КАК БРОДСКОГО СПУСТИЛИ С ЛЕСТНИЦЫ
Обновляю книгу о Бродском. Конечно, в книгу не может не войти глава о Венеции, где я побывал этой весной. Кратко, естественно - ни времени свободного, ни денег в запасе не было. Тем более не собирался бродить "по следам Бродского", хотя, конечно, он в путевых заметках всплывал - куда без этого?
Свое признание в любви к городу поэт облачил в форму эссе "Набережная неисцелимых". К моменту написания этого произведения Бродский побывал в Венеции 17 раз и всегда приезжал туда зимой. Эссе представляет собой цепь картинок и образных раздумий из разных его приездов и впечатлений от Венеции, или его романтичных представлений о Венеции, какими они были еще до эмиграции.
Итак, первая поездка Бродского в Венецию состоялась зимой 1973 года. Со сцены его прибытия на венецианский вокзал Санта-Лучия книга и начинается:
«Много лун тому назад доллар равнялся 870 лирам, и мне было 32 года. Планета тоже весила на два миллиарда душ меньше, и бар той stazione, куда я прибыл холодной декабрьской ночью, был пуст. Я стоял и поджидал единственное человеческое существо, которое знал в этом городе. Она сильно опаздывала».
О ком же речь? Я удивлялся, что Бродский – не называет ту единственную и гадал, почему? Всё стало понятно, когда прочитал про требование влиятельного заказчика.
"Набережная неисцелимых" была написана Иосифом Бродским по просьбе знаменитого Консорциума Новая Венеция (Consorzio Venezia Nuova), который к Рождеству заказывал очередную нетленку, воспевающую город: картину, скульптуру или эссе. В 1987-м году президентом этой ассоциации был нынешний сенатор Луиджи Дзанда. Недавно он поведал той неназванной встречающей, что именно он поставил условие Бродскому, чтобы в эссе не фигурировала фамилия де Дзулиани.
"Он позвал Бродского и сказал: "Вы с ума сошли, это известные венецианские люди, они подадут на вас в суд". Бродский ответил: "Я ничего не буду менять". Дзанда парировал: "Тогда вы не получите свои 30 миллионов итальянских лир". Бродскому позарез нужны были деньги, и в итоге он переделал книгу. Она была напечатана в последний момент, Дзанда нервничал, проект был на грани срыва. А первая рукопись "Набережной…" — с моим именем, — до сих пор хранится у него", — рассказывает нестареющая красавица Мариолина.
Они встретились в Ленинграде. Мариолина задумала авантюрное путешествие по Советскому Союзу с подругой детства Мариной Лигабуэ. Она — профессор славистики, поклонница русской культуры, переводчица стихов Владимира Маяковского с предисловием Лили Брик, автор книги "Царская семья. Последний акт трагедии" о расстреле семьи Николая II. До 2002 года она возглавляла Институт культуры при посольстве Италии в Москве. Вообще, у некоторых венецианцев любовь или зов к России – в крови. Ведь единственная, наверное, кафедра русистики в Италии сохранилась в Венецианском университете Ка Фоскари. (писал о нём!).
Капелька ли российской крови, переданная от бабушки-примадонны тому причиной, венецианская ли авантюрная жилка или мечта об утопии, но красавицу-венецианку влекло из ее «золотой скворечни», как писала Ахматова, в холодную Россию. В страну, где она, по той же склонности преувеличивать, якобы пила кипяток вместо чая (скучаю по тогдашнему индийскому чаю «со слоном»), и ела серый хлеб, потому что ничего не могла "достать". Ох!...В начале 1980-х она писала в Москве диссертацию на тему памфлета князя Щербатова "О повреждении нравов в России". В специфику советского быта она не вписалась, но в компанию интеллектуалов – вполне. Компания ей нравилась - философ Мераб Мамардашвили, которого Бродский назвал почему-то армянином, профессиональный переводчик Лев Вершинин, знаток итальянской культуры Цецилия Кин. «Я была в восторге от этих людей. Хотя Бродский и его друг Женя Рейн, который особенно ухаживал за иностранками, меня попрекали — «зачем они тебе сдались?», — рассказывала графиня де Дзулиани.
На первую же университетскую зарплату, полученную в Нью-Йорке, где обосновался поэт-изгнанник, он купил билеты в город мечты - Венецию.
"Он хотел, чтобы я сняла ему палаццо! Не понимаю, откуда был такой размах у советского человека? Но найти для него палаццо было невозможно. Я сняла ему весьма трендовый тогда пансион, который совсем не пах мочой, как это упомянуто в книге", — рассказывает Мариолина.
"Зaтем моя Ариaднa удaлилaсь, остaвив зa собой блaговонную нить дорогих (не "Шaлимaр" ли?) духов, быстро рaстaявшую в зaтхлой aтмосфере пaнсионa, пропитaнной слaбым, но вездесущим зaпaхом мочи…"
Та, которую он назвал Ариадной, нелицеприятно рассказывает дальше:
"Я не поселила Бродского в своем доме, потому что у нас шел ремонт. Но каждый день он приходил к нам и часто с нами обедал и ужинал. "Потолок… потолок… потолок", — повторял он, разглядывая мой дом. Потолки у нас были шестиметровые. В доме многое ему казалось китчем, что он также неизменно ставил мне в вину", — раздраженно поводит плечом Мариолина.
Да, они оба любили литературу, свои города, с мостами и каналами, но два этих мира не могли пересечься: образованная красавица-аристократка и поэт с местечковыми замашками, вырвавшийся из-за "железного занавеса". Тут, в Венеции, Бродский раскрылся по полной. Лишь недавно прочитал эти признания и - представил себе...
"Общение с ним было пыткой — каждое утро уже "под мухой" он заявлялся ко мне, выкрикивая с улицы самые неприличные слова. Я очень боялась, что соседи поймут, что кричит наш гость. Он абсолютно не знал, как себя вести – был навязчивым, нарочитым. Все разговоры наши сводились к тому, что он меня "хочет". Это было тяжело и неприятно.
Я видела, как в Питере женщины буквально падали перед ним на колени, там он был бог, миф. Но в Венеции была совсем другая жизнь. И та неделя была для меня кошмаром. В конце концов, я не выдержала, открыла дверь, схватила его за ворот и спустила с лестницы", — впервые признается рослая Мариолина.
В СССР она снисходительно относилась к особенностям советского менталитета, находя сотни извинительных причин для неадекватного — на взгляд венецианской аристократки — поведения советских граждан - в этом даже была своя экзотика, но терпеть у себя дома, в Венеции, увольте. Она устала терпеть и извиняться перед знакомыми за "неординарность русских" (там ведь и евреи - русские, хотя они-то как раз вели бы себя скромнее, даже в подпитии) . Бродский был изгнан из дома де Дзулиани.
Название эссе Бродского отсылает к наименованию венецианской набережной — Fondamenta degli incurabili (дословно - Набережная неизлечимых). Название набережной дал госпиталь и прилегающие к нему кварталы, в которых средневековый город содержал безнадежных больных, зараженных чумой или сифилисом. Но есть и болезни натуры, которые не излечиваются даже в атмосфере прекрасного города и в обществе красивой и умной женщины...