Я помню, как однажды отец моего приятеля сказал: «Если сын не стал военным — не значит, что он не стал мужиком». Тогда я отмахнулся. А сейчас понимаю, что это почти идеально описывает историю Александра Маршала — человека, который взбрыкнул на третьем курсе летного училища, выбрал музыку вместо мундира, но при этом остался до конца военным по нутру.
В детстве он собирал первую гитару с отцом — военным летчиком. Знаете, не так, как нынче дети собирают гитары в симуляторах: он буквально вбивал струны в фанеру и присобачивал динамик, чтобы хоть что-то гудело. Пацанский, почти окопный крафт — и в этом уже было что-то символическое. Протест, попытка вырваться, зацепиться за звук, который был не командой сверху, а внутренним ритмом.
Но сперва он подчинился. Военная династия, дисциплина, Ставропольское училище. Шагай, маршируй, изучай устав. А внутри всё это время — рёв усилителя, тяжёлые ноты, соль в крови. Он писал рапорты об уходе, ему отказывали. Тогда он просто перестал ходить на занятия. За это его закрыли на гауптвахту. Не бунтарь в классическом понимании — скорее человек, который решил не предавать себя.
Его не отпускали — он ушёл сам. Получил отчисление. В тот же день — на срочную службу. Парадокс, но армия тогда стала его первой музыкальной сценой: армейские ансамбли, сцены в частях, гитара вместо автомата. И на этой сцене он уже не был курсантом, а тем, кем должен был стать.
Отец, кстати, был разочарован. До тех пор, пока не увидел его на сцене группы «Аракс». Тогда понял — сын нашёл свой путь.
Именно в этом всё про Маршала. Не бежал. Не менял флаги. Просто шёл туда, где ему верилось. Это не всегда самый простой путь, особенно в стране, где предписанный маршрут ценится больше, чем личный выбор.
Парк Горького без веселья, Америка без дома
Когда в конце 80-х рок-н-ролл в России перестал быть полуподпольной религией, а стал товаром на экспорт, Александр Маршал оказался в первой волне. Его пригласил Стас Намин, и понеслось: Москва — Нью-Йорк — мировая сцена, тур с Scorpions, звук американской гитары, которой не нужно объяснять, почему у неё такой перегруз. Gorky Park — тот самый русский рок, который вдруг оказался с MTV и Billboard на «ты».
Десять лет жизни в США. Кто-то бы за это время успел забыть русский язык, сменить гражданство и встроиться в местную жизнь с улыбкой 24/7. Но у Маршала этого не случилось. «Всё было отлично, но хотелось домой», — скажет он потом. И ты в это веришь. Потому что не каждый день встречаешь человека, который, имея всё, хочет обратно в страну, где ничего не обещают.
Он вернулся. И начал всё с нуля. Сольная карьера, пятнадцать альбомов, Кремль, гастроли, новая публика. Но главная сцена оказалась не там. Она развернулась у него дома — в отношениях с детьми, в разговорах с дочерью, которых с каждым годом становилось всё меньше.
С дочерью, Полиной, у него всегда были тёплые отношения. Даже несмотря на то, что жила она в США с матерью, с отцом часто виделась, приезжала, звонила. Пока не наступил февраль 2022-го. С тех пор общение будто оборвали ножом. Она — IT-специалистка в Штатах, он — артист, который с 2014-го ездил на Донбасс, выступал перед бойцами и знал, как выглядят ангелы на плитах мемориала, где высечены имена погибших детей.
Полина смотрит американские каналы. Александр считает, что её точку зрения сформировали они. Она называет действия России преступными. Он просит её не говорить с ним об этом, не превращать семью в поле идеологического боя. Она — молчит. Он — ждёт. И верит, что когда-нибудь всё встанет на свои места. Упрямо верит.
Сын — другой полюс. Артём, родившийся в Лос-Анджелесе, рэпер TRILLA, парень с крепкой посадкой и военным прошлым — служил в спецназе, получил травму ноги. Он хотел на фронт — не взяли. Вместо этого поехал с отцом на передовую с концертами. Он не читает лекций, не воспитывает отца, просто стоит рядом. И говорит: если придёт повестка — пойдёт.
Маршал гордится сыном. И это чувствуется не в словах, а в том, как он говорит о нём — спокойно, как будто это не подвиг, а должное.
Когда прощание заблокировано границей
Сейчас модно рассуждать о разломе между поколениями. Говорят, одни живут прошлым, другие — будущим, никто не хочет жить настоящим. Но когда слушаешь историю Маршала, понимаешь: есть вещи, которые вообще не укладываются в календарь. Например, когда ты не можешь похоронить мать.
Киев — город, в котором он вырос. Где после военных городков отец с матерью, уставшие от казарм, наконец-то осели. Где у него остались школьные друзья, старые адреса, уличные перекрёстки памяти. Он часто туда ездил. До 2014-го. А потом — нет.
В 2001-м умер отец. Александр был рядом, похоронил, проводил. В 2015-м умерла мама — и всё. В Киев он не смог попасть. Просил знакомых узнать: можно ли прилететь? Ответ был короткий и предельно ясный: «Скорее всего — посадят». Потому что Донбасс, потому что Крымский мост, потому что концерты на той «неправильной» стороне. Его не ждали. Его, сына своей матери, не пустили бы на её похороны.
Поэтому — кремация. Урну передали в Москву. По сути — пакет с прахом, вместо прощания. Через два года умерла младшая сестра. Та же схема. В этот раз он уже не спрашивал. Просто эксгумировали отца, кремировали, передали две урны: отец и сестра. Три родных человека, которых он теперь навещает на Троекуровском. Не на украинской земле, где они хотели остаться, а в московской земле, которую он мог себе позволить.
Об этом он говорит тихо. Без обвинений, без криков. Но когда произносит: «У меня есть личные враги» — ты понимаешь, это не образ. Это не игра. Это почти биологическая реакция. Не дать человеку проститься с матерью — это не про дипломатию. Это за гранью политического.
Поэтому он поёт. Не для славы, а потому что по-другому не может. Песни для бойцов, концерты в госпиталях, редкие слова о помощи. Он не из тех, кто постит отчёты о переданных бронежилетах. Просто делает. И остаётся. В России. Потому что, как он сам говорит — это его зона ответственности. Без патетики, без высоких слов. Он так чувствует.
Он не осуждает тех, кто уехал. Просто говорит: «Они не были там. Они знают всё из новостей». И это его способ не превратиться в судью. У каждого — своя совесть. А у него — свой выбор.
Финал. У каждой песни есть молчание в конце
Когда он говорит, что «остался», — это звучит не как храбрость. И не как поза. А как тишина после песни. Такая, в которой ты понимаешь: всё, что надо, уже сказано.
Он не идеален. Он не герой. У него за плечами разводы, несостыковки, дети с разными взглядами и страны, где его любят и где его бы, возможно, арестовали. Он живёт между теми, кто называет его патриотом, и теми, кто — предателем. А сам просто играет концерты. Для тех, кто не может хлопать. Потому что ранен или потому что в каске.
У каждого — свои рубежи. У Маршала они проходят не по картам, а по семье. Между дочерью, с которой нельзя говорить, и сыном, который рядом. Между Киевом, в который нельзя вернуться, и могилой, куда можно принести цветы.
Он говорит, что в мире нет страны лучше, чем Россия. Может быть, это спорно. Но знаешь, что точно? У него нет другой. Вот и вся арифметика.