Сияющий коридор змеился и дрожал. Он стремительно уходил вверх разматывающейся спиралью, размах ее витков нарастал с высотой. Это было похоже на сверкающий скелет торнадо — для людей с фантазией, или на кухонную сбивалку для яиц, только без деревянной ручки — для бескрылого воображения.
Впрочем, неважно, на что это было похоже. Ключевое слово здесь — светящийся. По коридору можно было идти, подниматься ввысь, он сиял сиреневым, зовущим светом, его стены были прозрачны и подрагивали, словно живые.
За прозрачными стенами происходили странные движения. Бесформенное и безмерное, бледно-серое, едва голубоватое, замедленно клубилось там, не то подымаясь, не то беззвучно оседая вниз. Кое-где вспыхивали на мгновенье белые искорки, в иных местах туманные клубы вдруг истаивали, слабели, и тогда сквозь пелену угадывались — не виднелись, угадывались: синева, тяжкий покой океана. Никаких следов на опустевшем берегу.
Именно так: на опустевшем. Покинутый берег. Волны глухо ропщут у земной границы.
Это не обычный ровный шум прибоя, в нем другие звуки, что-то хочет сказать океан. Он говорит. Это имена. Да, имена. Какие имена?.. Послушай! Это одно имя, твое имя: Таня. Таня! Таня, Таня, Таня!..
— Таня, вставай!
Какая длинная эта спираль. И отчего она стала качаться, в ней трясет, как в кузове грузовика...
— Да Таня! Вставай же, время двенадцатый час.
И все пропало. И сиреневый свет, и серое со вспышками, и невидимый океан. Таня открыла глаза.
— Вставай, — еще раз сказала мама и убрала теплую ладонь с Таниного плеча. — В магазин надо идти, за хлебом.
Таня закинула руки за голову, крепко ухватилась за деревянную спинку, точно собралась изо всех сил потрясти кровать, зажмурилась, потянулась сладко-сладко, выгнувшись так, что опорой ей остались только голова да пятки — для юного Таниного тела проделать такую фигуру было совершенный пустяк.
Она подержала мостик секунд пять и плюхнулась обратно на матрац.
— Ну, ну! Крошечка-хаврошечка, — мама не сумела сдержать улыбку.
Таня принялась тереть кулаками глаза.
— Татья-ана!
— Слушай, мама, — проникновенно сказала Таня и убрала руки. — Скажи, пожалуйста, имеет человек право на отдых? Тем более сдавший экзамен человек. Тем более — философию. Тем более на пять!
— Когда человеку двадцать лет, валяться до полудня, нежиться в постели — стыдно. Тем более, если этот человек девушка. Вставай, попрыгунья!
Таня вытащила из-под одеяла правую ногу.
— Слушай, ма. А я такой сон дурацкий видела.
— Ничего удивительного. Было бы странно, если бы ты умный сон увидела.
— А все равно — интересно.
Мама не сочла нужным углубляться в подобный разговор. Она в который уже раз сказала:
— Вставай, — и вышла из комнаты.
Таня подумала, что и вправду, пожалуй, надо бы встать, но вместо этого задрала ногу и стала ее разглядывать, отыскивая в ней какие-нибудь недостатки. Таня знала, что их нет, но лишний раз убедиться в этом ей было крайне приятно. Она отлично знала, что она красавица, что сложена безупречно, что у парней башку сносит с плеч от одного ее умелого взгляда. И она сносила эти глупые головые, просто так, шутя. При этом Таня отчаянно скромничала, но когда она часто и подолгу крутилась перед зеркалом, ликование само собой рвалось наружу: “Какая я красивая!..”
Примерно то же Таня думала и сейчас, только поспокойнее, с улыбкой. Повертев обеими ногами и так и эдак, она пришла в расчудесное настроение, сон пропал, она вскочила и босиком зашлепала в ванную, радостно ощущая ласковую прохладу паркета.
Душ она тоже сделала прохладный, и после того, как растерлась махровым полотенцем, почувствовала прилив бодрости такой, что хоть на край света маршируй.
— Мамочка, я готова!
— Ну ясное дело, готова она, время двенадцать... Куда, чаю хоть попей!
— Потом.
— Потом! Потом сладкого ведь налопаешься, обедать не станешь... Беда мне с этой девчонкой!
