— Нет, дорогой братец, пока ты жил в Европе, бабушкину квартиру наследовала я одна, так что она тебе не принадлежит, — заявила я, скрестив руки на груди и глядя на Андрея с вызовом.
Брат стоял посреди прихожей, еще не сняв пальто, с чемоданом в руке. Его лицо, загорелое от итальянского солнца, побледнело. Восемь лет он прожил в Милане, строил карьеру архитектора, присылал открытки на праздники и изредка звонил по скайпу. А теперь вернулся — когда бабушки уже не было, когда все документы были оформлены, когда я одна тащила на себе последние месяцы ее болезни.
— Лена, ты что говоришь? — он поставил чемодан и снял пальто медленно, словно еще не веря в происходящее. — Это же наша общая бабушка. Ее квартира должна достаться нам обоим.
— Должна? — я усмехнулась. — А где ты был, когда она падала и ломала бедро? Где ты был, когда я возила ее по врачам? Когда покупала лекарства на свою зарплату учительницы? Когда сидела ночами, когда ей было страшно?
Андрей молчал, вертя в руках ключи. Те самые ключи, которые бабушка дала ему много лет назад, еще когда он учился в институте. Он думал, что они все еще работают. Что он все еще имеет право просто прийти и войти в эту квартиру, как в свой дом.
— Я не знал, что она так больна, — тихо сказал он. — Ты же знаешь, какая она была гордая. В последний раз, когда мы говорили, она сказала, что у нее все хорошо.
— Конечно, не знал. Потому что не интересовался. Потому что твоя новая жизнь в Европе была важнее.
Я развернулась и пошла на кухню. Слышала, как он идет за мной. Квартира встретила нас запахом бабушкиных духов и старой мебели. Ничего не изменилось с ее смерти месяц назад — я не могла заставить себя что-то переставить или выбросить.
— Лена, — он сел за стол, тот самый, за которым мы в детстве делали уроки, — я понимаю, что ты злишься. И я понимаю, что был плохим внуком. Но неужели ты думаешь, что бабушка хотела бы, чтобы мы ссорились из-за квартиры?
— Не знаю, чего хотела бабушка, — я поставила чайник и достала две чашки автоматически. — Знаю только, что завещание она написала на меня. Одну на меня. И нотариус сказал, что это законно.
— Когда она его написала?
— Два года назад. После того, как ты в третий раз не приехал на ее день рождения.
Андрей опустил голову. В профиль он стал очень похож на отца — те же резкие черты, тот же упрямый подбородок. Отец тоже умел исчезать, когда становилось трудно. Сначала он исчез из нашей семьи, когда нам было по двенадцать и четырнадцать лет. Потом Андрей исчез в Европу. А я осталась. Как всегда оставалась.
— Слушай, — я села напротив него, — я не монстр. Я понимаю, что у тебя тоже есть права. Но ты должен понять и меня. Эти восемь лет я была ей вместо всех. Вместо тебя, вместо родителей, вместо всех остальных родственников, которые появились только на похоронах.
— Что ты предлагаешь?
Чайник закипел, и я встала разливать чай. Руки дрожали — от усталости, от нервов, от того, что этот разговор был неизбежен, но я все равно не была к нему готова.
— Не знаю пока. Может, ты расскажешь сначала, зачем приехал? Уж не думаешь ли ты, что можешь просто продать квартиру и уехать обратно с деньгами?
— Нет, — он покачал головой. — Я приехал насовсем. Моя фирма открывает представительство в Москве, и я буду его возглавлять. Думал... думал, что смогу пожить здесь, пока не найду что-то свое.
— Ах, вот как, — я почувствовала, как злость снова поднимается в груди. — Значит, бабушкина квартира должна стать твоей временной гостиницей?
— Лена, хватит! — он стукнул кулаком по столу. — Я знаю, что был плохим внуком. Знаю, что должен был приезжать чаще, помогать больше. Но я тоже любил бабушку. Эта квартира — единственное, что у меня осталось от детства, от семьи.
