Николай I показал, что он не желает продолжения того режима крайнего обскурантизма и гнёта, которым ознаменовались последние годы царствования Александра I. Через пять дней после воцарения «Николай Павлович удалил Аракчеева, диктатора в царствование Александра I, каковую меру признает и Фишер, а также историк Шильдер, безусловной заслугой его перед Россией». Впрочем, как считали советские исследователи, главная причина опалы Аракчеева заключалась в том, что в дни междуцарствия Аракчеев, по выражению проф. С. Б. Окуня, «сделал ставку не на ту лошадь, которая первой пришла к финишу». Он «ставил» на Константина и проиграл . Император Николай I распрощался также с петербургским попечителем Руничем (тот был отдан под суд), Магницким (выслан из столицы), архимандритом Фотием (отправлен в монастырь).
По словам М. Залевского, «Николай Павлович отдавал предпочтение военным людям, именно вследствие врождённой армейской дисциплины и войскового порядка» . Н. А. Троицкий пишет: «Николаевский стиль управления государством выразился в том, что на все важнейшие административные должности были расставлены генералы. Не говоря уже о военном и морском ведомствах, министерства внутренних дел, финансов, путей сообщения, почтовый департамент возглавлялись генералами. Министром просвещения был адмирал А. С. Шишков. Даже во главе церкви, на пост обер-прокурора Святейшего Синода был назначен гусарский полковник Н. А. Протасов, который по-военному распоряжался церковными делами…». Действительно, в царствование Николая I наблюдалась общая тенденция к военизации государственного аппарата, начиная с самого верха - Комитета министров. В нём в 1840-е гг. лишь трое из 13 членов имели гражданские чины, да и то только потому, что по чисто профессиональным соображениям их некем было заменить из числа военных. К концу царствования 41 губернию из 53 тоже возглавляли военные.
Как считают многие историки, Николаю I были нужны «не умники, а верноподданные». Поэтому, по мнению Н. А. Троицкого, и не отличались выдающимися способностями такие приближённые Николая, как министр двора В. Ф. Адлерберг, военный министр А. И. Чернышёв, обер-прокурор Синода Н. А. Протасов, министр иностранных дел К. В. Нессельроде, главноуправляющий путями сообщения П. А. Клейнмихель, шеф жандармов А. X. Бенкендорф, министр финансов Ф. П. Вронченко[44]. Были у Николая I и весьма способные министры (Е. Ф. Канкрин, Л. А. Перовский, П. Д. Киселёв), но таких, по мнению историков либерального и марксистского направлений, самодержец ценил меньше, чем «верноподданных».
В действительности же Николай I умел ценить умных и сведущих людей, использовать их на государственной службе, несмотря на предвзятое отношение к ним целого ряда лиц из своего ближайшего окружения. Так, после кончины М. М. Сперанского в 1839 г. он заметил: «Михаила Михайловича не все понимали и не все умели довольно ценить; сперва я и сам в этом более всех, может статься, против него грешил. Мне столько было наговорено о его превратных идеях, о его замыслах; но потом время и опыт уничтожили во мне действия всех этих наговоров. Я нашёл в нем верного и ревностного слугу с огромными сведениями, с огромной опытностью, с неусыпавшею никогда деятельностью».
Сперанский не был единичным случаем привлечения царём к ответственной деятельности тех людей, которые, как ему казалось или как преподносилось, относились нелояльно к его мнениям. Например, он возвёл в графское достоинство и наградил орденом св. Андрея Первозванного Н. С. Мордвинова, чьи взгляды ранее привлекали внимание декабристов, а теперь нередко существенно расходились с решениями правительства. Возглавляя департамент Государственного Совета, Мордвинов смело критиковал министров, представлял императору записки, указывающие на необходимые преобразования. И сам председатель Государственного Совета И. В. Васильчиков порою делал несогласные с царским мнением выводы, по некотором размышлении с благодарностью принимавшиеся государем[46].