Взяв деньги и маленький пакет, Таня, как теленок, ткнулась носом и губами в мамину щеку, засмеялась, послюнявила палец и попыталась оттереть следы помады, но мама только рукой махнула.
— Иди, иди уж.
Таня надела легкие замшевые мокасины, вприпрыжку побежала вниз, на лестничных площадках поглядывая в подъездные окна, немытые, в разводах стекла которых не могли скрыть от нее сияющей прелести дня.
Такие дни в году — как бриллиант, попавший в ожерелье из ракушек. Он был так чист и ясен, так сиял, ликующий июньский день — казалось, что под наши небеса вернулась юность мира — да не просто, а вернулась, раз и навсегда отменив все закаты, всю усталость, сумерками легшую на нас. Утро, смеясь, шагает по планете, не уходя с уже открытых им земель. Все впереди!
Таня не думала об этом, но на душе у нее было светло и просто, как в бескрайнем небе над головой. Она ничуть не огорчилась, обнаружив на запертых дверях булочной рукописное сообщение: “Извините, у нас учет”. Она недолго поразмышляла и отправилась в гастроном кварталом ниже.
Хлеб она купила сразу же, — свежую, хрустящую буханку, и пошла побродить по магазину, поглазеть на товар. Она потолкалась у колбасного отдела, долго разглядывала аудио- и видеокассеты в стеклянной будке. Потом добралась до “овощей-фруктов”, где усмотрела крупные, роскошные марокканские апельсины. Слюнки у нее потекли, она не медля встала в очередь и купила полтора кило.
— Куда вам, девушка? — буркнула чем-то недовольная продавщица. — Сумка-то у вас есть?
Сумки не ыло. Маленький пакет был целиком занят буханкой. Возникло затруднение, слегка взволновалась очередь, низенькая тетушка следом за Таней уже забухтела что-то о легкомыслии современной молодежи, но неожиданно суровая работница прилавка смягчилась. Она раздобыла небольшой мешочек из оберточной бумаги.
— Вот, — сказала она и сложила туда апельсины. — Худо-бедно, до дому донести можно. Недалеко живете?
— Недалеко, — подтвердила Таня, осторожно принимая упаковку. — Спасибо.
Пришлось хлеб взять в левую руку, а пакет с апельсинами правой прижать к себе. Было это довольно неудобно, но Таня все-таки задержалась у стойки с кассетами, хотя денег у нее больше не было. Прошлась сожалеющим взглядом: кое-что и купила бы, да вот... Ладно! Что тут маяться. Она резко повернулась и — налетела на крепкое мужское плечо.
Чуть придерживаемый бумажный пакет оказался хилым вместилищем. Он прыгнул из руки, опрокинулся, и апельсины веселыми оранжевыми мячиками поскакали по полу.
Плечо принадлежало мужчине молодому и к тому же расторопному. Учинив апельсиновую аварию, он не остолбенел, не зашелся в бестолковых причитаниях, а проворно кинулся подбирать упавшие фрукты.
Улыбаясь, он вернулся, держа горку апельсинов обеими руками.
— Прошу прощения, — сказал он весело, и у Тани как-то незнакомо потеплело в груди от этих простых слов. — Я был неосторожен, но исправился. Ваше имущество — в целости и сохранности, прошу.
— Спасибо, — Таня тоже улыбнулась. — Неосторожной была как раз я. И не исправилась.
— Вот как. Почему?
— Потому что пакет мой надорвался. Вот, видите? И теперь мне тащить все это домой в обнимку.
— Ну, это не беда, — заявил незнакомец. — Я вам помогу.
Таня едва заметно приподняла брови, однако от помощи не отказалась. Конечно, ничего бы ей не стоило обойтись без нее, но... Но она сказала:
— Ладно.
А молодой человек сказал:
— У меня в машине есть приличный пакет. Пойдемте? Могу передать в безвозмездное пользование.
Впрочем, не столь уж молодой. Морщинки по углам рта, не видимые в магазине, на улице как-то особенно проступили, как солнечные блики на реке. Но и не в них даже дело, не так они и старили приятное доброжелательное лицо. Взгляд — вот что. Взгляд сразу показывает возраст.
Годы, какие б ни были они, тяжелые ли, беспечальные, просто незаметно текущие, сужают обозримый мир, и в этой уцелевшей обозримости — что? Одиночество. От него в глазах взрослых людей нет прежней открытости.