— От семьи? — я рассмеялась горько. — Какой семьи, Андрей? Мы с тобой едва разговаривали все эти годы. Родители живут каждый своей жизнью. Какая семья?
Он молчал, глядя в чашку. И вдруг я увидела его не успешным архитектором, вернувшимся из Европы, а тем мальчишкой, который плакал в углу, когда родители ругались. Тем подростком, который сбежал из дома в шестнадцать лет и неделю жил у бабушки, пока мама не пришла его забирать. Тем студентом, который мечтал уехать как можно дальше от всех нас.
— Знаешь, — сказала я тише, — может, ты и прав. Может, бабушка не хотела бы, чтобы мы ссорились. Но я не могу просто взять и забыть эти восемь лет. Не могу забыть, как она спрашивала о тебе и каждый раз расстраивалась, что ты так редко звонишь.
— Я звонил, — он поднял глаза. — Может, не так часто, как нужно было, но звонил.
— Раз в два месяца по пятнадцать минут. Это не звонки, Андрей. Это отписки.
Мы сидели в тишине, пили остывающий чай. За окном стемнело — ноябрьский день в Москве короткий, а в этой квартире на первом этаже всегда было сумрачно. Бабушка любила говорить, что здесь уютно именно из-за этого полумрака, что дом должен укрывать от мира, а не выставлять жизнь напоказ.
— Помнишь, как мы в детстве приходили к ней после школы? — вдруг сказал Андрей. — Она всегда ставила чайник еще до того, как слышала наши шаги на лестнице. Говорила, что чувствует сердцем, когда мы идем.
— Помню. И помню, как ты перестал приходить в старших классах. Сказал, что стыдно в семнадцать лет сидеть у бабушки на кухне.
— Я был дураком, — он улыбнулся грустно. — Думал, что взрослость — это когда ты ни от кого не зависишь, никому не нужен и сам никого не любишь слишком сильно.
— А теперь думаешь по-другому?
— Теперь думаю, что взрослость — это когда понимаешь, что одному жить нельзя. Что семья — это не то, от чего убегают, а то, к чему возвращаются.
Я посмотрела на него внимательно. Восемь лет изменили его. Он стал увереннее, спокойнее, но в глазах появилась какая-то усталость. Наверное, та же усталость, что и у меня — от одиночества, от попыток быть сильной, от жизни, которая оказалась совсем не такой, как мы планировали в детстве.
— Знаешь, что она мне сказала перед смертью? — спросила я. — Сказала, что волнуется за тебя больше, чем за меня. Потому что я умею быть рядом с людьми, а ты разучился.
— Может, она была права, — он кивнул. — В Милане у меня была работа, коллеги, знакомые. Но друзей не было. И женщины, с которыми я встречался, оставались чужими. Я как будто разучился подпускать людей близко.
— Почему же решил вернуться?
— Потому что понял, что если не вернусь сейчас, то не вернусь никогда. А потом будет поздно что-то менять.
Мы снова замолчали. Я думала о завещании, которое лежало у меня дома в ящике стола. О том, как бабушка подписывала его дрожащей рукой и просила нотариуса не говорить Андрею, если он вдруг объявится. "Пусть он сначала поймет, что потерял", — сказала она тогда.
— Слушай, — я вздохнула, — а что если мы попробуем по-другому?
— Как по-другому?
— Что если ты действительно поживешь здесь какое-то время? Не как хозяин, а как... как гость. Пока не найдешь свое жилье. А я буду приходить, как приходила к бабушке. Может, мы заново научимся быть братом и сестрой.
Андрей поднял брови:
— Ты серьезно?
— Не знаю. Может, это глупо. Но я тоже устала быть одна. И мне кажется, бабушка была бы рада, если бы мы хотя бы попытались.
— А если не получится? Если мы поссоримся?
— Тогда ты съедешь, а я решу, что делать с квартирой дальше. Но хотя бы попробуем.
Он протянул руку через стол, и я пожала ее. Его ладонь была теплой и сухой — руки архитектора, привыкшие к точности и порядку.
— Знаешь, — сказал он, — у меня есть одно предложение.
— Какое?
