— Ты серьёзно сейчас? — Андрей уставился на Светлану, как будто впервые её видел. — Ты реально купила себе сапоги за сорок две тысячи, и теперь не можешь скинуться за коммуналку?
— А что? — Светлана пожала плечами и отхлебнула кофе. — У меня свои деньги. Я их заработала, между прочим.
— То есть продукты, счета, бензин, интернет — это всё, по-твоему, не стоит моего заработка? Или я у тебя на содержании теперь?
— Не передёргивай, — Светлана вздохнула и встала из-за стола, поправляя шёлковый халат. — Мама правильно говорит: ты мужчина, ты должен обеспечивать. А мои деньги — это мои деньги. На мою одежду, уход, ну, на женские вещи. Ты же хочешь, чтобы я хорошо выглядела?
— Я хочу, чтобы мы были партнёрами, а не ты — принцессой с личным банкоматом, — процедил Андрей сквозь зубы. — Партнёрами, Свет. Помнишь вообще, как мы начинали?
Светлана промолчала. Потом с равнодушием, которое било больнее пощёчины, выдала:
— Люди растут, Андрей. Меняются.
Он замолчал. А в голове уже с дикой скоростью прокручивались кадры последних месяцев. Как всё это вообще началось?
Полгода назад
Когда Галина Викторовна, тёща, осталась вдовой, Светлана настояла — "Маме надо помочь". Ну конечно, кто спорит. Помочь — святое. Он и не спорил. Даже сам предложил перевезти Галину Викторовну поближе. Но не к ним же в квартиру! Тогда, впрочем, это казалось временным.
— Пока она переживает, — шептала Света по ночам, обнимая мужа. — Ну месяц-два. Потом найдёт себе квартиру рядом, ты же знаешь маму — она не из тех, кто сидит на шее.
Ага. "Не из тех". Уже три месяца как тёща заняла комнату, перекроила распорядок всей квартиры и с подозрением следила, чтобы Андрей не забыл вынести мусор. Или не слишком громко чавкал. Или не вздумал смотреть футбол, пока "в доме женщина отдыхает".
И всё бы ладно. Андрей не из нежных. Терпел. Работал, приносил деньги, чинил сломавшуюся микроволновку, сам ездил на рынок за овощами, потому что «в "Пятёрочке" всё химия». Даже шутил иногда: мол, в нашем доме теперь два диктатора, и оба в халатах.
Но в какой-то момент Светлана изменилась.
Сначала — незаметно. Купила дорогой шампунь и спрятала от него в ванной. Потом перестала обсуждать общие траты. Перестала скидываться на покупки. Сначала — «в этом месяце я в минусе». Потом — «я свои деньги хочу откладывать». А потом — «я не обязана».
— Так это твоя квартира, Андрей, — однажды бросила она в разговоре, будто между делом. — Я тут как бы "пришлая", и не хочу инвестировать в чужое имущество.
Андрей тогда поперхнулся чаем. Но промолчал. Понял — это не её слова. Это — Галины Викторовны.
Её реплики теперь звучали всё чаще. Не напрямую. Так, как будто случайно.
— Ты ж у нас мужик, Андрюша, — говорила она с маской добродушия, заваривая себе зелёный чай. — А мужчина должен. Всегда. А не сидеть у женщины на шее, как нынче принято.
— Андрей, а ты не забыл, что Света — женщина? — вставляла Галина Викторовна, если он предлагал Свете по очереди оплачивать ЖКХ. — Она себя должна чувствовать защищённой, как за каменной стеной.
И вот он теперь — тот самый "каменный", в которого стучат сапогами по сорок две тысячи.
— Свет, — Андрей подошёл к жене, когда она, надув губы, сидела в спальне с планшетом. — Слушай, нам надо поговорить. Серьёзно. Мы всё раньше делили пополам. Всё. Потому что уважали друг друга. А сейчас что? Моя зарплата — на дом, твоя — на салон?
— У тебя же больше, — отрезала Света, не отрываясь от экрана.