Машина стояла совсем рядом. Черная тридцать первая “Волга”, внушительная, но видно, что подержанная. “Облезлый барин”, — эта чеховская фраза нелепо скакнула в Танином сознании при виде обветшалой роскоши огромного авто.
Хозяин повозился с правой дверцей и шикарным жестом распахнул ее.
— Прошу, — пригласил он. Таня, хоть и с апельсинами в обнимку, но грациозно села. Он захлопнул дверцу, не спеша обошел машину и сел за руль.
— Вот пакет, — он вынул пакет из бардачка. Действительно хороший пакет, не измятый. И они дружно сгрузили в него апельсины и хлеб.
— Если не возражаете, я вас подвезу? — он завел двигатель, пустившийся на удивление легко, с пол-оборота. — Сделаю доброе дело.
— Как угодно, — согласилась Таня. — Только на доброе дело это не слишком тянет. Живу я в двух шагах, вон там, — она показала взглядом, — пешком, через дворы будет быстрее.
— Да?
— Да.
— Ну что ж, — он коротко подумал. — Тогда позволю себе предложить иное. Тоже доброе. Небольшой круиз по городу? В пределах часа. Доставлю прямо к подъезду. Или куда скажете. Годится такая программа?
Таня усмехнулась.
— Выключите-ка мотор, — потребовала она.
Его рука с готовностью крутанула ключ обратно, ни на секунду не замешкавшись.
— Не годится, — констатировал он без малейшего огорчения.
— Я этого не сказала, — заметила Таня. — Но прежде чем этот так называемый круиз состоится или не состоится, мне хотелось бы узнать причины столь напористого альтруизма. Так что я слушаю вас.
Почему-то Таня ожидала, что он перед ответом так же усмехнется, как она перед вопросом. Но его лицо совсем не изменилось.
— Я объясню, — сказал он. — Дело не в альтруизме. Просто мне захотелось познакомиться поближе. Больше ничего.
— Смысл, — с ехидцей поинтересовалась Таня, — ближнего знакомства. В чем состоит?
— Объясню и это, — подтвердил он. — Но в пути. Если же наше знакомство подошло к концу, то кончены и разговоры.
Таня насмешливо сощурила красивые темные глаза:
— И я могу выметаться и идти пешком?
— Я этого не сказал, — вот здесь он усмехнулся. — Что обещал, то выполню. Доставку до дома гарантирую. В молчании.
— Да, — промолвила Таня, полезла в пакет, отщипнула от буханки хрустящий уголок и с удовольствием съела его. — Интересно это у вас получается. Если... то!.. — продекламировала она с выражением. И пояснила: — Формула причинно-следственной связи.
— Так ведь мы и живем на свете в силу нам неведомых причин, — спокойно возразил он. Улыбнулся: — А у вас, наверно, пять по философии?
— Точно! — Таня задорно тряхнув головой, звонко рассмеялась. — А вы, наверно, ясновидящий?
Он положил обе руки на баранку. Приподнял ладони и слегка прихлопнул ими.
— В данном случае нет. А вообще — да.
— Ах, вот оно что. Вы, значит, феномен?
— Нет. Это есть у всех.
— Да ну?! Я что-то за собой не замечала.
— Ну, это тоже вне собственных желаний. Хотя заметить можно. Просто большинство не вглядываются.
— Как это — не вглядываются?
— Да как тот петух, которому главное прокукарекать, а придет ли после этого рассвет — это не его проблемы.
Тане такое заявление не очень понравилось. Она сдвинула брови:
— Гм! Так это, по-вашему, значит, я — петух?
И в голосе ее появились льдинки.
— Все мы в каком-то смысле петухи, — последовал ответ.
Таня хотела было еще пофордыбачиться, но передумала. Как-то враз она сообразила, что такой номер здесь не пройдет.И мгновенно изменила тон, точно и не она нагнетала только что напряжение.
— Слушайте, — заговорила она дружелюбно. — А если серьезно? Я вообще-то об этом думала иногда. Ну... так, конечно. А ведь это должно быть очень интересно.
— Что именно?
— Ну вот это вот ясновидение. Например, увидеть будущее. Чтобы сбывались мечты. Это же здорово!
Таня не заметила, как он слегка сощурился — так, словно глянул в даль осеннего дождя.
И сказал:
— Как раз мечты-то и сбываются.
— Сбываются? — Таня оторопела.
— Да. Не верится?
— Не очень, честно говоря.
— И правильно, — он кивнул. — Потому что сбываются они странно, как в кривом зеркале.