И все же, подобно своему предшественнику, Николай I испытывал серьёзные затруднения в кадровой политике и выборе достойных сотрудников. После восстания декабристов осторожное и недоверчивое отношение к окружающим не покидало его, особенно если он подозревал их в критике своих действий или вообще в либеральном образе мыслей. Самолюбие и вспыльчивость иногда заставляли его упорствовать в однажды принятом решении или предвзятом мнении.
Особенно наглядно подозрительность императора проявилась в отстранении от активной деятельности «проконсула Грузии» А. П. Ермолова, подозревавшегося в участии в заговоре декабристов и в нелояльности к новому царю. «Когда мы анализируем неприязненное отношение императора Николая I к Ермолову, - пишет М. Залевский, - то должны учесть: 1) характеристику Ермолова, данную Александром I его брату и его преемнику; 2) неправильную и злостную оценку Ермолова немецким окружением императора из-за взаимной неприязни Ермолова; 3) подозрение, внушённое гр. Бенкендорфом, что Ермолов имел связи с декабристами; 4) благоволение Ермолова к разжалованным офицерам, служившим на Кавказе рядовыми»[47]. Всё же, несмотря на постоянные наветы, Николай Павлович ценил Ермолова.
Рассеять возникшие сомнения и опасения могла бы личная встреча царя с опальным полководцем, как это было в случае с Пушкиным или М. М. Сперанским. Однако она не состоялась. К тому новые приближённые государя, И. И. Дибич и И. Ф. Паскевич, преследуя свои личные цели, в ходе бесед с императором представляли те или иные факты в невыгодном для Ермолова свете. В результате выдающийся полководец, прекрасно понимавший разницу между механической формалистикой и реальным положением вещей, оказался не у дел[48]. 28 февраля 1827 г. государь отстранил Ермолова от командования Кавказскими войсками и наместничества, однако позже, после беседы с ним, Николай Павлович «признал неправильность его представления о Ермолове и выразил пожелание, несмотря на болезненный вид генерала, чтобы тот вернулся в строй».
По мнению Б. Н. Тарасова, «царь прекрасно осознавал огромную роль умных, честных и без лести преданных людей. Тем не менее, его правительству не хватало вкуса и умения использовать таких людей, а легче жилось и дышалось среди пусть порою и морально несостоятельного, но привычного казённого верноподданничества». «Вообще следует признать, - замечает Б. Н. Тарасов, - что люди независимые и самостоятельно мыслящие представляли для Николая I какую-то интеллектуальную неуютность и раздражали его. Он неоднократно признавался, что предпочитает не умных, а послушных исполнителей».
К. И. Фишер так оценивает помощников императора: «Николай Павлович служил России так усердно, как не служил ни один из его подданных; он трудился добросовестно, не ошибался в системе, и был обманываемым с отвратительным цинизмом. Он был несчастлив в выборе людей. Он назначил шефом жандармов Бенкендорфа... Образованный человек, доброго сердца, благородного характера, неустрашимый, чего же более? И далее отвечает на свой вопрос: но он был беспечным... Государь им верил, и как они отплатили ему, за его доверие? Бенкендорф всё забыл из-за своей беспечности; Орлов вмешивался в грязные спекуляции; Воронцов оклеветал Муравьёва, лучшего русского генерала; Панин сделал всё, что мог к унижению Сената; Меньшиков не обманывал Государя, но ни одной правды не умел сказать, не обинуясь... Что должна выстрадать его (Николая I. - Авт.) натура, когда он увидел, что во всём ошибался и во всём его обманывали... Патриотизма не было ни в ком из его окружающих; главнокомандующего лишали средств обороны из страха, чтобы он не сделался фельдмаршалом... Десять лет прошло со времени его (Николая I. - Авт.) кончины, но я скорблю ещё о нём. Он тяжело искупил свои невольные ошибки, он безупречен был в помышлениях, патриот, труженик и честный человек!» (Записки сенатора К. И. Фишера//Исторический вестник. - Т. 113, 1908).