— Светлана. Мы с тобой жили нормально. Пока твоя мама не решила, что я должен быть рабом, а ты — королевой. Скажи честно: ты действительно так теперь считаешь?
— Я считаю, что ты стал жадным, — сказала она, не глядя. — Это страшнее, чем быть бедным.
Андрей отошёл от кровати. От стены. От неё. Вышел на кухню и встал у окна. Дождь барабанил по подоконнику, как будто в такт его нервам. Он чувствовал себя не просто обманутым. Он чувствовал, что у него что-то отняли. Не деньги. Хуже.
— Ну что ты как маленький, — раздался голос Галины Викторовны за спиной. — Девочке хочется жить достойно, а не экономить на себе. Ты же мужчина. Потерпи.
Он медленно обернулся. Галина Викторовна стояла в дверях, в своей безразмерной кофте, и разглядывала его с тем выражением, с каким обычно смотрят на продавца в «М.Видео», если он не даёт скидку на пылесос.
— Я не "терплю", Галина Викторовна, — сказал он тихо. — Я пока просто думаю, как жить дальше.
— Главное, не думай слишком долго, — фыркнула она. — А то потом поздно будет.
Она развернулась и ушла, оставив за собой шлейф дорогих духов, купленных, как потом узнал Андрей, тоже на Светланыны деньги. Ну конечно. Ведь это «на свои».
В ту ночь он не спал. И не из-за ссоры. Не из-за обиды. А потому что впервые за десять лет понял — назад дороги может и не быть.
И вот тогда он впервые открыл калькулятор на телефоне. И начал считать. Сколько он зарабатывает. Сколько платит. И сколько уходит «на женские нужды».
Следующим утром он поехал в банк. Открыл новый счёт. И положил туда ровно половину зарплаты. Вторую — оставил на коммуналку. Остальное — в новый конверт с надписью «личные».
На обед вернулся домой. Светлана была в ванной. А Галина Викторовна — на кухне.
— Ты зачем хлеб обычный купил? Я же просила без дрожжей.
— А я не тебе его покупал, — ответил он спокойно. — И не на твои деньги.
Галина Викторовна открыла рот, но Андрей уже прошёл мимо и сел за компьютер. Открыл браузер. И начал читать о разделе имущества при разводе.
***
— Ты открыл отдельный счёт? — голос Светланы дрожал. Но не от боли, от злости. — Ты мне даже не сказал!
— А ты со мной советовалась, когда перестала скидываться на оплату? — Андрей не повысил голоса. Он теперь вообще говорил тише, чем раньше, но в этих словах звенела сталь.
— Это другое! — крикнула Светлана, влетая на кухню с телефоном в руке. — У нас семья! Мы должны доверять друг другу!
— Ты о доверии? После всего? После того как твоя мама живёт у нас треть месяца без копейки участия в расходах? Или ты о том, как ты мне в лицо сказала, что квартира не твоя, и платить ты не будешь?
Галина Викторовна возникла, как по сигналу. Всё в ней было — театральное. Даже шлёпанцы, хлопающие по линолеуму, казались возмущёнными.
— Не надо повышать голос на мою дочь, — сказала она, вставая между ними. — Ты в своём уме, Андрей? Или ты решил тут диктатуру устроить?
— Диктатуру? — Андрей усмехнулся. — Ага. Только диктатор — не я. Это вы тут главная. Превратили квартиру в филиал «Материнской заботы» с обязательной подпиской и без кнопки «отписаться».
— Слышь ты! — Галина Викторовна шагнула вперёд. — Ты за кого себя возомнил?! Без нас ты бы сдох в одиночестве!
— Это моя квартира, — отчеканил он. — И мне уже невыносимо жить в ней с вами двумя.
Светлана ахнула.
— Ты выгоняешь мою мать?
— Я просто напоминаю, что временное — это не «три месяца с постоянной критикой и сапогами за сорок тысяч». Пусть снимает комнату. Или идёт к своей сестре. Или хотя бы вносит долю за электричество.
— Ты — мерзавец, — тихо сказала Светлана. — Я думала, ты другой.