Танины брови снова сдвинулись, на этот раз в раздумье.
— В кривом... зеркале, — повторила она. — Не понимаю. Поясните?
— Пожалуйста: если мечтает, скажем, человек о райском саде — значит, стать ему хозяином участка в шесть соток, с огурцами да петрушкой. И становится. Копает грядки и не ведает, что этот огород и есть его мечта, только попавшая в поле земного тяготения.
Таня хмыкнула.
— Сомнительный пример, — решила она. — Но ладно. А вот скажите, пожалуйста, у вас такое было? Я понимаю так, что вы-то вглядывались, в отличие от большинства. И что увидели?
Он пожал плечами.
— Да то же самое, наверное. А может быть, и вовсе просмотрел.
— Свою мечту?
— Свою мечту.
— Но все-таки надеетесь ее найти, — сказала Таня утвердительно.
— Надеюсь, — сказал он.
Помолчали. Потом он повторил:
— Надеюсь. Хотя годы идут.
Руки его сомкнулись на руле.
— Годы идут... Они ведь идут сквозь нас... ну, вот как свет проходит сквозь стекло. Я и раньше это замечал, но не печалился — проходят, ну и пусть. Потому что мне всегда казалось, что когда-нибудь ко мне придет мгновенье, не похожее на все другие. Которое останется со мною навсегда.
Руки разжались на секунду и сжались опять.
— А оно так и не пришло. И вот теперь я думаю, не проморгал ли я его. Все-таки столько лет... Быть может, оно приходило, да и не один раз. Даже стучалось в двери. А я не расслышал.
Таня украдкой покосилась на него. Но он не заметил. Он говорил так, будто никого с ним рядом не было.
— Но мне не хочется, чтоб это было так. Ведь я же чувствую — я чувствую! — что оно где-то здесь, со мной. Я чувствую его. В дыхании весны, раскрытых окнах, голосах. В рассветах и дождях. Я сам смотрю в раскрытое окно и вижу крыши и вершины тополей. Город уходит вниз, к реке. Нужно смотреть, молчать.
В Танином взгляде заиграл лукавый интерес. Она снова стрельнула глазами влево, и на этот раз попалась. Взгляды столкнулись.
Что эти двое прочитали в глазах друг друга? Бог ведает. Но они друг другу улыбнулись.
И Таня сказала:
— Ясно.
— Ясно — что?
— Что ваше мгновенье еще впереди. И я от всей души желаю вам найти его. Или ему — вас.
Он посмотрел на нее серьезно, кивнул.
— Спасибо. Но вы говорите так, как будто вам пора.
— Спасибо вам, — сказала Таня вежливо. — И вы совершенно правы. Я ведь вышла из дому на пять минут, за хлебом.
— А апельсины?
— Это так, случайно.
— Случайностей вообще-то не бывает.
— Может быть. Спасибо еще раз. Я все-таки пойду.
— А может быть, я все-таки вас подвезу домой?
Танина рука оттянула крючок дверцы, но не толкнула ее.
— Не заставляйте меня рассыпаться в благодарностях, — Таня засмеялась. — До свиданья.
Он помедлил самую малость, прежде чем спросить:
— Скорого?
Нельзя сказать, что Таня не ждала этого вопроса. Даже наоборот. Конечно, да! Ждала. Ее рука ослабила крючок.
— Ну-у... — протянула она туманно. Взгляд исчез под длинными ресницами. Она знала, что картинка “скромница” красит ее необыкновенно. — Я не знаю, — она хотела закончить так, но не удержалась: — Вам виднее.
— Мне виднее? — он подумал. — Хорошо. Тогда, может быть, сегодня? Кстати, я ведь вам так и не объяснил, помните?
Конечно, Таня помнила, еще бы. Но сказать: да — было ей как нож острый, такая уж она была барышня с выкрутасами.
— Не знаю, — повторила она осторожно. — Как у меня день сложится... Ничего не могу обещать.
— Ладно, — сказал он. — На всякий случай: в семь часов у сквера, на углу. Вон там, — он показал рукой, где. — Недалеко. Идет?
— Посмотрим, — Таня улыбнулась. — До свидания.
Дома ее встретило привычное мамино ворчание:
— Ну тебя, конечно, только за смертью посылать!.. Господи, а это что, апельсины?!.. Вот ведь нечистый дух носит где. А пакет откуда взялся?.. И хлеб-то весь объела, как мышь!