К. И. Фишер «приводит пример саботирования царского приказа о снятии таможенного кордона между Финляндией и Петербургской губернией, когда саботажники сочли приказ за безграмотную меру и стали тихой сапой его проваливать, затягивать в надежде, что Государь забудет о нём. Как пишет Фишер, они думали, что Николай Павлович - невежда в таможенных вопросах, но Фишер, будучи на приёме у Государя, выслушал прекрасный царский доклад по таможенному вопросу»,.
Таковы были помощники, которых самодержцу приходилось терпеть из-за недостатка подходящих людей.
По словам М. Залевского, «Николай Павлович отдавал предпочтение военным людям, именно вследствие врождённой армейской дисциплины и войскового порядка» . Н. А. Троицкий пишет: «Николаевский стиль управления государством выразился в том, что на все важнейшие административные должности были расставлены генералы. Не говоря уже о военном и морском ведомствах, министерства внутренних дел, финансов, путей сообщения, почтовый департамент возглавлялись генералами. Министром просвещения был адмирал А. С. Шишков. Даже во главе церкви, на пост обер-прокурора Святейшего Синода был назначен гусарский полковник Н. А. Протасов, который по-военному распоряжался церковными делами…»[42]. Действительно, в царствование Николая I наблюдалась общая тенденция к военизации государственного аппарата, начиная с самого верха - Комитета министров. В нём в 1840-е гг. лишь трое из 13 членов имели гражданские чины, да и то только потому, что по чисто профессиональным соображениям их некем было заменить из числа военных. К концу царствования 41 губернию из 53 тоже возглавляли военные[43].
Как считают многие историки, Николаю I были нужны «не умники, а верноподданные». Поэтому, по мнению Н. А. Троицкого, и не отличались выдающимися способностями такие приближённые Николая, как министр двора В. Ф. Адлерберг, военный министр А. И. Чернышёв, обер-прокурор Синода Н. А. Протасов, министр иностранных дел К. В. Нессельроде, главноуправляющий путями сообщения П. А. Клейнмихель, шеф жандармов А. X. Бенкендорф, министр финансов Ф. П. Вронченко[44]. Были у Николая I и весьма способные министры (Е. Ф. Канкрин, Л. А. Перовский, П. Д. Киселёв), но таких, по мнению историков либерального и марксистского направлений, самодержец ценил меньше, чем «верноподданных».
В действительности же Николай I умел ценить умных и сведущих людей, использовать их на государственной службе, несмотря на предвзятое отношение к ним целого ряда лиц из своего ближайшего окружения. Так, после кончины М. М. Сперанского в 1839 г. он заметил: «Михаила Михайловича не все понимали и не все умели довольно ценить; сперва я и сам в этом более всех, может статься, против него грешил. Мне столько было наговорено о его превратных идеях, о его замыслах; но потом время и опыт уничтожили во мне действия всех этих наговоров. Я нашёл в нем верного и ревностного слугу с огромными сведениями, с огромной опытностью, с неусыпавшею никогда деятельностью»[45].
Сперанский не был единичным случаем привлечения царём к ответственной деятельности тех людей, которые, как ему казалось или как преподносилось, относились нелояльно к его мнениям. Например, он возвёл в графское достоинство и наградил орденом св. Андрея Первозванного Н. С. Мордвинова, чьи взгляды ранее привлекали внимание декабристов, а теперь нередко существенно расходились с решениями правительства. Возглавляя департамент Государственного Совета, Мордвинов смело критиковал министров, представлял императору записки, указывающие на необходимые преобразования. И сам председатель Государственного Совета И. В. Васильчиков порою делал несогласные с царским мнением выводы, по некотором размышлении с благодарностью принимавшиеся государем[46].
И все же, подобно своему предшественнику, Николай I испытывал серьёзные затруднения в кадровой политике и выборе достойных сотрудников. После восстания декабристов осторожное и недоверчивое отношение к окружающим не покидало его, особенно если он подозревал их в критике своих действий или вообще в либеральном образе мыслей. Самолюбие и вспыльчивость иногда заставляли его упорствовать в однажды принятом решении или предвзятом мнении.