— Я и был другой. Пока ты не решила, что быть замужем — это «получать», а не «делить».
Молчание повисло между ними. Напряжённое, как провода перед грозой. Галина Викторовна сжала губы и вышла в спальню. Через минуту хлопнула дверь. Светлана осталась стоять, потупив взгляд.
— Знаешь, — наконец сказала она, — ты всегда был удобный. Добрый. Надёжный. А теперь стал злой. Мелочный. Чужой.
— Я стал трезвым, Света. Трезвым и уставшим.
Следующие дни были похожи на плохой сериал. Ни один из героев не умел молчать, но и разговаривать никто не хотел.
Галина Викторовна по утрам швыряла на кухонный стол свои витамины, чтобы они гремели как обвинение. Светлана ходила в ванну с телефоном, и шепталась в трубку: "он совсем с ума сошёл... представляешь, Оль, открыл счёт, как будто я ему изменяю, а не просто экономлю..."
Андрей делал вид, что не слышит. И только на работе его стали чаще спрашивать:
— Ты чего такой серый, Андрюх? Не выспался?
— Война у меня дома, — отвечал он, с улыбкой, в которой не было ни грамма юмора.
— С тёщей?
— С женой. А тёща — это артиллерия поддержки.
Через неделю Светлана не вернулась домой до полуночи. Телефон отключён. Галина Викторовна хмурилась так, что сковородки боялись выйти из ящика.
— Где она? — спросил Андрей, когда стрелка перевалила за «00:20».
— Не твоя забота, — процедила Галина Викторовна. — Это ты теперь у нас — отчуждённый муж, чужой человек. Так и живи как чужой.
Светлана пришла в половине второго. В дорогом пальто, с цветами в руке и запахом чужого парфюма. Посмотрела на Андрея с жалостью. Именно с жалостью.
— Я ездила к подруге. Спать ложись. Завтра поговорим.
Но завтра ничего не было. Ни разговора, ни объяснений. Ни её половины в семейных тратах.
Зато через день на кухонном столе он нашёл письмо. Света уехала. Сняла квартиру. И, что особенно мерзко — взяла с собой Галина Викторовну.
— Ты всё-таки это сделал, — произнёс в трубку его друг Лёша, когда Андрей ему пересказал всё. — Жену выгнал. Серьёзно?
— Я никого не выгонял, Лёш. Я просто перестал быть идиотом.
— Ну… Не знаю, брат. Тебе с этим жить.
— Мне? А ей что — в «Бутик24» жить? Или в новом пальто?
— Ты что, ещё любишь её?
Андрей замолчал.
Он не знал.
Он знал только, что теперь в квартире стало тихо. Никто не упрекал его за маргарин «не той жирности», за покупки в «Магните», за то, что он не герцог. И… стало пусто. Не спокойно. Пусто.
В выходные он пошёл в ТЦ. Не за сапогами. Просто так. Смотреть на людей. Пить кофе. Слушать, как дети носятся по фудкорту, как пенсионерки обсуждают цены на курицу.
И вдруг — увидел.
Светлана.
В кафе. С Галинкой, разумеется. Но не в пальто. Не с цветами. В худи. И с пластиковым пакетом с лапшой быстрого приготовления.
Он подошёл. Не сразу. Но подошёл.
— Как живётся?
Светлана подняла глаза. Улыбнулась. Грустно. Настояще.
— Экономно, — сказала она. — И честно.
Он кивнул.
— Честно — это уже что-то.
— Мы… с мамой пока на съёмной. Но она болеет. У неё давление. И работы мало. А я…
— А ты взрослая, Света, — перебил он. — Ты теперь сама всё решаешь. Вот и решай.
Он развернулся. И пошёл прочь. А сердце стучало — будто заново. Будто вылезло из клетки.
И впервые за последние месяцы — ему стало легче.
***
— Андрей Сергеевич, вам куртку погладить? — голос Натальи Васильевны, соседки по лестничной площадке, звучал с мягкой заботой. Она с тех пор, как Светлана уехала, зачастила к нему — кто-то же должен кормить мужчину супом.
