одиноко?
– Нет, я привыкла. Главное – чтобы у тебя всё было хорошо.
– А у меня больше нет семьи.
– А что ж поделаешь…
В эти дни Анна начала новую жизнь. Она сняла маленькую квартиру, вышла на работу в поликлинику, Саша стал ходить на плавание. Вечерами они сидели, пили чай и вспоминали… далеко не всё.
Прошёл год.
Игорь снова попытался дозвониться Анне.
– Как Саша?
– Хорошо.
– Я… – он осёкся, – я скучаю.
– Мы все теперь живём своей жизнью, Игорь. Ты выбрал.
Игорь повесил трубку. Осталась только тишина.
Людмила Валентиновна лежала на диване и пересчитывала свои таблетки. На календаре была отмечена дата: "День рождения Игоря – 41". Торт никто не заказал, свечей не было. В квартирах наверху звенели голоса, где-то внизу поздравляли дочь – 17 лет! Радость чужая, шумная. А здесь – тихо.
Однажды ночью Людмила Валентиновна прислушалась к тишине. Казалось, что всё в квартире вдруг опустело навсегда: ни смеха ребёнка, ни шагов жены сына, ни даже раздражённого ворчания самого Игоря.
Порядок был идеальный – и совершенно пустой.
Боли стало ещё больше. Только теперь не было никого, кто мог бы её разделить.