— Давай сделаем ремонт. Вместе. Бабушка все последние годы говорила, что надо бы обновить кухню и ванную, но руки не доходили.
— На какие деньги?
— У меня есть накопления. И потом, это же вложение в квартиру. Если потом решишь продавать, цена будет выше.
Я посмотрела вокруг. Действительно, кухня выглядела устало — обои отклеивались в углах, краска на оконной раме облупилась, плитка на полу потрескалась. Но мне было страшно что-то менять. Как будто вместе с интерьером уйдет и память о бабушке.
— Боишься, что ее не станет, если мы переклеим обои? — спросил Андрей, словно прочитав мои мысли.
— Наверное.
— А помнишь, как она любила переставлять мебель? Говорила, что дом должен жить, а не стоять музеем.
— Помню. И помню, как мы с тобой таскали ее шкаф из угла в угол, пока она не найдет идеальное место.
— Так что скажешь?
Я задумалась. Может, это и правда хорошая идея. Может, работая вместе, мы и правда сможем заново научиться быть семьей. А может, через месяц поймем, что нас слишком многое разделяет.
— Хорошо, — сказала я наконец. — Попробуем. Но с условиями.
— Какими?
— Во-первых, решения по ремонту принимаем вместе. Никто не диктует другому.
— Согласен.
— Во-вторых, ты ищешь свое жилье. Это временное решение, не постоянное.
— Согласен.
— И в-третьих, — я помолчала, подбирая слова, — если через полгода мы поймем, что это работает, если ты действительно останешься в Москве и мы сможем быть нормальными братом и сестрой, я подумаю над тем, чтобы переоформить завещание. Чтобы квартира досталась нам обоим.
Андрей кивнул:
— Это честно.
Мы допили чай в тишине. Потом я помогла ему отнести чемодан в бабушкину комнату — ту, где стояла ее кровать с высокими спинками и висели старые фотографии в рамочках. На тумбочке до сих пор лежали ее очки и недочитанная книга.
— Может, я лучше на диване в гостиной? — спросил он, остановившись на пороге.
— Нет, — я покачала головой. — Бабушка не любила пустые комнаты. Говорила, что дом должен быть обжитым.
Андрей сел на край кровати и взял в руки бабушкину книгу — "Анну Каренину", которую она перечитывала раз в два года.
— Знаешь, — сказал он, — я боялся приезжать не только потому, что был занят работой. Боялся, что увижу, как она состарилась, как стала немощной. Хотел запомнить ее такой, какой она была в моем детстве.
— Она и в старости была сильной, — ответила я. — До самого конца интересовалась всем, читала, смотрела новости. Просто тело подвело.
— Я так жалею, что не попрощался с ней.
— Она знала, что ты ее любишь. Несмотря ни на что.
Мы еще немного постояли в комнате, потом я сказала, что мне пора домой. У меня завтра работа, а еще нужно зайти в школу — я классный руководитель, и у нас завтра родительское собрание.
— Лена, — окликнул меня Андрей, когда я уже надевала пальто. — Спасибо. За то, что дала шанс.
— Не благодари заранее, — я улыбнулась. — Посмотрим, что из этого получится.
Выходя из подъезда, я обернулась и посмотрела на окна бабушкиной квартиры. В первый раз за много лет там горел свет не из-за меня. Может, это было хорошим знаком. А может, я совершила ошибку, поддавшись сентиментальности и жалости.
Время покажет. Как говорила бабушка, жизнь сама расставляет все по местам, нужно только набраться терпения и не мешать ей это делать.
Я шла по вечерней улице и думала о том, что завтра приду к ней снова. Не одна, как все эти месяцы, а к ним — к бабушкиной квартире, где теперь живет мой брат. К тому, что осталось от нашей семьи, и к тому, что еще может из нее получиться.
Может, мы и правда сможем заново научиться быть близкими. Может, наследство — это не только квартира и мебель, но и возможность не повторять ошибки родителей. Возможность стать той семьей, которой мы не были раньше.
Но это уже другая история. А пока я просто шла домой по знакомым улицам и впервые за долгое время не чувствовала себя совсем одинокой.