— Спасибо, не надо, сам справлюсь, — вежливо ответил он, уже натягивая куртку.
Наталья Васильевна покачала головой и ушла к себе. А Андрей остался стоять в прихожей. Посмотрел на своё отражение в зеркале. Как будто постарел. Не на год — на пять.
С тех пор прошло почти три месяца. Он теперь сам себя удивлял: и стирку освоил, и готовку. Даже научился не забывать выключать утюг.
А самое главное — тишина. Она сначала была холодной, как дыра в груди. А потом — стала мягкой. Как плед.
Он начал вставать рано. Без будильника. Делал зарядку, даже купил абонемент в бассейн. А по вечерам — шёл в парк. Просто шёл.
И однажды... снова увидел Свету.
Она стояла у аптеки. Вытаскивала из сумки кошелёк и говорила по телефону. Галина Викторовна рядом — на скамейке, укутанная в платок. Вся — упрёк жизни.
Андрей сделал пару шагов — и остановился.
Что-то было в Светлане другое. Не худи, не уставший взгляд. Какая-то... растерянность. Уязвимость.
— Здравствуйте, — сказал он, подходя. — Всё в порядке?
Светлана посмотрела на него. На миг ей стало больно. Потом она выпрямилась. Как будто собралась.
— Привет. Всё… ну как сказать. У мамы давление, почки, сахар. Я вот — лекарства.
— На что живёте?
— Работаю. Там, в районной бухгалтерии, пока временно. Денег — кот наплакал. Но я справляюсь.
Он молчал. Долго. Потом спросил:
— А пальто где? Новое. Сапоги? Бренды?
Света улыбнулась — вымученно.
— Я была дурой, Андрей. И ты это знаешь.
— Я не знаю, кем ты была. Я знаю, что ты меня тогда не слышала.
— А ты — не боролся. Ты просто… ушёл в себя. Отключился. Мы оба виноваты. Но мама… она ведь хотела как лучше. По-своему.
— Она хотела как ей удобнее. Это разное.
Пауза. Только ветер. И пакеты в аптечном кулёчке.
— Я не прошу вернуться. И не жду ничего, — Светлана вздохнула. — Я просто… иногда думаю. Как бы было, если бы…
— Если бы что?
— Если бы мы слушали друг друга. А не тех, кто рядом, но не внутри нашей жизни.
Они разошлись без объятий. Без обещаний. Но Андрей почувствовал: в сердце что-то оттаяло. Не для возвращения. А для прощения.
Прошёл ещё месяц. В воскресенье Андрей пошёл в парк. Опять. И там — неожиданно — столкнулся с Лёшей, другом.
— Блин, Андрюха, ты как будто с санатория вернулся! — воскликнул тот. — Посвежел, поседел и помудрел!
— Развод лечит, — усмехнулся Андрей. — Сначала — как ампутация. Потом — как новый протез. Непривычно, но хоть не болит.
— А с той… ты виделся?
— Видел. Пару раз. Всё хорошо. Но не наше.
— И не жалеешь?
— Нет. Я наконец понял, что любовь — это не про деньги. И не про быт. Это про то, чтобы быть рядом, даже когда тяжело. А у нас была арифметика. Не любовь.
Через неделю пришло письмо. От Светланы.
«Андрей. Я не знаю, зачем пишу. Просто… мама умерла. Вчера ночью. Давление. Мы были вдвоём. Я держала её за руку.
Знаешь, она перед смертью сказала: "Жаль, что я всё испортила. Но я хотела, чтобы тебе было лучше, дочка. Прости меня".
Я простила. А ты?..»
Андрей перечитал письмо трижды. Потом — долго смотрел в окно. Потом сел. Написал ответ.
«Света. Я простил давно. И тебя. И её. Просто мы были не теми, кем друг другу казались. И это — не преступление. Это жизнь. Береги себя».
Три недели спустя он переехал. Продав квартиру. Купил себе небольшую, в другом районе. Чище. Тише. Соседи моложе. И никаких галин викторовн.
Он начал писать дневник. Там было всего одно слово на первой странице:
"Свобода."