— Это я по дороге, — объяснила Таня.
— Ну, Татьяна, никак ты не поумнеешь, двадцать лет, а все дитя.
Таня прошла в свою комнату, закрыв дверь за собой. Остановилась. Посмотрела в окно.
Она увидела и крыши, и вершины тополей. И облака, и горизонт. И еще то, что за крышами и горизонтом в этот миг стало видно ей одной.
Легкий ветер колыхнул штору.
Таня милостиво наклонила голову в знак согласия. Она сделала шаг вперед, подняла левую руку и положила ее на невидимое плечо, а правую вверила невидимой руке.
И зазвучал невидимый оркестр.
Июньский вальс кружит планету, как случайную партнершу на балу — бескрайний полдень, облака, сирень — все это так легко уйдет! — улыбка, ветер, вот и все. Другая молодость увидит полный солнца мир, плывущий мимо — так же, как сейчас плывет мимо красивой девушки, танцующей одной в залитой светом комнате у отворенного окна.
Таня так лихо провальсировала три тура по скрипучему паркету, что голова у нее пошла кругом, ноги сбились с ритма, заплелись, и она дурашливо упала на диван, раскинув руки. Закрыла глаза, все еще ощущая в голове приятный, мягко притормаживающий карусельный бег. Негромко рассмеялась.
Она полежала, пока голова ее не вернулась на место. Потом вскочила, подошла к комоду, оперлась локтями о столешницу. Стала смотреть в зеркало. Смотрела долго, задирала брови, делала надменные глаза. Потом сказала:
— Ну, Татьяна, ты и в самом деле дура, — и показала себе язык.
После обеда мама ушла к знакомой, и никто не мешал Тане бездельничать. Она послонялась по комнатам, посмотрела телевизор. Потом повалялась на диване, время от времени прислушиваясь к переменчивым, текучим городским шумам. Поглядела в небо за окном. Небо было таким спокойным и далеким. Солнечный вырез на полу медленно уполз за подоконник. День клонился к вечеру.
Свет навсегда ушедших лет. Какое слово — навсегда! Ушедших навсегда. Подумайте об этом! Не жалейте. Просто вспомните. Пройдите вечером по городу, вдохните запах тополей. Остановитесь в переулке. Вспомните, каким был этот город двадцать лет назад. Взгляните в небо. Повторите вслух:
— Ушедших навсегда.
И вы увидите — прошло не двадцать лет, а сто.
Таня была у сквера без семи минут семь. Она изо всех сил сдерживала себя, пока шла, но ноги сами принесли ее на целых семь минут раньше. Она прошлась туда-сюда вдоль гранитного парапета, легонько покусывая нижнюю губу. Потом спохватилась, с досадой подумала, что, наверное, испачкала в помаде зубы, быстро провела по ним языком.
Резко развернувшись, она взглянула на противоположный дом.
Собственно, это был не один дом, а множество домов, за годы сросшихся в сплошной квартал. Там были магазины, парикмахерская, жилые подъезды.
Что-то вдруг кольнуло Таню. Она перебежала на другую сторону улицы, зашла в подъезд. Он был сквозной: парадный вход — с улицы, другой — с двора. Таня немного постояла на первом этаже, прислушалась. Было тихо. Тогда она стала подниматься по узкой, крутой лестнице с высокими ступенями. Подъезд был пуст и странен: сыро, тихо, полумрак. Черные провода змеились по стенам и пучком вкручивались в грубо пробитые дыры высоко под потолком. Пахло почему-то застарелой кожей.
Таня дошла почти до самого верха и остановилась на площадке между четвертым и пятым этажами. Отсюда, из окна, парковка, тротуар и сквер были как на ладони. Таня посмотрела на часы. Без пяти.
Она шагнула вперед, глянула вправо, потом влево. Никого. Стекло искажало взор. Она выпрямилась.
И вдруг где-то внизу открылась дверь. Таня вздрогнула. Дверь хлопнула, зашаркали шаги. Таня глянула между перилами. Кто-то шел вниз.
Она неслышно сбежала на половину пролета, перегнулась через перила, стараясь увидеть идущего, но увидела только невнятное движение теней. Шаги шаркали, удаляясь — вот и все. Кто-то шел вниз.
Таня опомнилась и побежала вверх. Она взбежала на площадку — и увидела, как черная “Волга”, мигая правым поворотником, заруливает на стоянку.