Особенно наглядно подозрительность императора проявилась в отстранении от активной деятельности «проконсула Грузии» А. П. Ермолова, подозревавшегося в участии в заговоре декабристов и в нелояльности к новому царю. «Когда мы анализируем неприязненное отношение императора Николая I к Ермолову, - пишет М. Залевский, - то должны учесть: 1) характеристику Ермолова, данную Александром I его брату и его преемнику; 2) неправильную и злостную оценку Ермолова немецким окружением императора из-за взаимной неприязни Ермолова; 3) подозрение, внушённое гр. Бенкендорфом, что Ермолов имел связи с декабристами; 4) благоволение Ермолова к разжалованным офицерам, служившим на Кавказе рядовыми». Всё же, несмотря на постоянные наветы, Николай Павлович ценил Ермолова.
Рассеять возникшие сомнения и опасения могла бы личная встреча царя с опальным полководцем, как это было в случае с Пушкиным или М. М. Сперанским. Однако она не состоялась. К тому новые приближённые государя, И. И. Дибич и И. Ф. Паскевич, преследуя свои личные цели, в ходе бесед с императором представляли те или иные факты в невыгодном для Ермолова свете. В результате выдающийся полководец, прекрасно понимавший разницу между механической формалистикой и реальным положением вещей, оказался не у дел
. 28 февраля 1827 г. государь отстранил Ермолова от командования Кавказскими войсками и наместничества, однако позже, после беседы с ним, Николай Павлович «признал неправильность его представления о Ермолове и выразил пожелание, несмотря на болезненный вид генерала, чтобы тот вернулся в строй».
По мнению Б. Н. Тарасова, «царь прекрасно осознавал огромную роль умных, честных и без лести преданных людей. Тем не менее, его правительству не хватало вкуса и умения использовать таких людей, а легче жилось и дышалось среди пусть порою и морально несостоятельного, но привычного казённого верноподданничества». «Вообще следует признать, - замечает Б. Н. Тарасов, - что люди независимые и самостоятельно мыслящие представляли для Николая I какую-то интеллектуальную неуютность и раздражали его. Он неоднократно признавался, что предпочитает не умных, а послушных исполнителей».
К. И. Фишер так оценивает помощников императора: «Николай Павлович служил России так усердно, как не служил ни один из его подданных; он трудился добросовестно, не ошибался в системе, и был обманываемым с отвратительным цинизмом. Он был несчастлив в выборе людей. Он назначил шефом жандармов Бенкендорфа... Образованный человек, доброго сердца, благородного характера, неустрашимый, чего же более? И далее отвечает на свой вопрос: но он был беспечным... Государь им верил, и как они отплатили ему, за его доверие? Бенкендорф всё забыл из-за своей беспечности; Орлов вмешивался в грязные спекуляции; Воронцов оклеветал Муравьёва, лучшего русского генерала; Панин сделал всё, что мог к унижению Сената; Меньшиков не обманывал Государя, но ни одной правды не умел сказать, не обинуясь... Что должна выстрадать его (Николая I. - Авт.) натура, когда он увидел, что во всём ошибался и во всём его обманывали... Патриотизма не было ни в ком из его окружающих; главнокомандующего лишали средств обороны из страха, чтобы он не сделался фельдмаршалом... Десять лет прошло со времени его (Николая I. - Авт.) кончины, но я скорблю ещё о нём. Он тяжело искупил свои невольные ошибки, он безупречен был в помышлениях, патриот, труженик и честный человек!» (Записки сенатора К. И. Фишера//Исторический вестник. - Т. 113, 1908).
К. И. Фишер «приводит пример саботирования царского приказа о снятии таможенного кордона между Финляндией и Петербургской губернией, когда саботажники сочли приказ за безграмотную меру и стали тихой сапой его проваливать, затягивать в надежде, что Государь забудет о нём. Как пишет Фишер, они думали, что Николай Павлович - невежда в таможенных вопросах, но Фишер, будучи на приёме у Государя, выслушал прекрасный царский доклад по таможенному вопросу»
Таковы были помощники, которых самодержцу приходилось терпеть из-за недостатка подходящих людей.