Это был он. Танино сердце горячо стукнуло в груди. Она не видела его лица, но это был он.
Он остановил машину, и видно было, как он повернул ключ. Потянулся вправо и приоткрыл правую дверцу — для нее, для Тани. И положил обе руки на баранку — уже знакомый, не чужой жест.
Таня смотрела, улыбаясь.
Прошло пять минут. Потом еще пять. И еще.
Он сидел так спокойно, будто этот час ожидания был не для него. Руки лежали на руле, не двигаясь. Один лишь раз большой палец правой потер запястье левой под браслетом у часов. И вновь руки легли как прежде.
Таня смотрела.
Что проще, чем сказать: да. Сделать шаг. Так нет же! Ноги не идут, язык онемел, сердце бьется, как на краю обрыва.
Рука в окне машины приподнялась — человек посмотрел на часы. И опустилась куда-то вниз, достала сигареты, вытряхнула одну. Вспыхнула спичка.
Дым из окна уносило ветерком, совсем недалеко, он пропадал, не долетая и до заднего колеса. Человек курил не спеша, сбивая щелчками пепел. Видно было, как серовато-серебристые крохи летят и липнут к черному борту автомобиля.
Таня смотрела, как он курит. Время то ли растянулось, то ли пропало. Человек курил не спеша, но сигарета исчезала быстро, очень быстро, вот уже от нее осталось сантиметра три. Два. Вот ее уже едва видать.
Теперь Таня не улыбалась, и лицо ее было взрослым, хотя оно совсем не изменилось, оставаясь все таким же молодым. Это не странно. Просто сейчас Танины двадцать лет равнялись всем годам от берегов еще пустых до опустевших берегов, хотя она не понимала этого. Да и не нужно было ей этого понимать.
В июне отсвет сентября. Солнце сквозь листья. Звук шагов. Осень одна на всех.
Щелчок! — короткая дуга полета, и окурок быстро покатился по проезжей части. И тут же пролетела иномарка, и когда она промчалась, на мостовой ничего не было.
Дверь “Волги” распахнулась, и он вышел. Постоял. Не закрывая дверь, прошел вперед. Остановился, постоял и здесь. Потом развернулся и пошел в ту сторону, откуда приехал. Он отошел шагов на двадцать, остановился. Повесил голову. Ветерок слегка трепал его волосы. Он поднял голову и глянул в небо. Развернулся и пошел к машине походкой человека, для которого здесь все кончилось.
Таня сорвалась с места и пустилась бежать вниз.
Она задыхалась от бега. “Успею! — думала она. — Успею!”
Она прыгнула через две ступеньки на кафельный пол первого этажа. Вжжик! — взвизгнули каблуки. Она взмахнула руками, удержалась, бросилась к двери. Она с разбегу толкнула ее и чуть не стукнулась в нее лбом.
Дверь была закрыта.
Таня помертвела. Она толкнула дверь что есть силы, двумя руками.
Дверь была закрыта. Таня рванула ее на себя. Это было глупо.
— Как же так? — сказала Таня вслух. И повторила: — Как же так!
И кинулась бегом через другую дверь, во двор. Дурацкий двор: асфальтовый пустырь, какие-то заборы и грузовики. Надо было обогнуть поперечный корпус здания. Танины каблуки отчаянно стучали по асфальту. Теперь она уже не думала: “Успею”.
Она вылетела из двора на улицу и врезалась в почтенную даму, едва не сбив ту с ног.
— Девушка! — негодующе вскричала дама.
— Извините! — крикнула Таня, обернувшись на бегу.
Улица вверх. Полста шагов. Лестница в три ступени. Таня махнула через них одним прыжком. Еще мгновенье — и она на перекрестке.
“Волги” не было.
Таня подбежала к проезжей части, глянула влево, вправо, но в потоке машин не увидать было, конечно, ничего. Она кинулась было к стоянке такси, но тут же остановилась.
Это тоже было глупо.
Он постояла, дыхание ее постепенно успокоилось. Тогда она перешла дорогу, подошла к тому месту, где был его автомобиль. Посмотрела на ровный асфальт. Потом подняла голову и посмотрела в небо, где уже широкими неровными полосами тянулись серые, рвущиеся облака.
И она пошла. Какое-то время ее можно было видеть, а потом она затерялась в уличной толпе.
Автор: Всеволод Глуховцев
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.